Секс был. Интимная жизнь Советского союза - Александер Рустам - Страница 15

Совершив неудачный аборт, женщины часто поступали в больницу в тяжелом состоянии, категорически отказываясь признаваться, что в прерывании беременности были замешаны третьи лица, и утверждая, что аборт провели себе сами. Но проверить это было сложно, как и вообще расследовать дела о незаконных абортах. В итоге уже в конце 1930-х — начале 1940-х криминальные аборты стали нормой для советского общества, выросла женская смертность, участились и детоубийства. Но все это не могло изменить подход сталинизма к вопросам деторождения, и аборты оставались «преступным деянием» вплоть до хрущевской оттепели.

Архивные документы показывают, что даже среди сотрудников госорганов отношение к криминализации абортов было неоднозначным. Так, многие прокуроры совсем не горели желанием расследовать дела о нелегальных абортах, а некоторые из них даже пытались смягчить наказание, как пострадавшим женщинам, так и тем, кто им проводил аборт. Тадевосян писал:

Сообщения с мест показывают, что многие прокуроры не поняли важности борьбы с абортами <…> В некоторых местах бездеятельные прокуроры, когда даже к ним самотеком попадает дело о производстве аборта, своим постановлением смазывают значение такого дела. Так, например, из доклада прокурора Куйбышевской области видно следующее: в Городищенском районе учительница начальной школы Турдак произвела самоаборт. Районный прокурор Ольхин дело в уголовном порядке прекратил, а учительницу привлек к ответственности в дисциплинарном порядке. В другом районе комсомолке Репиной был произведен аборт одной бабкой. Районный прокурор Сафонов дело в уголовном порядке прекратил в отношении бабки по мотивам преклонности ее возраста…[55]

Когда в 1941 году гитлеровские войска вошли в СССР, борьба с абортами отошла на второй план. Многие врачи, к которым приходили женщины после попытки неудачного аборта, не доносили на них, а даже помогали им скрыть свое «преступление». Было понятно, что в стране и так хватало проблем, чтобы мучить и без того изнуренных женщин в тылу и эвакуации. Как показывает протокол одного совещания, прошедшего в разгар войны, такое сочувствие врачей на местах крайне раздражало чиновников из Народного комиссариата здравоохранения[56].

В разгар Второй мировой войны, 25 ноября 1943 года, Наркомат здравоохранения проводил в Москве совещание по борьбе с абортами. Сохранившаяся в архивах стенограмма позволяет реконструировать этот малоизвестный эпизод из истории борьбы государства со свободой граждан распоряжаться собственным телом. Врач по фамилии Исаева обрушилась с критикой на присутствующих работников прокуратуры:

— Я целиком подтверждаю, — начала Исаева, — что органы прокуратуры ослабили работу по борьбе с абортами. Я бы резче сказала: прокуратура стала очень мало заниматься этими вопросами. В 1940 году был специальный прокурор, занимавшийся вопросами борьбы с абортами. Мы вместе с работниками прокуратуры выезжали на места и проверяли работу судебно-следственных органов и органов здравоохранения… Сейчас все это отошло в область преданий. Я могу привести целый ряд примеров, когда прокуратура не рассматривает дела. Из двухсот сорока двух дел по Москве сто восемьдесят семь дел вообще неизвестно чем закончились. Причем прокуратура не считает нужным отвечать на вопросы наших учреждений относительно того, чем кончились переданные дела. Никакого ответа на наши запросы мы не получаем.

В зале совещания повисла напряженная тишина.

— Надо сказать, что в практике наших судов мы часто встречаемся с сочувственным отношением к абортам… — вздохнул другой сотрудник наркомата здравоохранения по фамилии Перлов. — Мы имеем целый ряд случаев совершенно неправильного оправдания судом женщины на том основании, что у нее трудные материальные условия, что сейчас военное время и что состояние здоровья у нее неважное, хотя судья — это не медик, и судить об этом ему трудно. Сейчас 1943 год. Третий год войны очень серьезно ставит перед нами задачу увеличения народонаселения нашей страны… Надо прямо сказать, что, не поставив должным образом борьбу с криминальными абортами, мы не сможем добиться решения этой важнейшей политической задачи.

Присутствующий на совещании работник прокуратуры товарищ Леви уже давно привык к нападкам со стороны врачей, которые слабо понимали сложность ведения таких дел:

— Дело в том, что не всякий внебольничный аборт является криминальным абортом, — запальчиво отвечал он на критику. — Есть случаи, конечно, крайне подозрительные, но совершенно неуловимые. Нельзя же привлекать к суду только на том основании, что у женщины произошел аборт! Вы бы сами завопили, если бы мы завалили суды такими делами! Мы требуем, чтобы врачи передавали в прокуратуру дела, где имеются все основания для привлечения к ответственности. Делают они это? Нет, не делают. В чем тут причина? Я должен сказать, что главная и основная причина — это то, что в сознании населения, в том числе и самих судебно-следственных работников, аборт не является преступлением. У меня у самого был случай, когда ко мне обратился прокурор с просьбой сделать его жене аборт…

Какое-то время все неловко молчали. Некоторые присутствующие с удивлением вскинули брови.

— Аборт не считается преступлением, — невозмутимо продолжал Леви. — С этим надо бороться, но с этим нужно считаться. Одними репрессиями с этим справиться невозможно. Я не хочу сказать, что репрессии не стоит проводить. Врачи совершенно правы, когда они отказываются от следственных функций, но медицинское оформление может дать только врач. Опытный врач всегда почувствует, имел тут место аборт или нет. Но тут важно так оформить материал, чтобы облегчить работу следственным органам, а не запутывать их…

Товарищ Ураков, другой работник прокуратуры, также захотел высказаться по поводу нареканий в адрес своего ведомства:

— Мне кажется, нет никакой необходимости доказывать, что за годы войны борьба с криминальными абортами ослабела во всех звеньях нашей системы… Должен сказать, что выступавшие товарищи несколько упрощенно подходят к вопросу о привлечении к ответственности за криминальные аборты… Какие материалы дают органы здравоохранения прокуратуре? Мы обычно имеем историю болезни, в которой записано, что поступила такая-то, Иванова или Петрова с кровотечением. Констатируется выкидыш по неизвестным причинам. Женщину опрашивают. Она утверждает, что подняла тяжелое, упала с лестницы и так далее. Больше никаких данных нет. Спрашивается, можем ли мы, имея такой материал, передать его в суд? Не можем, потому что у нас нет объективных данных медицинского порядка, которые указывали бы, что здесь имел место аборт в результате незаконного постороннего вмешательства. Если у вас нет объективных данных, то тут очень трудно что-либо сделать.

— А если вор говорит, что он не украл? — вдруг резко перебила его товарищ Юшкова из Наркомата здравоохранения.

Сотрудники Наркомата здравоохранения (который в 1946 году переименуют в Министерство здравоохранения) по отношению к абортам зачастую стояли на более жестких позициях, чем работники следственных органов.

— Мы руководствуемся объективными данными, и здесь мы их должны получить от врачей, — отвечал Ураков на реплику Юшковой.

Проблема абортов продолжала беспокоить советские власти и после окончания войны. Четвертого мая 1949 года в Москве собралась очередная городская комиссия по борьбе с абортами, на которой присутствовали как врачи, так и правоохранители. На повестке дня стоял вопрос — как снизить количество искусственных выкидышей в столице. При изучении стенограммы заседания становится ясно: страсти кипели нешуточные. Женщины-врачи традиционно отчитывали мужчин в погонах за бездействие, и особую активность проявляла профессор Агриппина Близнянская. Как она сама рассказала на заседании комиссии, ей часто приходилось иметь дело с криминальными абортами, но каждый раз, когда она доносила об этом в прокуратуру, ее донос оставался без ответа. Однажды к ней на прием пришла женщина в тяжелом состоянии после аборта — с кровотечением и высокой температурой. Пока пациентка находилась в гинекологическом кресле, Близнянская принялась ее допрашивать: