Рокки, последний берег - Гунциг Томас - Страница 8

Заинтересуйся какой-нибудь психолог ее манией шпионства, он, наверно, отметил бы в своем заключении, что это поведение создает у Жанны иллюзию контроля над действительностью. Но некому было ее расспросить, психологов больше не существовало, и Жанна предавалась этому занятию, сама толком не зная почему.

Вот и в этот день, дрожа, по дороге домой, она решила заняться именно этим.

Жанна понятия не имела, который час. Судя по положению солнца — середина дня, между двумя и тремя часами. Как бы то ни было, время не имеет никакого значения, когда хочется шпионить. После сладкой агонии от погружения в океан шпионство было одним из лучших способов прогнать, хотя бы на время, накатившую скуку. У шпионства к тому же имелось преимущество перед погружением: шпионить она могла в любое время: днем, утром, вечером, ночью, когда только захочется. Всегда можно было что-нибудь обнаружить. Шпионя, Жанна узнала уйму всего: например, что ее брат крадет бутылки спиртного из кладовой и берет их с собой, когда уходит на маленький неуютный пляж, как самый настоящий алкоголик. Знала она и то, что он жует черные ягоды с некоторых кустов на острове. Она их как-то попробовала. Ее затошнило, чуть не вырвало. Больше она эти ягоды в рот не брала. Еще она знала, что, оставшись один, он часы напролет сидит, заткнув уши наушниками, и смотрит на горизонт шальными глазами. О матери она тоже знала немало: например, что та принимает антидепрессанты и анксиолитики. Прозах и ксанакс. Шпионя, она почитала инструкцию: «1. Что такое ксанакс и в каких случаях его прописывают? Ксанакс в таблетках прописывается взрослым для лечения острых симптомов тревожности, приводящих к нетрудоспособности или глубокой депрессии. Препарат предназначен исключительно для кратковременного использования».

Вопреки инструкции, мать принимала его каждый день уже несколько лет (и отец, кстати, тоже). Жанна знала, что мать целыми днями почти ничего не делает. Это не переставало удивлять: мать, не в пример ей, была способна скучать. Казалось, она спокойно может лежать дни напролет в постели и смотреть кино. Жанна знала, что иногда мать ублажает себя вибратором, который прячет в ящике ночного столика (когда несколько лет назад Жанна нашла его, роясь там, ей было невдомек, что это такое, но она шпионила за матерью из-за приоткрытой двери и видела… Она все видела). Наконец, Жанна знала, что отец почти каждый день спускается в погреб и инспектирует запасы, как будто тонны еды могли исчезнуть за ночь. Казалось, эта ежедневная опись приносит ему какое-то облегчение. После этого большую часть дня он обычно проводил на террасе, с бокалом вина в одной руке и планшетом в другой, прокручивая на экране фотографии своей прежней жизни:

— его машины из прежней жизни, припаркованной перед его домом из прежней жизни;

— памятных моментов с горнолыжного курорта, из швейцарского шале, которое он снимал: вся семья в лыжных костюмах на фоне альпийских вершин;

— Александра лет семи, который плещется в бассейне, с улыбкой, демонстрирующей отсутствие одного зуба. Вероятно, на вилле, которую они обычно снимали в Ницце;

— всей семьи перед Микки-Маусом в парижском Диснейленде. Жанна пожимает затянутую в белую перчатку руку гигантского мышонка;

— Элен на «Ролан Гарросе». Широкополая шляпа защищает ее лицо от солнца;

— всей семьи перед Большим каньоном (огромный прокатный внедорожник слева с трудом уместился в кадр);

— Жанны и Александра, которые плавают с дрессированными дельфинами в Доминиканской Республике;

— всей семьи дома, в большой столовой: родители Элен здесь, это Рождество (елка, украшенная золотыми шарами и гирляндами, крестовины не видно под горой подарков, Александр совсем маленький, а Жанна, еще младенец, плачет на коленях у бабушки);

— Жанны с Зигги, домашним любимцем, рыжим котом, кастрированным и раздавшимся (он умер от рака кишечника в возрасте восьми лет).

Жанна шпионила за отцом, когда он на все это смотрел. У него при этом было странное выражение лица, которого она не могла понять. Не похоже ни на грусть, ни на радость, ни на ностальгию. Скорее на сосредоточенность. Как будто он изо всех сил пытался войти в картинку, как будто хотел убежать от того, чем стала его жизнь, предаваясь воспоминаниям о счастливых днях, когда катастрофа еще не превратила гармонию его семьи в хаотический ад. Но на этот счет у Жанны было свое мнение: катастрофа не изменила их семью, она лишь вскрыла истинное положение вещей. Легкая жизнь благодаря богатству, развлечения, путешествия без конца, все гладко, никаких шероховатостей, неприятностей, обид и тревог (разве что изредка огорчения по сущим пустякам, если кому-то из них случалось подхватить насморк, провалиться на школьном экзамене, опоздать из-за забастовки авиадиспетчеров или еще что-нибудь в этом роде) — все это только мешало раскрыться подлинной натуре семьи, которая объединила людей, не имеющих ничего общего.

И вот Жанна дома. Она еще дрожит от холода, который влили ей в тело океанские волны. Отец сидит на террасе. Видно, что он стареет. Сколько ему сейчас лет? Уже пятьдесят? Возможно, чуть меньше. Во всяком случае, она замечает, как морщины прорезали его лицо и как жирок постепенно обволакивает живот, образуя мягкий валик под пуловером. У него нет больше атлетического тела мужчины, который может позволить себе личного тренера трижды в неделю и платит бешеные деньги диетологу, разрабатывающему для него особую диету. На этот раз отец не смотрит в планшет. Он пьет вино, уставившись на маленькую птичку. Сзади к нему подходит мать. Надутая как воздушный шар. Ничего удивительного, она всегда ходит надутая как воздушный шар. Она говорит:

— Ты мне нужен.

Жанна удивлена. А ведь ее не так-то легко удивить. Ясно, происходит что-то серьезное, если мать заговорила с отцом. И уж совсем из ряда вон выходящее, раз она попросила у него помощи.

Фред был еще совсем малюткой, когда у его матери случился инсульт.

Он не сохранил почти никаких воспоминаний о своей жизни до той беды. Тогдашнюю маму он знал только по рассказам (отца, дядей и тетей, друзей семьи) — какой она была живой, энергичной, деятельной. Как ей удалось совместить блестящую карьеру в медицине (главврач клиники детской онкологии) и семейную жизнь, которую все называли гармоничной. Ему рассказывали, какой она была спортивной и выносливой (занималась триалом; в гостиной на буфете красовалась фотография: мать с поднятыми руками на финише восьмидесятикилометрового пробега вокруг Шамони). Рассказывали, как она любила путешествовать, какой способной была к языкам и к общению, до такой степени, что, не успев войти в рыбацкое бистро в какой-нибудь дыре в турецкой глубинке, сразу же становилась подругой и наперсницей даже самых молчаливых выпивох.

Инсульт, случившийся однажды утром в ванной (она потеряла сознание, выходя из душа; ее, с челюстью, сломанной от удара об угол раковины, нашел отец Фреда), лишил мать большей части двигательных функций правой половины тела: пол-лица обмякло (придав ему унылое, брезгливое и даже омерзительное выражение), правая рука и правая нога стали бесполезными отростками, которые только мешали, тощими придатками (к тому же их надо было постоянно массировать, чтобы стимулировать циркуляцию крови и лимфатической системы). Сказался инсульт и на умственных способностях матери. Затронуты были память, внимание. Ее ум, прежде такой живой, стал похож на газ, тот газ, который легче воздуха, один из газов, называемых инертными, так как они не участвуют ни в каких химических реакциях. В ее присутствии можно было порой поверить, будто что-то есть, будто она вас увидела, узнала и факт узнавания породил у нее какие-то мысли, но в следующее мгновение это что-то исчезало, улетало, улетучивалось, без звука, без знака, и оставался только инертный газ, невидимый, никакой. Наконец, последствием инсульта была афазия. Мать не разговаривала, писать она тоже не могла. Она была жива, внутренние органы функционировали, клетки делились, работали процессы мейоза и митоза, тело испускало тепло, но и только. От матери осталось лишь почти неподвижное туловище и застывшее лицо.