Рокки, последний берег - Гунциг Томас - Страница 7

С тех пор больше ничего не менялось. Александру было плевать на эту комнату, он не считал ее своей, этот дом не был его домом, этот остров не был его островом, его память была единственным местом, где он хотел жить.

За окном крачка взмыла ввысь, ослепительная белизна ее оперения ярко выделялась на синеве неба, как жемчужина на бархате. Потом птица спикировала в океан и скрылась за нагромождением скал серого, почти черного цвета на западной оконечности острова. В этом месте, в зависимости от ветра и течений, волны бились о берег сильнее всего.

В этом месте жило худшее воспоминание Александра.

Воспоминание о кошмарной ночи, холодной и дождливой, которая четыре года назад едва не увлекла его в пучину безумия.

Он стиснул зубы. Оставалось ждать еще три часа, пока белье не станет сухим и чистым.

После этого он сможет отправиться на пляж, слушать музыку и возвращаться к своим воспоминаниям.

Иногда Жанну доставало снова и снова пересматривать «Городской колледж Сакраменто». Ее захлестывало странное чувство — одновременно усталость и грусть, совсем легкая, будто тонкий шелк погладил ей лицо, и еще едва ощутимое давление за грудиной. В такие моменты, казалось, случался сбой в ходе времени, оно как будто замедлялось. Минуты тянулись как часы, а часы как дни. Жанна знала: это симптомы скуки.

Скука…

Скука была самым ужасным, что могло случиться на острове, она пробуждала все, что Жанна пыталась забыть: что она заперта здесь пять долгих лет, что лучшие годы ее жизни погублены безвозвратно, потеряны навсегда, что дни похожи один на другой, размноженные в бесконечном количестве копий, что воскресенье не отличить от понедельника, а понедельник от вторника, до такой степени, что она давно не помнила, какой сегодня день. Скука была самым грозным противником, врагом номер один, дьявольской заразой, которая разом сдувала с действительности налет мечты и надежды, мало-мальски позволявший Жанне выносить свое положение.

И таким, обнаженным, от реальности оставался лишь безобразный облик, жуткий лик без макияжа и без прикрас на ярком свете.

Когда несколько лет назад накатили первые волны скуки, Жанна не поняла, что это было, она не смогла назвать симптомы и, стало быть, не знала, как реагировать. Она лежала без сил в своей комнате, чуть не плача, едва дыша, молитвенно сложив руки и сжимая ладони с такой силой, что было больно. А потом, со временем, она поняла, что физическая боль от стиснутых рук смягчает боль душевную. С тех пор она начала царапать кожу на руках, кусать пальцы до крови, однажды даже воткнула булавку в левую ладонь. Мать, увидев шрамы, встревожилась, говорила всякое, типа: «Я знаю, это нелегко, особенно в твоем возрасте, но ты должна быть сильной, ты должна попытаться найти что-то, что поможет тебе…» Позже Жанна поняла, что она делала: это была демонстрация «суки, абсолютной, всеобъемлющей скуки, скуки в метафизическом масштабе — мысленной камеры пыток, откуда рассудку не вырваться, и он бьется о невидимые стены, как птица в стеклянной клетке. Она знала, что от скуки можно сойти с ума. Знала, что от скуки спинные плавники косаток в океанариуме становятся дряблыми, жалко провисают, и тогда этих животных охватывает ярость, и они могут убить дрессировщика.

Жанна немного подумала над словами матери, но не нашла ничего, что могло бы ей помочь. Во всяком случае, так, как имела в виду мать. Вот тогда она и начала купаться в море. На острове никто никогда не купался, два пляжа, с желтым песком и галечный, не отличались удобством, из-за волн вода была мутной, непрозрачной, как алюминиевая пластина, в двух шагах от берега не видно было своих ног, оставалось только ощущение, что идешь в чем-то мягком непонятного происхождения. Вдобавок в волнах было полно водорослей и медуз, попавших в ловушку выдававшихся здесь в побережье бухточек. Купаться там значило войти во что-то мерзкое и враждебное. Никто не купался еще и потому, что вода была холодной. Летом она едва достигала двадцати градусов, но обычно потолок был восемнадцать. Никто не купался, наконец, потому, что, за исключением полустоячих вод у пляжей, море было опасным. Побережье состояло из острых скал, о которые яростно бились волны. Отец не раз предостерегал детей: «Если упадете туда, вас либо убьет волной, либо унесет течением, либо то и другое вместе!»

Но, несмотря на эти предостережения, Жанна нашла местечко.

На северной оконечности острова, скрытый густым кустарником, пологий склон вел к скалам, ныряющим в море. Спускаться надо было осторожно, но Жанна знала, куда ступать и за что цепляться, чтобы не упасть. Было немного страшно, когда руки и ноги искали точки опоры, а далеко внизу ревело море. Пройдя это испытание, она выбиралась к волнам, на большой плоский валун, черный и блестящий, как смазанная маслом сковорода. Здесь, близко к воде и брызгам, температура была ниже, чем на всем острове. Зачастую Жанну бросало в дрожь, но это не мешало ей раздеться (скомканную одежду она запихивала в рюкзак и засовывала его в расщелину скалы), присесть на холодный камень и тихонько спуститься в воду. Плоский валун заканчивался подобием лестницы, и Жанна, соскальзывая со ступеньки на ступеньку, добиралась до места, где вода была ей по грудь. В первое мгновение от холода перехватывало дух. Волны приподнимали ее и пытались унести в открытое море, но она упиралась, держась двумя руками за край каменной лестницы. Мало-помалу ощущение холода исчезало, сменяясь полным отсутствием ощущений. Она часто думала, что это, наверно, и есть анестезия. Но это была только анестезия тела, которое, погружаясь в соленую воду, теряло вес и, оцепенев от холода, ничего не чувствовало. Душа Жанны, избавившись от токсичной скуки благодатью вод Северной Атлантики, продолжала жить. Она покидала тело девушки, воспаряла над островом и, освободившись от силы тяготения, улетала в таинственные и загадочные дали, где рождаются мечты. В эти минуты Жанна мысленно составляла список всего, что ей хотелось хоть раз в жизни:

—лошадь;

— сумку печворк от Сhое (такую же, как у Эшли в «Городском колледже Сакраменто»);

— веганские кроссовки Buffalo яркой расцветки (такие же, как у Кэсси);

— велосипед (он был у нее, до того как они уехали на остров);

— топ от Chanel, брючки с низкой талией и все в стиле Эшли, которую она обожала (но помнила, что сериал снимали семь лет назад и мода могла измениться);

— машину, Fiat 500 кремового цвета с белыми сиденьями (она уже могла по возрасту получить права, во всяком случае, так она думала и мечтала вести машину ночью, включив музыку на полную громкость, обязательно чуточку пьяной и с парнем на пассажирском сиденье — лучше этого, наверно, нет ничего на свете).

Еще она, конечно же, хотела, чтобы у нее был хотя бы один возлюбленный.

Она хотела пойти к парикмахеру, хотела пройтись по магазинам, хотела сходить куда-нибудь вечером, например в ночной клуб, и заказать, с серьезным видом, чуточку надменно, джин-тоник в баре, хотела выйти на середину танцпола и танцевать, хотела гулять по городу, хотела, чтобы на нее смотрели, хотела встречать людей, самых разных людей, хотела видеть другие лица и слышать другие голоса.

Она выходила из воды, до того оцепенев от холода, что едва могла двигаться. Вытиралась полотенцем, которое брала с собой, и вот тут-то начинала дрожать всем телом. Одевалась, стуча зубами, и карабкалась на скалы, по которым спустилась.

Боль и близость смерти придавали ее мыслям кристальную ясность, жгучая радость охватывала ее, отчаяние уступало место экстазу.

Обычно именно тогда она шла домой, чтобы посмотреть серию «Городского колледжа Сакраменто», но иногда решала пошпионить.