Рокки, последний берег - Гунциг Томас - Страница 6

От этой мысли ее бросало в дрожь.

И главное, придется просить помощи у Фреда. А для Элен это, вне всякого сомнения, было хуже всего.

Александру удалось войти в дом, не столкнувшись с отцом, но, как на грех, в коридоре он встретил мать. Он нашел ее еще более постаревшей, еще более подурневшей и окончательно свихнувшейся. Своего отца Александр ненавидел пламенной ненавистью, сжигавшей ему душу и сердце, ненавистью, населявшей его воображение сценами кровавых драк, в которых он всегда выходил победителем (а отец, с окровавленным лицом, жалким плачущим голосом просил у него прощения).

Александр ни за что бы не уехал со своей семьей на этот остров. Александр никогда не хотел бежать. Он попытался бы выжить, как все остальное человечество, бился бы в конвульсиях с агонизирующим миром, наверняка умер бы, но лучше смерть, чем это жалкое существование, которое он влачил уже пять лет. Жизнь труса, жизнь без всякого смысла, жизнь хуже всех мыслимых смертей. Останься он, смог бы отыскать Хлою, они бежали бы вдвоем, пробирались ночами, прятались днем, находили пропитание в развалинах брошенных городов и любили друг друга, как любят в пятнадцать лет, зная, что скоро умрут, что эта любовь будет первой и последней, это был бы абсолют, это продолжалось бы всего несколько недель, но эти несколько недель значили бы бесконечно больше всех этих тоскливых лет на острове. Когда они приехали, он думал, что это ненадолго, он помнил, что был почти счастлив познакомиться с этим местом, но все затянулось, время шло, и отвращение к себе и своей семье разрослось так, что заполнило его всего.

Он вошел в свою комнату и понял, что очень устал. Дни, когда он пил водку, жевал черные ягоды и скорее дремал, чем спал, вымотали его. Он сел на кровать и огляделся: комната почти не изменилась с его приезда пять лет назад. Он помнил все в точности. Сначала они много часов летели в маленьком самолете, арендованном для такого случая его отцом, первый пилот и второй пилот перешептывались, они говорили по-немецки, Александр уловил только слова reicher bastard. У него был второй немецкий, и он понял: «богатый ублюдок». Спустя годы он помнил стыд, стиснувший ему горло и заливший краской щеки в ту минуту. Потом они шли на яхте, где он познакомился с Марко, а после, уже на берегу, встретил Иду и Же-та, их пса. «Чудесные люди», — говорил про них отец. У Иды была смуглая кожа и темные волосы, крепкое тело человека, который всю жизнь работал. Зубы — молочной белизны, глаза — черные, как угли. Когда она в материнском порыве прижала Александра к своему животу, запахло апельсином. Марко был невысок ростом, но от него веяло недюжинной физической силой: его торс под белой футболкой с логотипом мадридского «Реала» походил на тело молодого бычка, а пальцы напоминали обрубки оросительного шланга. Он почти не разговаривал, но за ночь на яхте Александр понял, что этот человек умеет все: он поднимал и спускал паруса, мог завести заартачившийся двигатель, уверенно спрыгнуть на понтон и привязать трос. В последовавшие за этим месяцы Александр видел, как Марко меняет лопасть ветряка, прочищает фильтр резервуара для дождевой воды, прикрепляет отвалившуюся от фасада водосточную трубу. Теперь его не было, и всем этим занимался отец. Он худо-бедно справлялся, но все у него получалось медленнее, не так ловко, иногда приходилось переделывать по несколько раз, а результат был зачастую приблизительный.

Он разделся и принял душ в маленькой ванной, примыкавшей к комнате. Из-за системы фильтрации вода слегка отдавала хлоркой и в последние несколько месяцев была не очень горячей. Термостатический клапан забился известью. Отец не умел чинить такие вещи, и необходимых запчастей не имелось. Таких мелочей было много, и с годами их количество росло: соковыжималка отдала богу душу, выдвижной ящик в кухне перекосился от сырости, застекленная дверь скрипела, когда ее открывали (причину искали, но не нашли), это все были пустяки, но Александр подозревал, что со временем их такой комфортабельный дом превратится в руины, все рано или поздно превращается в руины, достаточно только подождать, это вечный закон энтропии, против которого люди бессильны. Даже звезды гаснут: сначала они медленно остывают, потом расширяются, деформируются, разрушаются и дырявят пространство-время. Мысль, что и здесь все будет мало-помалу разваливаться с годами, на глазах у отца, который тоже будет стареть и терять силы, необходимые, чтобы противостоять крушению, наполняла Александра злобной радостью. Ему уже приходило в голову ускорить события и (например) поджечь дом, но он знал, что никогда этого не сделает, ведь люди уже стали причиной стольких разрушений, он не желал идти по этому пути, ему хотелось, чтобы каждый его поступок был благородным, красивым и верным. Это не искупит тысячелетий грехов его биологического вида, но хотя бы не ляжет грузом на чашу весов.

Требовалось больше трех часов, чтобы стиральная машина завершила цикл, и еще два часа на сушку. Значит, он проведет здесь пять часов. Эти часы покажутся ему месяцами. Он стоял голый и мокрый посреди ванной. Вода стекала с волос на плиточный пол. Александр посмотрелся в зеркало: пробивающаяся щетина, почти черная, как будто бросала тень на подбородок и щеки, борода росла медленно и неаккуратно. Он побрился, потом поводил триммером по волосам, используя двадцатипятимиллиметровую насадку: коротко, но не наголо.

За окном он видел море. Оно было тихое, лишь чуть подернутое рябью, темно-синее с белыми гребешками пены там и сям. Порой, похожая на стрелу из слоновой кости, в волны ныряла крачка и выныривала с рыбой в клюве. Несколько лет назад Александр прочел все о местной фауне и флоре. Об островах Атлантики на сервере нашлось немало, и он научился распознавать многие виды. Он знал, что розовая крачка, известная также как морская ласточка, — перелетная птица, прилетающая сюда только на время гнездования и выведения птенцов. Ему нравилось наблюдать за их брачными ритуалами. Самцы выполняли на лету сложнейший танец, иногда с рыбой в клюве, в окружении тучи самок. Александру не суждено было узнать любовь, ни в какой форме. От этой мысли голова шла кругом, она удручала его, но еще больше завораживала. Каким человеком он стал без любви? Ему, незрелому, незавершенному, никогда не узнать того, что составляет суть жизни. При виде птиц эта мысль вновь посетила его, сердце сжалось, и он закрыл глаза, силясь вспомнить лицо Хлои. К этому упражнению он прибегал часто. По несколько раз в неделю. Его приводила в ужас мысль, что он забудет, как выглядела девушка, но еще хуже было то, что воспоминание размывалось, искажалось: со временем оно претерпит необратимые изменения, и ее образ в его сознании перестанет быть похожим на нее, это будет ложь себе самому, как будто Хлоя умрет во второй раз, еще более окончательно, чем в первый, потому что единственным местом в этом мире, где уцелел след ее прежней, была его память. Это воспоминание оставалось самым дорогим, что было у него в жизни. Он хотел сохранить его в неприкосновенности как можно дольше, и регулярная тренировка памяти была в каком-то смысле главным в его кропотливой и такой необходимой работе хранителя.

Он вернулся в комнату, комфортабельную и безликую — это могла быть комната ребенка, взрослого или старика, как гостиничный номер. Агентство, занимавшееся строительством и обустройством дома, не заботили вкусы четырнадцатилетнего подростка. Полутораспальная кровать, метр шестьдесят на два, письменный стол, которым он почти не пользовался, гардероб (за пять лет он вырос с метра шестидесяти трех до метра восьмидесяти двух и носил теперь одежду отца, тот был пониже, ну да ладно…). Изначальное убранство без фантазии: над кроватью фото в рамке, закат солнца над морем, а на противоположной стене абстрактная картина, цветные пятна на охряном фоне, такая живопись генерировалась искусственным интеллектом, после чего ее ставили на поток и продавали китайцы. В шестнадцать лет Александр несмываемым маркером нарисовал на морском пейзаже волчью морду (которая ему не очень удалась, сестра говорила, что она больше похожа на крысиную), а на абстрактной картине написал каракулями стихотворение, единственное стихотворение, которое он в жизни сочинил: