Feel Good. Книга для хорошего самочувствия - Гунциг Томас - Страница 44

От охватившего его покоя создалось впечатление, что терять ему нечего, и он решил поехать к Алисе домой. Том не знал, где она живет, но поиск по справочнику «118.712fr» выдал ему адрес. Он ввел его в навигатор своего телефона и поехал, следуя указаниям механического голоса. Как приятно было смириться с заурядной судьбой, какое умиротворение даровал отказ от всех амбиций! Он вдруг почувствовал себя как достигший пробуждения Сиддхартха в романе Германа Гессе, пусть рушится мир, пусть опишут его мебель, квартиру, вынут позвоночник и конфискуют глаза, ему плевать, он — лишь молекула, на короткое время живущая в огромной вибрации мира. В унисон его мыслям радио передавало «Песни об умерших детях» Густава Малера, это было невыносимо грустно, он подумал обо всех своих книгах, с таким трудом написанных и ныне забытых, и сказал себе, что, наверно, надо их похоронить, как умерших детей, да, он положит все хранящиеся дома экземпляры в чемодан, выроет яму в лесу, и там будет их могила.

Эта мысль очень ему понравилась, и он решил сегодня же купить лопату.

Голос из навигатора сообщил ему, что он приехал по адресу. Том остановился перед небольшим и довольно неказистым домом на углу двух улиц, тоже неказистых. Он припарковался, нашел звонок с именем Алисы и позвонил.

Был конец дня, он понятия не имел, дома ли Алиса в этот час и в этот день, он, в сущности, очень мало знал о ее жизни, может быть, она сбежала с Агатой, а может, как он думал сегодня утром, в тюрьме. Но в домофоне раздался детский голос:

— Кто там?

— Э-э… Это Том, друг Алисы.

— А… Мамы нет дома… Она в больнице… Вернется через час.

— В больнице?

— Да. Хотите подняться?

Том поколебался, но все же сказал:

— Да… Я подождал бы ее, если не помешаю.

Дверь подъезда открылась. Он поднялся на лестничный пролет. В дверном проеме стоял мальчик лет восьми-девяти.

— Ты Ахилл? — спросил Том.

— Да, мама говорила вам обо мне? — сказал мальчик, впуская его.

Квартирка была крошечная. Гостиная/столовая четыре метра на три с единственным окном, выходящим на улицу, в глубине узкий темный коридорчик, который, должно быть, вел в спальни и в ванную.

— Да, она мне много о тебе говорила.

— А как вас зовут?

— Том.

— А, да, вы писатель. Это вы поможете ей написать роман?

Том кивнул. Ему не хотелось объяснять ребенку, что вот уже час, как он больше не писатель. Он спросил:

— Что с твоей мамой? Почему она в больнице?

— Это с Агатой. Дочкой ее друзей. Она сейчас живет с нами и заболела. У нее был менингит.

— Менингит?

— Да, ей было очень плохо. Она могла умереть! Но сейчас, слава Богу, уже лучше. Ее выпишут завтра или послезавтра. Мама весь день с ней в больнице, а вечером возвращается побыть со мной.

— Я уже два дня пытаюсь дозвониться твоей маме! Вот почему она не отвечала!

— Не знаю… Наверно… Сегодня она забыла свой телефон дома, а в больнице телефоны все равно запрещены, и потом, когда она возвращается, то пишет и ничего вокруг не замечает.

— Пишет? Ты знаешь, что она пишет?

— Она пишет роман. Приходит домой, садится сюда, — Ахилл показал на ноутбук на обеденном столе, — и пишет… Всю ночь. Утром я просыпаюсь, а она все еще пишет. Когда я ухожу в школу, она выходит со мной и идет в больницу к Агате.

— Она, наверно, совсем вымоталась!

— Она сказала мне, что немного спит в больнице. Сказала, что там есть большие кресла, специально для родителей, когда они устали.

Том посмотрел на компьютер.

— Если хотите, можете почитать, пока ее ждете, — предложил Ахилл.

— Нет! Я не буду! Это личное, понимаешь?

— Ну, не знаю… Я думал, что вы делаете эту работу вдвоем.

На самом деле Тому очень хотелось прочесть, что могла написать Алиса за эти две ночи.

— Ладно, я только взгляну. Надеюсь, она не рассердится.

— Не рассердится, она вас любит.

— Это она тебе сказала?

— Да, она сказала, что вы очень умный и она счастлива, что встретила вас.

— Это еще не значит, что она меня любит.

— Не знаю. Ладно, мне надо делать уроки. Так что вы можете просто ее подождать. Или подождать и почитать.

Ахилл достал из портфеля тетради и положил их на обеденный стол. Том сел рядом, посмотрел на ноутбук и открыл его.

— Я так и знал, что вы будете читать! — сказал Ахилл.

Том подумал, что этот ребенок умен не по годам. Он пригляделся к нему, мальчик очень походил на Алису: подбородок, форма глаз, рот, пожалуй, тоже.

Потом он начал читать.

Алиса, как и все, слышала рассказы о писателях, постепенно погрязавших в наркотиках, пьянстве и безумии. Она не помнила имен, кажется, Бодлер, кажется, Эдгар Аллан По, такого типа авторы… Она слышала о них, но никогда по-настоящему не верила в этот образ писателя, бродящего по квартире, где все вверх дном, небритого, немытого, лохматого, с запавшими от ночных глюков глазами, с изнуренным телом и с пылающей душой.

В сущности, она всегда думала, что «писать роман» — не такая уж тяжелая работа, а уж тяжелых работ она знала немало: продавать обувь, мыть офисы, проводить инвентаризацию в магазине «Сделай сам», трахаться с незнакомцами и все другие тухлые подработки, за которые она бралась в последние годы, оставшиеся в ее памяти, каждая на свой манер, подлинным мучением. Мир был полон тяжелых работ, к которым скверно устроенная экономическая система толкала мужчин и женщин: делать канцерогенные гамбургеры, убивать животных на бойнях, охранять склады с ядовитыми и бесполезными веществами, контролировать пассажиропоток в метро, продавать промышленную выпечку в подвалах торговых центров, прочищать анусы в клиниках эстетической хирургии, выносить чужую помойку и еще много, много работ, унижающих дух и калечащих тело. Для Алисы писать представлялось домашним, уютным занятием, это была «удаленка». И потом, это занятие, в силу почти священной ауры, окружавшей писателя, представлялось ей деятельностью «социально значимой»: школы носили имена писателей, но ни одной школе не было присвоено имя биржевого маклера или трейдера из Сити. Короче говоря, деградация физического и душевного здоровья писателя казалась ей фантазмом или, может быть, кокетством, ни в коей мере не отражающим действительность. Но в эти два дня или, вернее, две ночи работы Алисе пришлось пересмотреть свое мнение о том, что такое писать роман. Была первая ночь, та, в которую Агата заболела менингитом, в эту ночь она по-настоящему начала писать. Это был странный момент, когда ей показалось, что история высасывает, подобно вампиру, часть ее самой. С другой стороны, история, высосавшая часть ее, симметричным движением проникла в ее, Алисин, ум, и эта часть истории, угнездившись в ней, теперь подняла шум и гам, устроила полный хаос, совершенно не считаясь с тем, что происходило в реальной жизни Алисы, например со скоротечным менингитом, грозившим убить крошечную девочку.

В общем, с этими ее частями, которые куда-то уходили, и кусками романа, враставшими внутрь, Алиса теперь чувствовала себя не совсем Алисой.

За две ночи это ощущение распада усилилось. Днем, задремав в кресле педиатрического отделения больницы, она была одновременно там и не там, наполовину в педиатрическом отделении, наполовину в номере отеля «Кастель Монастеро». Вечером, когда она возвращалась домой и Ахилл рассказывал ей про свой день, она тоже была не совсем с ним. Она старалась, потому что больше, чем когда-либо, чувствовала себя плохой хозяйкой и плохой матерью, но силы, внедрившиеся в ее ум, были такими мощными, что она никак не могла им противостоять, — с тем же успехом можно было пытаться удержать прилив руками. Она спрашивала: «Как прошел день?», но не слышала ответа Ахилла, который терялся за шумом, поднятым растущей в ее голове историей. Она спрашивала: «Ты голоден? Хочешь поесть попозже?» и через минуту снова задавала тот же вопрос, потому что забывала, что уже спрашивала: «Ты голоден? Хочешь поесть попозже?» Эти странности смешили Ахилла, но Алису пугали, и она старалась взять себя в руки; когда Ахилл попросил ее повторить с ним задание по географии, она села очень прямо напротив него и приготовилась слушать, но едва он заговорил о Луаре, Сене и Гаронне, как ее внимание рассеялось и ее перебросило в пространственно-временные рамки начатого романа. Ахилл этого не заметил, но она ругала себя и клялась исправиться (но как?), скоро, как можно скорее, как только придет в себя, если вообще когда-нибудь придет.