Feel Good. Книга для хорошего самочувствия - Гунциг Томас - Страница 25

Алиса отпила глоток кофе и покачала головой, как будто все понимала, но говорить об этом ей не хотелось. Она посмотрела ему в глаза и ответила:

— Да, я понимаю. Но я не согласна. Мы не будем этого делать.

Том вдруг почувствовал себя словно у подножия огромной горы, все показалось ему слишком сложным, неприступным, тягостным. Но он не хотел упускать того, что уже несколько дней считал шансом своей жизни, и попытался успокоить ее:

— Да, но… Все будет анонимно… Я обещаю вам, никто не узнает, что это вы… Просто я думаю, что это в самом деле очень хороший материал…

Она перебила его:

— Нет. Мы не будем этого делать. Мы поступим иначе.

Том совершенно растерялся. Что еще она могла ему предложить?

— Мне очень жаль. Я не понимаю. Что вы хотите сделать?

Алиса посмотрела ему прямо в глаза, выдержала паузу и сказала:

— Мы совершим налет. Но налет без насилия, без оружия, без заложников и без жертв. Такой ловкий налет, что никто и не поймет, что это был налет, а не поймет никто, потому что мы ничего не украдем. Ничего не украдем, однако кое-что возьмем, что нам не принадлежит, и это кое-что изменит нашу жизнь раз и навсегда.

Том в ужасе встал. Именно этого он и боялся: нет, он не имел дело с «нормальным» человеком, он имел дело с закоренелой преступницей, с женщиной, наверняка много лет ошивавшейся в самых темных бандитских кругах, с Мерином[11] в юбке, пользующимся своей очаровательной внешностью, чтобы набирать подручных.

Том встал, сам того не заметив, охваченный страхом и гневом:

— Послушайте, нет… Я думаю, мы друг друга совсем не поняли! Я не такой! Я только хотел… написать книгу!

Агата в переноске открыла глазки. Он, должно быть, разбудил ее, повысив голос, и тотчас пожалел об этом. Алиса с нежностью взяла ее на руки.

— Я и говорю о книге, Том, — сказала она. — Сядьте, успокойтесь и послушайте меня секунду…

Том растерялся вконец. Он послушно сел и приготовился слушать.

— Когда я спросила вас, сколько можно заработать на книге, вы ответили, что, если не считать «крупных коммерческих проектов», всего несколько тысяч евро.

— Ну… В общем… Это все-таки не всегда так бывает. Некоторые заведомо некоммерческие книги тем не менее очень хорошо продаются. «Благоволительницы»[12] разошлись миллионным тиражом и…

— Не будем об исключениях, вот вы, например, сколько экземпляров вашей самой успешной книги продали?

— Это была «Семья бешеного пса», я получил за нее премию библиотекарей города Ле-Мана. Был большой заказ от библиотек и рекламный вкладыш в «Ливр Эбдо». Я продал как-никак около пяти тысяч…

— То есть вы заработали порядка пяти тысяч евро, так?

— Да… Немного больше с переводом на чешский. И еще одна театральная труппа устроила читку в мэрии и заплатила мне около двухсот евро за авторские права.

Алиса покачала головой:

— Вот видите, это не годится. Мне нужны деньги. Очень нужны деньги. Не только на жизнь, но с запасом. У меня сынишка, Ахилл, я не знаю, что с ним станет, если я не смогу обеспечить ему мало-мальскую стабильность и хорошую учебу. А теперь у меня еще и Агата. Никто ее не хватился, кто-то ведь должен о ней позаботиться. А жить в этом мире становится решительно невозможно, понимаете, этот мир не знает жалости к таким, как я, и к детям таких, как я. Что, по-вашему, станется с моими детьми, если я ничего им не оставлю?

— Я… Я не знаю… Но ваша история, эта, с похищением, которую я напишу, наверняка будет продаваться лучше других моих книг. Похищение ребенка — это может «выстрелить». Вспомните Еврипида, это…

— Плевала я на Еврипида, — перебила она. — Еврипид умер, и его дети тоже. Еврипида не доставали отрицательным балансом, счетами за электричество, задержкой по квартплате, жизнь не подвела его тихонько прямиком к нищете, после того как он весь свой век проработал в обувном магазине!

— Еврипид никогда не работал в обувном магазине, я не понимаю…

— Я хочу сказать, что книга, которую мы напишем, будет одним из крупных коммерческих проектов, о которых вы говорили. Я подсчитала: если продать порядка трехсот тысяч экземпляров, получится шестьсот тысяч евро. Триста тысяч каждому. Чистыми двести тысяч… На двести тысяч, если жить по средствам, я буду обеспечена и дети тоже. Двести тысяч — и мы спасены!

— А… Вот что вы называете налетом, так сказать, культурный налет… Да, но не все так просто… Во-первых, никогда нет уверенности, что книга пойдет…

— Это не значит, что не стоит попытаться… Знаете, вы ведь мне написали, потому что вы такой же, как я!

— Как вы?

— Вы в отчаянии. Вам всегда хотелось хоть немного признания, хоть немного славы, но у вас их никогда не было. После всех этих лет вы хотите успеха, а я хочу денег! И эта книга наш единственный… наш последний шанс… Если мы не попытаемся, останется только тихо сдохнуть…

Тому внезапно захотелось большой стакан виски. Он так и увидел наполовину полную бутылку «Гленфиддиш», завалявшуюся на кухне, но вспомнил, что сейчас всего половина одиннадцатого утра. Он налил себе вторую чашку кофе.

— Есть еще одна проблема, — сказал он. — Серьезная проблема. Куда более серьезная…

— Какая?

— Я не умею писать романы в таком жанре. Я пробовал, ничего не получается. Через несколько страниц я застреваю — или плавно перехожу к одной из моих странных историй, которые никому не нужны.

Агата тихонько пискнула, Алиса поднесла бутылочку к губам малютки, и та радостно зачмокала.

— Хорошо… Но вы ведь знаете теорию… Я хочу сказать, вы много лет наблюдаете, что продается, а что нет… Я уверена, что вы давно подметили точки соприкосновения, знаете, что надо делать, а что не надо, рецепты как бы…

— Да… Более или менее… Но все-таки… Это нельзя назвать рецептами… Если бы они существовали, я бы знал…

— Писать буду я.

— Вы?

— Я. Под вашим руководством.

— Но вы же никогда не писали…

— Да, но я знаю, что это наш единственный шанс. Для вас, как и для меня!

— Я… Я не знаю… Я…

Алиса встала. Она укачивала Агату на руках.

— У вас ведь все равно нет занятия получше… Чем вы занимаетесь сейчас?

— Я пишу роман… Действие происходит в поезде. Это история любви скульптора и мигрантки. Поезд потерпел крушение, они не могут выбраться, им придется выживать, поедая трупы, но они все-таки полюбят друг друга. Вообще-то это книга скорее о выборе, чем о любви: есть труп старика, наверно, более нравственно, чем есть труп ребенка, но, с другой стороны, менее полезно для здоровья.

Алиса вскинула на него глаза. Агата срыгнула.

— Вы серьезно думаете, что это пойдет?

— Я не знаю… Ян Кеффелек построил бестселлер на изнасиловании… А Патрик Зюскинд на истории типа, который делает духи, дистиллируя красивых девушек…

— О’кей… Но ваше личное убеждение насчет этой истории с поездом: вы думаете, это пойдет?

Том закусил губу.

— Нет. Не пойдет. Никогда у меня не получалось…

— Значит, попробуем.

Голова у Тома шла кругом. Он встал, пошел на кухню и налил себе большой стакан «Гленфиддиш». Вкус виски обжег горло. Он закашлялся. Выпил еще. Снова закашлялся.

— Хорошо, — сказал он. — Давайте.

Лицо Алисы просияло улыбкой. Широкой и прекрасной улыбкой.

— Отлично! Давайте!

— И… когда вы хотите начать?

— Начнем прямо сейчас. Сейчас же!

Том выпил еще глоток. На душе потеплело. И руки больше не дрожали.

— Ладно. Начнем.

Алиса сумела убедить Тома Петермана со всей силой своего отчаяния. В какой-то момент, когда она заговорила о «налете», он так напрягся, что она испугалась, как бы он попросту не выставил ее за дверь. Но она сохраняла спокойствие и решимость, и это помогло: ей удалось его убедить. Ей так давно ничего не удавалось, что от вкуса победы неожиданно закружилась голова и кровь быстрее побежала по жилам. Она подумала: «Значит, все возможно, жизнь не кончена, есть еще крошечная надежда».