Страж (ЛП) - Андрижески Дж. С. - Страница 38

Обе вещи были достаточно очевидны, чтобы Ревик знал, что другой видящий услышал его, несмотря на щиты.

— А теперь убирайтесь отсюда, — сказал Торек, поворачиваясь обратно к голубоглазому видящему. — За вами будут наблюдать, братья, так что не оскорбляйте меня снова этой глупостью. Покайтесь в собственных грехах, прежде чем решите, что поможете другим раскаяться в их грехах.

Голос Торека повысился, переходя на ритмичную интонацию официального прекси.

— …Ибо разве это не величайший грех из всех — причинять вред тому, кто уже дал обет покаяния? Причинять вред его душе сейчас, когда он посвятил себя использованию своего света в этом мире для продвижения добра? Когда он поклялся помогать другим отпускать их собственные грехи? Причинять вред такому мужчине, как этот, обладающему силой переносить ненависть более слабых душ… это работа тех, против кого, как вы утверждаете, боретесь. Не так ли, братья мои?

Никто из них не ответил.

Ревик почувствовал прилив ярости от голубоглазого видящего.

Когда Ревик взглянул на него в следующий раз, тот же самый видящий уставился на него глазами, полными ненависти.

Несмотря на это, угроза Ринака, казалось, дошла до него.

Ревик наблюдал за лицом видящего, когда его разум, казалось, снова включился, шестерёнки завертелись почти зримо, даже сквозь усиленную алкоголем ярость.

Ревик почувствовал, что он отступает.

Он почувствовал, как в свете большого видящего появилось что-то вроде покорности, ещё до того, как голубоглазый отреагировал на это физически, отступив назад, чтобы создать проход между Тореком и его охранниками и местом, где стоял сам Ревик. При этом видящий со шрамами официально поклонился Тореку, используя жест уважения видящих.

При этом он ясно дал понять две вещи: что он намерен отступить, позволить Ревику уйти без боя… и что он делал это исключительно ради Торека и из уважения к владельцу клуба и его связям в Ринаке, а не ради самого Ревика.

Разумеется, ничего из этого не было выражено устно.

Единственные слова, которые голубоглазый видящий произнес вслух, были адресованы Ревику.

— …Тогда, возможно, в другой жизни, — холодно пробормотал он.

Он произнёс это, когда Ревик проходил мимо.

Ревик направлял свои ноги к охранникам Торека и чёрному ходу клуба, поскольку намеревался воспользоваться предложением Торека о защите, пока ждал лимузин, который отвезёт его в аэропорт. Используя свой aleimi, Ревик уже сообщил Эддарду, чтобы тот направил лимузин ко входу в клуб Торека, а не в переулок.

Несмотря на это, когда видящий заговорил, Ревик повернулся и посмотрел на него.

Покрытое шрамами лицо исказилось от ненависти, когда Ревик встретился с ним взглядом.

— Мы встретимся снова, брат, — пообещал видящий. — Я клянусь в этом. В этом мире или в следующем наши пути пересекутся. Потому что ты всё ещё передо мной в долгу. Что бы ты ни думал, что ты должен богам, ты должен мне, и, в отличие от богов, я не прощаю долгов. Я намерен взыскать.

Ревик только кивнул.

На это нечего было возразить.

Однако он задавался вопросом, что скрывается за всей этой ненавистью.

Он предположил, что подробности не имеют значения.

Он был совершенно уверен, что бы это ни было, он заслужил это. Причинил ли он на самом деле вред этому конкретному видящему или нет, или его семье, или его возлюбленной, или одному из его друзей — Ревик заслужил это за вторую половинку, возлюбленную или семью кого-то другого, кому он причинил вред. Он заслужил всё это и даже больше. Он продолжал бы заслуживать этого, даже если бы они разбили его лицо о цемент и оставили там, в переулке, умирать, истекая кровью.

Однако сейчас всё это не имело значения.

Эти долги могли подождать.

Он должен был добраться до Элли.

Он должен был спасти Элли.

Это единственное, что ещё оставалось в его сердце, и единственное, о чём он мог заботиться.

Глава 17. Групповая девочка

Я проснулась, не понимая, где я.

Практически сразу я поняла, что что-то не так.

Сначала мне не с чем было связать это чувство.

Я знала, что больна.

Я чувствовала себя очень, очень больной.

Прежде чем я смогла понять, что означала эта болезнь, прежде чем я смогла заставить свой разум двигаться по прямой, прежде чем я смогла даже сосредоточиться на оштукатуренном потолке надо мной, я почувствовала неправильность в каждом нервном окончании, вибрирующем по всему моему телу. У меня был неприятный привкус во рту, в голове пульсировало, болела спина, челюсть, всё тело болело.

Физически я чувствовала себя ужасно.

Я не могла вспомнить, когда в последний раз чувствовала себя так плохо.

Это тошнотворное чувство извивалось во мне, как змея, скручивая тошноту не только вокруг желудка и кишечника, но и поднимаясь по горлу и груди. Мне ужасно хотелось сплюнуть, но я боялась сесть. Какая-то другая часть меня ужасно хотела, чтобы меня вырвало.

Я нуждалась в рвоте.

Я не знала, где нахожусь.

Я твёрдо чувствовала, что сначала мне нужно это узнать.

В комнате было темно. Я попыталась отмотать пленку назад за последние двадцать четыре часа. Обычно мне это удавалось. Обычно моя память была действительно хорошей.

На этот раз всё было по-другому. Меня пронизывал страх, безымянный, неопределённый, пока я пыталась вспомнить, что произошло со мной за несколько часов до того, как я заснула. Страх стал настолько сильным, что я перестала слишком усердно пытаться вспомнить всё. Я пока не была уверена, нужно ли мне это знать, по крайней мере, до тех пор, пока я не выберусь из любой ситуации, в которой нахожусь сейчас.

По логике вещей, если я ничего не могла вспомнить, мне нечего было бояться.

Но эта логическая ошибка меня не успокоила.

Незнание чего-либо заставляло меня бояться больше, а не меньше.

Я не могла вспомнить, как я здесь оказалась.

Я не могла вспомнить, где находится это «здесь».

Я не могла вспомнить, с кем я была.

Тот факт, что я так быстро впала в панику, усилил страх, который я уже испытывала, отчасти потому, что это было похоже на воспоминание. За паникой скрывался какой-то шёпот знания, как эхо страха, тень тех последних мгновений осознания, которые задержались в глубине моего сознания.

Микки.

Бл*дь.

Я видела там Микки.

Моя голова начала раскалываться по-настоящему, пока мне не показалось, что что-то пытается расколоть мой череп, размолоть кости и мозг в порошок.

Когда мой разум сосредоточился на том мимолётном появлении Микки в баре, моё беспокойство превратилось в ужас, в выброс адреналина и более тёмный страх. В горле пересохло, я задыхалась, но расплывчатость перед глазами внезапно полностью сфокусировалась. Каким-то образом ощутимость реальной угрозы снова включила мой мозг.

Если я была у Микки, мне нужно было знать, где я.

Мне нужно точно знать, где я.

Сейчас же. Прямо сейчас, чёрт возьми.

Морщась от боли, я повернула голову.

Рядом со мной под простыней лежало обнажённое тело. Слишком маленькое, чтобы принадлежать Микки, судя по тому, как я запомнила его в том баре. Белая кожа казалась ещё светлее на фоне тёмных простыней на кровати. Я увидела мускулистую руку, татуировки, тёмные волосы на подушке, торчащие как попало над овальным лицом с закрытыми глазами. Пытаясь сосредоточиться, прогнать сонливость из глаз, я обхватила рукой свою обнажённую грудь, не отводя взгляда от этого лица.

Это не Микки.

Это Джейден.

То есть парень, ради встречи с которым я ходила в тот клуб.

Я должна была почувствовать облегчение. Я должна была сразу почувствовать себя лучше, но почему-то чувство, охватившее меня, было ближе к шоку.

Я поняла, что совсем не почувствовала облегчения. Меня затошнило.

Этот страх продолжал застилать мне глаза, пульсируя в горле.

Только теперь этот страх снова стал абстрактным — у него больше не было конкретного источника. С исчезновением угрозы Микки страх в замешательстве обвился вокруг меня, но не уменьшился.