Расследует Максимилиан Хеллер - Ковен Анри - Страница 2

Он взял листок, некоторое время изучал его, затем пожал плечами.

– Лекарства, – сказал Максимилиан, – всегда лекарства. Вы действительно думаете, месье, что они могут меня вылечить? – Говоря это, он посмотрел на меня меланхолическим взглядом, затем, смяв рецепт в руках, бросил бумагу в огонь.

Больной прислонился к камину и взял меня за руку.

– Простите за внезапный жест, но, боже мой, у вас была отличная идея, – сказал он неожиданно мягким голосом, – вы молоды, – продолжал он со своей таинственной улыбкой, – и верите, что лекарства всемогущи.

– Мой дорогой месье, – довольно резко ответил я, – для вас лучше всего было бы следовать курсу лечения и диете, которые соответствуют вашему состоянию.

– Вы имеете в виду мое психическое состояние? Вы думаете, что я сумасшедший, не так ли? Что ж, вы правы. В моем случае мозг доминирует над всем и постоянно кипит, пожирая меня и не оставляя мне ни минуты покоя. Разум, как стервятник, истязает мою измученную душу и рвет ее на куски.

– Почему вы не пытаетесь освободиться от этого жестокого ига? Почему бы вам не отдохнуть?

– Лекарства только отвлекают! – резко возразил Хеллер. – Они все одинаковы. Одни мы покупаем в аптеке, другие у дверей театра. Вы надеетесь, что они вас вылечат, а без лекарств – вы умрете. И тут нет вины медицины.

– У вас есть родители, друзья?

– Родители? – прервал он меня. – Мой отец умер очень молодым, сразу после того, как я родился. А моя бедная мать, – его голос изменился, когда он произнес это слово, – двадцать лет моя бедная мать трудилась до изнеможения, чтобы вырастить меня и дать мне хорошее образование, пока не умерла от перенапряжения. И вот по насмешке судьбы, через неделю после ее смерти я унаследовал кругленькую сумму от старого дяди, о существовании которого даже не подозревал. Друзья? У меня есть несколько. Жюль, например, отличный парень, хотя и слишком много смеется, и от этого меня просто тошнит. Есть те, кто заботится обо мне, и даже порекомендовал вам опекать меня. Они все считают меня сумасшедшим, и когда я среди них, они относятся ко мне как к предмету своих шуток. Я – их развлечение, их придворный шут, с большими глазами, длинными волосами, большим носом и грустным видом. Вот и все, что я могу сказать о моих друзьях. Вы видите там эти книги и стопку рукописей? Они доказательство того, что я пытался забыться в работе. Я сдал экзамен на адвоката и даже выступал в суде. Но я быстро понял, что моя тяжелая работа привела к тому, что негодяи были вознаграждены, а преступники спасены от эшафота, которого они так заслуживали. Мне стыдно за профессию! Я написал... Я много написал для того, чтобы успокоить свой бедный мозг и погасить горящее внутри меня пламя. Но это не помогло. Что вы ожидаете? Я философ, и я умру как философ.

Последовало долгое молчание.

– Не думайте, что я ненавижу человечество за все это, – продолжил он. – Боже мой, нет! Но я считаю людей бесполезными созданиями. Я могу обойтись без их остроумия, их книг и их искусства. Эти несколько углей в камине, журчание кипящей воды и кошачье мурлыканье вдохновили меня писать стихи, в тысячу раз прекраснее стихов величайших поэтов; мыслить в тысячу раз изобретательнее, чем мыслят ваши философы; и размышлять о вещах более глубоких и высоких, чем те, о которых вы можете услышать в самых выдающихся проповедях. Зачем же тогда мне читать их работы? Зачем мне слушать их выступления? Итак, уже довольно давно вся моя жизнь проходит в этой комнате и в этом кресле, и я думаю… А думаю я все время, и никогда этот мыслительный процесс не останавливается. У меня здесь, – продолжил Максимилиан, указывая на свой лоб, – трактаты по политической экономике, которые смогут возродить ваше разрушенное и вырождающееся общество. У меня есть философская система, которая может поместить все человеческие знания в одну таблицу и расширить их, освободив от ограничений, налагаемых стандартным профессорским преподаванием. У меня есть разработанные кодексы, в которых справедливость и честность являются основой законодательства. Но какой смысл все это раскрывать? Я разработал план, как построить более комфортные дома, чем те, в которых вы когда-либо жили, и сельскохозяйственные проекты, которые могли бы превратить Францию ​​в огромный сад, где каждый гражданин смог бы сыграть свою созидательную роль. Но зачем показывать, что я могу сделать с миром? Станут ли люди лучше? Почему это должно меня волновать! Уменьшится ли моя боль? Нет! Посмотрите на сотни рукописей на моем чердаке. Все они вышли из моей головы, и я все еще страдаю.

Максимилиан бросился в кресло и еще более страстно продолжил свой монолог:

– Вы хотите знать, почему пламя внутри меня горит так ярко и испепеляет меня? Потому что я никогда не плакал. Никогда слеза не смочила мое веко. Посмотрите, какие черные круги вокруг моих глаз. Видите, какие у меня бледные губы, и какой морщинистый лоб? Это потому, что благодатная роса слез никогда не омыла мое горе и не облегчила мои страдания. Все остается во мне, ничего не высвобождается, – тут его голос дрогнул, – другие люди, когда они страдают, находят утешение на груди друга. Я не могу этого сделать. Я – Прометей, которого рвет на куски адский стервятник – мысль. Эта жестокая, непрекращающаяся, доминирующая мысль. Моя боль подобна острому копью, которое при попытке выбросить его, возвращается с еще большей силой, вонзаясь в мою грудь, и терзает мое сердце. Послушайте, я не знаю почему, но вы внушаете мне доверие, и я вам все расскажу. Вы знаете, что мне, вероятно, осталось недолго жить, и я не хочу, чтобы мои секреты умерли вместе со мной. Все, что я собираюсь вам рассказать, содержится там.

Хеллер указал на стопку пыльных бумаг, брошенную в углу комнаты.

– Да и что вам до всего этого…

– Нет, нет, пожалуйста, продолжайте, – поспешно сказал я, – вы даже не представляете, насколько меня заинтересовали.

И это было правдой, меня искренне тронули слова странного пациента.

– Итак, на чем я закончил? Боже мой, здесь очень жарко. Как будто моя голова сжата в тисках. Возможно, немного льда мне бы не помешало. Не могли бы вы приоткрыть окно?

Я встал в ответ на его просьбу и подошел к нему. Глаза Максимилиана были закрыты, дышал он хрипло, а лоб заливал пот. Он заснул.

Я долго созерцал этого несчастного спящего мужчину, внезапное усилие которого истощило все его силы. Он лежал передо мной бледный, неподвижный и безжизненный. Тлеющие угли огня осветили лицо Максимилиана Хеллера, обладавшего удивительной, почти фантастической красотой. Это было действительно печально видеть философа, который еще до тридцатилетия предпочел уйти из общества других людей, потому что нашел их бесполезными. Он был мечтателем, которого медленно убивали его же фантазии. Он был мыслителем, которого заставляли умирать его же идеи.

Несколько слов, которыми мы только что обменялись, вызвали у меня сочувствие и необъяснимую симпатию к этому несчастному молодому человеку. Когда я смотрел на него, я задавался вопросом, были ли в его случае непоправимо повреждены невидимые нити, связывающие человека с обществом, и есть ли способ излечить глубокую душевную рану, поглотившую его дух и тело.

Глава II. Арест

Я уже собирался уходить, пообещав себе, что вскоре вернусь к моему интересному пациенту, как услышал тяжелый топот по лестнице. Я прислушался. Шаги приближались. Возможно, это было иллюзией? Мне даже показалось, что я слышу тихие рыдания. Внезапный стук сотряс дверь, и резкий голос закричал: «Именем закона, откройте!»

Кот чуть не выпрыгнул из шкуры. Максимилиан изо всех сил пытался открыть глаза. Его взгляд упал на меня.

– Что такое? Ах, я помню, – сказал он вялым голосом, – зачем вы, месье, разбудили меня таким стуком?

Раздался второй удар, сильнее первого.

– Что это все значит? – спросил Максимилиан, нахмурившись. – Пожалуйста, откройте, доктор…

Я открыл дверь. На пороге появился полный мужчина в трехцветном кушаке. Позади него стояло несколько темных фигур.