Застава, к бою! (СИ) - Март Артём - Страница 27

Покажут своим хозявам-американцам, что остаются в тени, что даже сейчас способны больно укусить большого красного медведя. Ну уж нет.

Я сделал все возможное для того, чтобы бойцы на Шамабаде сегодня не погибли под минами и внезапными атаками духов. Теперь пришло время им самим сделать все от себя зависшие, чтобы восстановить целостность и неприкосновенность Государственной Границы. Чтобы защитить место, что стало им самим домом.

А для этого Шамабад должен стоять.

— И потом, — продолжал Пуганьков, — почему вы говорите один, за всех остальных солдат, Селихов?

— Может, выйдем на улицу? — Спросил я, — может, прогуляемся до конюшни, где мои бойцы удерживают брешь в заборе? Или сходим к дувалу, где сидят первый и второй стрелковые отделения? Тогда вы, товарищ лейтенант, сможете спросить у бойцов сами, что они думают о вашей точке зрения. Но тогда не обижайтесь, если кто-нибудь из ребят, что только что вышел из боя, не посмотрит на погоны и пошлет вас по матушке.

— Что вы себе позволяете, Селихов⁈ — Повысил голос Пуганьков, и глаза его округлились от возмущения, — я офицер! Вы не должны так со мной разговаривать! Я сам сидел на тех же позициях, что и остальные! Сам принимал участие в обороне!

— Но у вас сложилось очень непопулярное мнение, товарищ лейтенант, — сказал я холодно. — И все потому, что вы боитесь. А парни — нет.

— Чего⁈ — Возмутился Пуганьков, — ты…

— Неужели вы не понимаете такого простого факта? Если мы сдадим заставу сейчас, то проявим слабость. И кто надо, эту слабость увидит. Представляете, что тогда может начаться на всей Афганской границе?

— Селихов…

— Отставить спор. Он и так у вас затянулся. — Строго сказал Таран и опустился к столу, оперся о него руками.

Когда начзаставы мельком посмотрел на меня, взгляд его стал решительным. Таран едва заметно улыбнулся, но тут же подавил улыбку.

Остальные сержанты стали переглядываться. Ара Авакян и комтех Бричкин прятали от меня глаза и молчали. Казалось, послушав мою с Пуганьковым перепалку, они окончательно устыдились своих слов.

— И все же, товарищ старший лейтенант, — держался за свое Пуганьков, — у нас трое против двоих за то, чтобы отступить. Один воздержался.

— Кто это воздержался? Я, что ли? — Удивился Мартынов, — Вы, товарищ лейтенант…

— Отставить, — уже в третий раз сказал Таран, — у нас тут не выборы народных депутатов. Не голосование колхозных пайщиков. У нас тут армия.

Таран выпрямился, обвел всех присутствующих взглядом. Отрезал:

И я тут — начальник заставы. Мне и решать. Значит так, товарищи. Слушай мою команду.

Все затаили дыхание, ожидая, что же скажет Таран.

Только я да Черепанов ухмыльнулись, понимая, какой приказ отдаст начзаставы.

— Мы станем оборонять заставу, — сказал он. — У нас есть шанс сохранить ее. А значит, будем за него держаться.

Когда Таран закончил, в канцелярии на несколько мгновений повисла неприятная тишина. Только сырой ветер, что пробивался сюда через пустые окна, монотонно подвывал, беспокоил старенькие занавески. Мерзкий сквозняк гулял по комнате.

— Есть держаться, товарищ старший лейтенант, — первым развеял я эту тишину.

Таран хмыкнул.

— Есть держаться, — присоединился ко мне Черепанов, стоящий за спиной у начальника заставы. Потом довольно сложил руки на груди.

— Есть держаться, — вытянулся Мартынов.

— Есть, — добавил комтех Бричник.

— Есть, товарищ лейтенант, — проговорил повеселевший почему-то Ара Авакян.

Остался молчать только Пуганьков. Я глянул на замполита, и тот не выдержал моего взгляда. Немного приглушенным, мычащим голосом сказал:

— Есть, товарищ Лейтинант.

— Очень хорошо.

Таран приосанился, но почти сразу сгорбился от боли, оперся о стол, обхватив рукой грудь.

Мартынов с комтехом Бричкиным кинулись к нему, чтобы поддержать, боясь, что старлей не удержится на ногах и упадет.

— Все хорошо, спасибо, — жестом показал им Таран остановиться, — не стоит.

Когда старшие сержанты вернулись на свои места, Таран все же встал ровно, сохраняя офицерскую выправку.

— Значит, приказ будет такой, — начал он ровным уверенным тоном, — держаться будем до прибытия подкрепления. Всеми силами оборонять Шамабад. Отход к опорнику только в крайнем случае. Позиции мы удержим. Вопросы?

Начзаставы прошелся по всем хмурым, очень жестким взглядом командира. Все молчали.

— Вопросов нет. Очень хорошо, — наконец заключил он.

— Они держаться крепко, — надул Ноздри Имран и глянул туда, где стоял Шамабад.

Взгляд его не смог пробиться сквозь темноту ночи. Застава шурави тонула в ней и отсюда, с берега Пянджа, была совершенно не видна.

Отступившие духи закрепились почти у реки, за системой. Они отдыхали, пополняли боезапас. Стягивали к берегу раненых и мертвых, кого в силах были забрать с поля боя. А еще готовились к новому штурму.

Пограничная река, напитанная обильными майскими дождями, поднялась, расширилась и ускорила свой бег.

Переходить Пяндж вброд в таких условиях было невозможно. Потому припасы духи переправляли на плотах, что отходили от того берега выше по течению.

Постоянства от такого способа ждать не приходилось. Из двух-трех плотов, что отчаливали разом, хорошо, если до места добирался один-два. Другие в темноте застревали на мели, некоторые даже переворачивались. Большинство — запаздывало.

— Думаю, нужно отводить силы, брат, — сказал Наби, кутаясь от дождя в плащ-палатку.

Сыны покойного Юсуфзы организовали свой «штаб» все там же, на берегу Пянджа. Сейчас засели они практически напротив, Шамабада, в низине, что медленно поднималась к заставе.

Наби окинул своего брата взглядом. Тот, мокрый и грязный выглядел уставшим. А еще злым, словно дикий волк.

Все потому, что он только что вернулся с правого, если смотреть от заставы, флага. Руководил там наступлением моджахеддин, пытавшихся войти шурави во фланг. Наби, при этом, остался с меньшей частью воинов по фронту и должен был отвлекать внимание советских пограничников на себя.

Да только затея их провалилась.

— Отводить? — Удивился Имран. — О чем ты говоришь?

Наби, сидевший за камнем, снова поднял голову. Опять попытался высмотреть сквозь темноту заставу. Потом он опасливо пригнулся. Огляделся, чтобы посмотреть, далеко ли остальные моджахеддин.

Вблизи братьев никого не было. Цепочки моджахедов по семь-десять человек, протянулись вдоль всего берега.

— Мы выполнили договор с Абади и американцем, — сказал Наби, — напали на советскую заставу. Он знал, что уничтожить мы ее не сможем. Потому тратить силы попусту нет никакого смысла.

Имран нахмурился. Снял капюшон своей плащ-палатки и убрал с головы мокрый от воды шерстяной пакль. Отряхнул его, но на место не вернул, просто накинул капюшон на черные волосы.

— Перед нападением ты говорил другое, брат, — мрачно сказал Имран, — ты говорил, что готов сломить оборону шурави. Вырезать их под корень.

Наби глянул на черное под капюшоном и от предутренней темноты лицо брата. Поджал губы.

— Между тем, что воин готов сделать и тем, что он может — большая разница, брат мой. Пора посмотреть правде в глаза. Взять заставу мы не сможем.

Видя, как лицо Имрана становится еще мрачнее, Наби быстро добавил:

— Но мы и так показали шурави, что мы их не боимся. Что мы готовы сражаться, чего бы это ни стоило. Даже тут, на их земле.

Имран встал.

— Я бы не советовал тебе поднимать головы, брат, — выдавил из себя ухмылку Наби, — кто знает, вдруг снайпер шурави сможет достать тебя прямо с заставы.

— Твои бредни меня поражают, — сказал Имран холодным, угрожающим тоном.

Наби не ответил. Только уставился на брата волком.

— Ты хочешь сказать, — продолжал Имран, — что мы убили своего отца, только чтобы вот так бесславно отступить? Чтобы показать всем: и шурави, и нашим воином, что мы не в силах уничтожить эту проклятую заставу?..