Трудовые будни барышни-попаданки 5 (СИ) - Дэвлин Джейд - Страница 34

Несколько секунд я растерянно глядела на Мишу. Какие нежелательные деяния совершал отец моего супруга? Человек, несомненно, достойный, но незнакомый ни мне, ни Мише.

Потом догадалась, что речь про Сашеньку, еще не знающего, что он будущий царь Александр II. Про его папеньку, Николая Палыча, и дедушку, императора Павла.

Я уже узнала, что мой Сашка и Сашенька-царевич по-прежнему общаются и дружат. Иногда моего ребенка привозят во дворец, даже оставляют с ночевкой. Шурка рассказывает наследнику престола (других отпрысков дома Романовых мужского пола в настоящее время нет) о своих приключениях, показывает технические новинки, обучает малолетнюю свиту спортивным играм. Стал для будущего императора, Александра II, чем-то вроде компьютерной приставки для школьника из забытого мной мира — предмета, пользование которым родители дозируют.

Но что же такого грозного натворил его папенька? Почему его сравнили с курносым царем Павлом?

— Это финляндская история, — вздохнул муж.

Я сразу поняла, что речь не о Великом княжестве Финляндском — там сейчас как раз тишь, благодать и процветание, но о лейб-гвардии в Финляндском полку.

А еще поняла — разговор не при ребенке.

Поцеловала Сашку, отвела спать, пообещав по дороге сделать все, чтобы никто никого не обижал. Вернулась, муж приступил к рассказу.

Летние маневры, жара, Николай Палыч не в духе, зубной болью маялся. Полк устал, царевич все равно велел ротам идти беглым шагом. А под конец выдал: «Все, кто в финляндском мундире, все свиньи! Слышите, все свиньи!» И — шпор коню. Офицерство возмутилось, заявило, что после такого оставаться в полку не может, но так как массовая отставка законом запрещена, то от каждого чина будут метать жребий и поочередно выходить из службы, пока все не уйдут.

Назревал скандал из тех, что нельзя ни не заметить, ни скрыть. Генералитет пытался убеждать, говорил, что сам император иногда надевает финляндский мундир — не мог же Николай Палыч признать свиньей своего царствующего брата. На другой день его высочество заглянул в полк, слегка извинился.

— Вроде инцидент исчерпан, — заметил муж. — Вот только я не раз слышал от офицеров — мол, хорошо, что не Николай наследник престола. А те, кто осведомлен, вроде нашего друга Бенкендорфа, те улыбались.

Блин! Еще одна проблема. Константин Павлович обещал мне, что напишет брату с просьбой издать Манифест о престолонаследии. Возможно, написал. Но решающая роль в этом деле — у самого старшего сына Павла, носящего императорскую корону и не знающего, что носить ее — до ноября. Манифест может издать только он.

Что не снимает насущной проблемы. Николай Палыч грубоват. И этот фактор толкнет многих поручиков и капитанов не просто к сочувствию тайным обществам, а к активности в декабре.

И нет надежды, что Александр Палыч урезонит младшего братика. Государь весной сам укатил в Польшу, как только в дороге не встретились.

— Встречусь с будущим царем, попробую ему очень-очень осторожно покапать на мозги, — предложила я. — Ну, а как с Сашкой… Пусть поговорит с тезкой, чтобы тот был с отцом сдержан: без слез, без капризов. Чтобы усовестить — ребенок себя ведет взрослее.

Сама понимала: это почти ни о чем. Такие поучения Николай Палыч слышал и от своей маменьки, вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Заболит голова или зуб — и все мудрые словеса забудутся.

Кстати… Когда я впервые познакомилась с Николаем Павловичем, то стала ворошить прежнюю память не только насчет характера, но и насчет здоровья. Вроде бы богатырское: любил щи да кашу, спал на солдатской койке, накрывшись шинелью, умывался, чистил зубы, посему к дантистам не обращался. Ни при Советской власти, ни после это не акцентировалось — Николай Палыч никогда не считался царем-примером. Вот если бы со щеткой дружил Пушкин или Ломоносов…

Но может, нет противоречия? Еще Роберт Бернс подметил: зубная боль — предмет для шутки. Не царский это недуг, не тот, которым делятся с придворными, особенно гораздыми на мемуары. Тут проще потерпеть, разве что ломая мебель и чужие судьбы, а потом тихонько сказать хирургу: «Вырви сам или приведи мастера».

С чего о царской боли задумалась? Своих забот нет?

— Еще какие проблемы? — невесело спросила я.

— Так, мелочь, — заметил муж. Но таким тоном, что стало понятно: речь идет о занозе, которая неощутима на фоне других проблем. Но побаливает. И не вынимается.

— Твои прогрессы — от нечистого, — продолжил Миша. — Как помнишь, слухи эти пошли после наводнения. И продолжаются. Мол, не может быть такого, чтобы корабль плыл, а ни весел, ни парусов, ни даже парового колеса не видно. Чтобы икру из Астрахани доставить в столицу и ни одна икринка не испортилась, без колдовства не обойтись. И сладости приворожительные выпускаешь. И даже не намекают, а прямо говорят в проповедях, что благодаря своим прельстительным изделиям княгиня Шторм и ее домочадцы получили доступ к царскому семейству.

— Источник кликушества? — спросила я, хотя и сама знала ответ.

— Самый модный исповедник и проповедник архимандрит Фотий. Да-да, тот самый из эпиграмм.

Одна из моих забавных проблем этого мира — характеристики многих современников я запомнила со школы, и даже не из параграфов учебников, а по эпиграммам.

Благочестивая жена

Душою Богу предана,

А грешной плотию

Архимандриту Фотию.

По совокупности таких стишков, написанных или приписанных, Александр Сергеевич сослан в свое поместье. Что же касается отношений с графиней Анной Орловой-Чесменской, то супругу моему была доступна служебная информация, и она неопровержимо свидетельствовала: «грешная плотия» графини вне подозрений. Нет никаких данных о любых интимностях в отношениях восторженной девицы и пылкого проповедника.

Так-то сам Фотий — явление интересное. Это история даже не скоростного карьерного лифта, а карьерной ракеты. Сын провинциального дьячка, талантливый и болезненный, рано постригся в монахи. Обрел духовную дочь — ту самую Анну Орлову-Чесменскую, самую богатую незамужнюю даму России. Благодаря ее финансовым ресурсам обустроил пару заброшенных монастырей. Стал известным в столице, принялся бороться с мистицизмом, а также запретил перевод Библии на русский язык, в чем преуспел. Предал частной, незаконной анафеме министра Голицына, между прочим царского фаворита. И император снял министра-либерала со всех постов, кроме директора почты.

А на меня-то чего взъелся модный духовник? Прошлой весной обратился ко мне с просьбой о финансовой помощи. Я велела передать: участвую только в церковных проектах социальной направленности. Например, на Валааме бесплатно кормят крестьян-паломников — вот этому монастырю я помогаю. Иначе — извините.

— Сейчас он в очень большой силе, — констатировал муж. — Дружит с Аракчеевым, постоянно видится с царем. Постоянно подает ему записки: «Непременно и немедленно нужно ныне выслать из столицы, некоторых навсегда…» Царь, к счастью, решения о милостях и репрессиях всегда принимает сам, без давления. Но неприятно-с.

— Неприятно, — согласилась я. Вспомнила, кстати, что при новом царе, Николае, Фотия, как и Аракчеева, мягко отстранят от влияния и удалят в монастырь. Стоит ли обращать внимание на этого духовного временщика? Или послать ему набор простеньких шоколадок? Или демонстративно освятить всю мою продукцию?

Насчет шоколадок — хорошая идея. Пошлю ему набор премиум-класса. Если примет, пойму цену утверждениям о прельстительных сладостях.

— Еще чего веселого?

— Так, почти ничего. Разве что в столице объявился человек, который приехал с намерением убить царя.

— Но не убьет. Даже не попытается, — сказала я, сообразив, о каком историческом персонаже идет речь.

— Не убьет, — кивнул муж. — Но станет катализатором мятежа. Неуверенные заговорщики подумают: вождь явился. Хотя на самом деле — сам себе актер и режиссер в одном лице. Высокий, храбрый, громогласный, да еще романтично раненный.