Седьмое небо - Найтов Комбат - Страница 11

– Так точно, вы мне вручали вот этот орден, и я летал в составе прикрытия Вашего борта, как ведомый подполковника Муравьева. Три недели Вас прикрывали, в Китае, в Корее, и в Японии, Вы летали туда на подписание Акта капитуляции.

– Да-да, единственный старшина в эскорте, помню. Я Вам тогда лейтенанта присвоил.

– Приказ тот так и не поступил, товарищ маршал. В полк вернулся штатный командир, еще до нашего возвращения из Японии. Звание лейтенант я получил в июне этого года, после боя над Хасаном.

– Лейтенант, в чем причина такого к вам отношения со стороны командования полком? – прозвучал вопрос со стороны старшего Сталина.

– Для того, чтобы ответить на этот вопрос, товарищ Сталин, необходимо вложить в мое личное дело вот эту бумагу, заверенную особым отделом 1-го гвардейского авиакорпуса еще в 1943-м году. Её изъял из дела второго июня 1947 года адъютант командующего 10-й воздушной армией. Когда он вышел подписать направление на переучивание в 117-й ЗАП, я извлек ее из мусорной корзины для бумаг.

– Зачем?

– В ней говорится о том, что я знаю, где находится моя кандидатская карточка, выданная мне 5-го мая 1942 года на Ленфронте политотделом 1-й горнострелковой бригады народного ополчения. Она была закопана на Клухорском перевале в сентябре 42-го, вместе с остальными документами шести человек, оборонявших этот рубеж и не пропустивших немцев через него. Но попасть на перевал и доказать это, я за все время так и не смог. В отпуске с 1940 года я ни разу не был.

– Раз вы удержали перевал, почему не достали документы? – задал вопрос белобородый генерал-полковник.

– О том, что мы удержали перевал, я узнал в госпитале в Алма-Ате. Вот эта нашивка за те ранения. Там прошел ВЛК и закончил ускоренный курс 2-й Одесской авиашколы в городах Фрунзе и Кант. Оттуда попал в свой гвардейский полк, но успел сделать всего два боевых. 5-го июля 1943-го получил три проникающих ранения, но сел, моим ведущим был старший лейтенант Муравьев, комэск. Вернулся в полк я только в августе 1944-го. Муравьев вновь взял меня своим ведомым. За первый же боевой вылет я получил орден Красного Знамени: обнаружил аэродром противника, на который из Кенигсберга перелетела 3-я группе 54-й дивизии немцев. Меня тут же забрал у Муравьева ведомым новый командир полка, бывший адъютант командующего армией. А через два дня он промахнулся по «фоккеру», который добивал самолет командира полка «Нормандия-Неман», хотя атаковали мы из удобнейшей позиции: сверху и сзади противника. Он промахнулся и проскочил, а я этот «фоккер» сбил. Разрешения на атаку он мне не давал. Я получил первый выговор: оставил командира без прикрытия, на целых три секунды, я его успел догнать, еще на выходе из атаки. На «фоккер» ушло менее трех секунд. А после получения мной французского ордена, мы стали врагами. Но я так и летал его ведомым, на боевые сам он прекратил летать, вообще. И меня не пускал. Муравьев меня использовал как инструктора по вводу молодежи в строй. Исполнял его обязанности. И сейчас просит вернуться в полк, и занять это место. Вот его письмо.

– И почему такая любовь у командира полка к старшине? – довольно ехидно спросил все тот же генерал-полковник. Позже выяснилось, что его фамилия Булганин, и он – министр обороны, из политруков, Членов Военного Совета.

– Так, товарищ генерал, в сорок третьем, та очередь, которая мне грудь пробила, предназначалась Муравьеву. Затем он меня прикрыл и помог сесть. Мы друг другу жизнью обязаны. А «сурок»? «Сурок» – он чужим был. Ни летать, ни стрелять, ни командовать не умел, только пил и спал. Сейчас об этом можно открыто говорить: его и его дружков их же жены сделали рядовыми запаса.

– О, господи! Василий, надо бы помочь лейтенанту найти то, что он закопал на перевале. – неожиданно сказал Сталин, – А то ведь точно придется еще раз разбирать его персональное дело! Где-то уже заготовлена бумажка, что он скрыл, что вступал в партию и его не приняли. С этим вопросом все понятно, товарищи. Давайте перейдем к делу. Полковник Кожедуб! Что вы можете сказать о новой машине?

– Пока – ничего, товарищ Сталин. Её предстоит осваивать, чтобы летать, как летает он. Самолет, явно, приспособлен для боя отличным летчиком-истребителем. По техническим деталям сказать ничего не могу. Пересадка на него не вызвала никаких сложностей. По обычному управлению – он не отличается от самолета «МиГ-9» первой серии. Но проделанные Андреем маневры показывают, что предстоит еще много работать, чтобы так использовать заложенные в него преимущества, как это делает Андрей. Извините, лейтенант Старшинов.

– Давайте пройдем в мой кабинет. – предложил Сталин, повернулся и двинулся на выход из кинозала. Никаких дополнительных указаний не последовало, все присутствующие пошли за коренастой фигурой «вождя».

В кабинете мне отвели место напротив Микояна, не к добру это! Плюс не знал я: кем был этот генерал-лейтенант с каменным лицом, наверняка, ведь, большой начальник. Военных Сталин посадил чуть дальше, и разговор пошел о том, какие технические новшества позволили резко увеличить маневренность машины. В основном, Сталин допрашивал Ромодина, не Микояна. Последний, в основном, отвечал на вопросы, касающиеся организации производства и наращивания количественных показателей по выпуску машины.

– Да, товарищ Сталин, нами было установлено, без потери самолета, что на высотах выше 11000 метров происходит остановка двигателя из-за применения 57 и 37 миллиметрового орудия, из-за помпажа двигателя пороховыми газами. Предыдущие испытания не выявили этого недостатка, так как стреляли под другим углом к горизонту.

– А кто дал команду изменить угол?

– Андрей Васильевич, который высказал предположение, что при уменьшении подпора, при положительных углах атаки, это обязательно случится. Мы подготовили машину к повторным пускам двигателей, и убедились, что действительно, при стрельбе снизу-вверх в обоих двигателях происходит срыв факела. Это ведет к чрезвычайной ситуации в воздухе.

– А вам откуда это было известно? – спросил Иосиф Виссарионович, посмотрев на меня.

– Разбор двух летных происшествий в 117-м ЗАПе.

– Летные происшествия тоже приносят пользу? – усмехнулся Сталин.

– Сами по себе – нет, это неприятное явление, а вот корректный разбор, без огульного обвинения летного состава, он позволяет установить причину. К сожалению, чаще всего, разборы делаются людьми, которые стремятся переложить ответственность с больной головы на здоровую. Технической грамотности в полках не хватает. До войны существовала независимая комиссия, сейчас она прекратила свою работу.

– Товарищ Хруничев, в ваш огород камешек.

– Это не мое постановление. – буркнул человек с каменным лицом. Он, оказывается, министр МАПа.

– Да, отменили МАК не вы, но и не возобновили его работу.

– Бюджет не позволяет держать такую кучу специалистов фактически без работы.

– А Вы как считаете, лейтенант?

– Сэкономим больше, если будем корректно проводить расследование каждого инцидента. Кстати, у нас до сих пор обучают стрельбе по воздушной цели используя конус в качестве мишени. Мы наступали на Приморском участке, в составе первого Прибалтийского, и стояли в Грайфсвальде, там находилось крупнейшее училище Люфтваффе. Немцы для обучения стрельбе использовали самолет-мишень «Fi-157», радиоуправляемую, и полигон был оборудован соответствующими радиостанциями и средствами наблюдения. У нас такого до сих пор нет. Я в то время отвечал за ввод летчиков, и попробовал эти самолетики, и сам, и молодежь на них погонял. Там можно стрелять под любым углом, а у нас наиболее часто используемые в бою курсовые углы закрыты самолетом-буксировщиком, и мишень не уклоняется от атакующего. Мы поднимали этот вопрос еще в сорок пятом, но самолеты-мишени так и не появились.

Хруничев опять недовольно буркнул в ответ, что этим занимаются, но денег выделено недостаточно.