Ген медведя (ЛП) - Рейн Амира - Страница 2

Прошли годы. Я переросла подростковый период и переступила порог двадцатилетия. В настоящее время мне было двадцать семь, и я чувствовала «дрожь». За тринадцать лет, прошедших с тех пор, как моя прапрабабушка велела мне дождаться этого, я медленно пришла к выводу, чтобы записать это как какой-то Аппалачский миф или странную, бессмысленную сказку, точно так же, как моя бабушка Джинни в основном сказала, что это было.

Однако то, что я чувствовала сейчас, не было мифом. То, что я чувствовала, было на сто процентов абсолютно реальным. Какой-то род землетрясения пульсировал у меня внутри, пока я стояла и смотрела на мужчину передо мной. Мне было немного страшно, без всякой причины. Я чувствовала себя немного окрыленной, снова без веской на то причины. А также чувствовала себя более чем немного безоружной. На самом деле, если бы я была лодкой, то была бы тем, кто плывет по течению далеко в океане, без якоря.

Мужчина передо мной протянул руку с нейтральным выражением лица.

— Я командир Рид Уоллес. Пожалуйста, зови меня Рид.

«Просто потому, что он такой красивый», — подумала я. — «Вот почему ты волнуешься, Саманта. Просто из-за его внешности».

Это было, конечно, правдоподобно, потому что взгляд командира Рида Уоллеса был чем-то, что «взволнует», наверняка. Я была уверена, что он самый привлекательный мужчина, которого когда-либо видела. Совершенство: высокий, темный и красивый, он, честно, выглядел как голливудский актер или модель, может быть, за исключением того, что немного более суровый, чем среднестатистический актер или модель, не то чтобы это меня удивило. Большинство актеров и моделей не были перевертышами медведей, которым было поручено защищать тысячи жизней.

Пытаясь по какой-то причине продолжать смотреть в глаза Рида, я взяла его руку и сжала, как я надеялась, твердым, полностью профессиональным рукопожатием.

— Приятно познакомиться, Рид. Меня зовут Саманта Миллер. Пожалуйста, зови меня Саманта.

Кивнув, указывая на то, что он это принял, он сказал, что было приятно встретиться со мной. Последовавшая за этим доля секунды тишины была для меня слишком долгой, и я вдруг выпалила несколько слов.

— У тебя такой приятный голос.

Прямо сейчас я внутренне съежилась. Возможно, и внешне тоже. Идиотка.

Я понятия не имела, почему я сочла нужным пропустить эти слова. Кроме того, что эти слова были полностью правдивы. У Рида приятный голос, хотя, даже не совсем точно. У него был потрясающий голос. Глубокий, насыщенный и с оттенком гравия, его голос только еще больше посылал дрожь внутри меня.

Тот факт, что я испытывала мифическую «дрожь», о которой говорила моя прапрабабушка, была, вероятно, второй причиной, по которой это сказала. Несколько пораженная этим, я вспоминала ее слова где-то в глубине души, почти как будто слышала ее голос издалека. Вспомнила, как она сказала мне, что я сразу почувствую испуг и окрылённость, когда встречу человека, с которым должна провести свою жизнь, которым был в настоящее время Рид. Тем не менее чувство крайней взволнованности быстро становилось преобладающим чувством, которое я испытывала.

Третья причина, по которой слова, сказанные мной Риду, выскользнули у меня изо рта, вероятно, была в том, что я просто нервничала, и это было с того момента, как прибыла в деревню, где он был главой, которая называлась Сомерсет. На самом деле, я нервничала еще во время длительной поездки в деревню. Не каждый день женщина встречала медведя-перевертыша и ей платили за рождение ребенка от него.

***

Я не согласилась завести ребенка от медведя-перевертыша только ради денег. Или, вернее, не только из-за денег. Не только, чтобы иметь деньги на новую машину или модные украшения, или что-то еще. Мне даже не нравились машины или дорогие украшения. Цель получения денег состояла в том, чтобы спасти жизнь моей мамы, и для того, чтобы сделать это, мне нужно было много денег, и быстро. Мне нужно было двести тридцать восемь тысяч долларов наличными, если быть точным. Вот сколько будет стоить экспериментальное лечение, которое может спасти жизнь моей матери.

Несколько лет назад, примерно в конце Великой североамериканской войны Перевертышей, у нее была диагностирована чрезвычайно редкая форма рака крови. На самом деле он был так редок, что онкологи в престижной клинике Кливленда, где ей поставили диагноз, видели только несколько десятков случаев. Они сообщили моей маме и мне, что этот особый вид рака, похоже, не имеет генетического компонента, а это означает, что я или мои будущие дети почти наверняка никогда не получат его, но это даже отдаленно не было моей первой заботой, когда моей маме поставили диагноз. Я лишь хотела знать, что нужно сделать, чтобы вылечить ее, и как быстро может начаться ее лечение.

Тогда три онколога, сидящие напротив моей мамы и меня, начали выглядеть отчетливо неудобно.

— Лекарства нет, — сказал один из них, слегка поморщившись. — Есть только «покупка времени» с этим видом рака.

Ошеломленная и испуганная, я не могла говорить.

Спокойно взяв одну из моих рук, мама говорила с доктором ясным, непоколебимым голосом, как будто она ожидала диагноз, который только что получила.

— Сколько времени я могу «купить», доктор Андерсон? И как я могу это сделать? Какие процедуры мне необходимо пройти?

Доктор Андерсон ответил, что она может «купить», может быть, три или четыре года путем периодических раундов химиотерапии.

— Это замедлит прогрессирование рака… но не остановит его.

Моя мама, казалось, приняла диагноз, но не я. И только после того, как я получила второе мнение, а затем третье, наконец, сделала это.

Следующие три года были чередой назначений врача, пребывания в больнице и ухода. Моя мама уволилась с должности офис-менеджера в педиатрическом кабинете, которую любила и занималась почти два десятилетия. Я бросила юридическую школу, чтобы заботиться о ней. Это не было большой личной жертвой для меня, потому что моё сердце все равно не лежало к этому. Стать адвокатом было мечтой моей мамы и бабушки. Фактически, примерно во время диагноза моей мамы я пыталась набраться смелости, чтобы сказать ей, что хочу бросить юридическую школу и получить степень педагога начального образования. Это то, для чего я изначально хотела пойти в школу, решив в десять или одиннадцать лет, что хочу быть учителем, но моя мама и бабушка убедили меня в подростковом возрасте, что я предназначена для чего-то «лучшего», чем «вытирать носы первоклассников весь день», как однажды сказала бабушка. Итак, я каким-то образом оказалась в юридической школе.

В течение третьего года ее периодических химиотерапий моя мама начала говорить, что с нее хватит. Достаточно яда, достаточно его ужасных побочных эффектов, достаточно больницы. Достаточно всего этого. Она добавила, что, благодаря мне, она испробовала большинство вещей своего «списка желаний» и почувствовала себя «готовой двигаться дальше». Номер один в ее предсмертном списке был: «стать ближе к моей дочери — провести много времени вместе», и мы это сделали. Номер два в списке был «вид на Париж с вершины Эйфелевой башни», и мы сделали это. Во время нескольких месяцев перерыва между химиотерапией, когда моя мама чувствовала себя достаточно прилично, чтобы путешествовать, ее лучшая подруга Ирма и я взяли ее на недельные парижские каникулы, поднявшись на вершину Эйфелевой башни с ней не один раз, а три. Поскольку медицинские счета обанкротили мою маму к этому моменту, поездка была профинансирована пожертвованиями от ее друзей и чрезвычайно щедрым пожертвованием от одного из педиатров, на которых она работала.

Третья вещь в списке моей мамы — развеять прах моего отца в природном заповеднике рядом с нашим домом в пригороде Форт-Уэйне, и мы это сделали. Он и моя мама были женаты чуть более десяти лет, когда он умер, полуприцеп, на котором он ехал, сложился пополам на ледяном шоссе. Мне не было и девяти. Из-за того, что его смерть была такой неожиданной, и потому что он был довольно молодым человеком в то время, он и моя мама никогда не обсуждали, что он хотел сделать со своим телом после смерти. Его мама и брат, которые были его единственными близкими членами семьи, скончались к моменту его несчастного случая, поэтому они не смогли помочь моей маме разобраться. Поэтому она решила кремировать моего отца, храня его прах в бронзовой урне в нашем доме, сказав, что когда-нибудь, когда будет приближаться ее «время», она развеет его в заповеднике, который они оба любили, и где она хотела, чтобы ее прах тоже был развеян.