Вопль кошки - Заппиа Франческа - Страница 10

– Забей, – сказала я.

Он сунул руки в карманы.

В конце концов мы получили свои макароны и отправились искать столик. Перед нами было море голов и ни островка суши.

– Может, Джейк где-то здесь, – сказал Джеффри.

Мое сердце заколотилось так, будто я кувырком прокатилась по лестнице. Я не позволяла себе думать о Джейке весь день. Всю неделю. Какая-то часть моего тела шептала: да-да, сядь с Джейком, а другая протестовала: нет-нет, он узнает, что он тебе нравится.

– Ну должно же быть свободное место, – сказала я, вставая на цыпочки и вытягивая шею.

Абсолютно ничего. Как такое возможно?

– Джефферсон и Кошатница!

Мы разом обернулись и увидели Кена Капура, который сидел поблизости в окружении друзей, закинув ноги на стол. Он дернул подбородком в нашу сторону и улыбнулся. Старшая школа не замутнила глянец Кена, как случилось со многими, – она лишь придала ему лоск. Он был королем своего маленького королевства, и его подданные были в безопасности (хоть и немного угнетены) в его уверенных руках. Было бы неплохо попасть к нему под крыло, но я сомневалась, стоит ли безопасность той платы, которую Кен требовал от своих приближенных. Казалось, самостоятельных решений они не принимали – просто делали то, что велел Кен.

– Как дела, карапузы? – спросил он.

– Столовка всегда так забита? – спросила я в ответ.

– Почти всегда. Садитесь сюда – мы уже уходим.

Мы с Джеффри поставили подносы, но садиться не спешили. Кен все смотрел на нас, спрятав глаза за своими «рэйбэнами», словно ждал, что один из нас вот-вот запоет. Ему удавалось выглядеть очень взрослым, хотя он был всего-навсего десятиклассником.

– Итак, – сказал Кен, – я слышал, вы задружились с Марком-гаудожорусом.

– Гаудожорусом? – переспросил Джеффри.

– Да ладно, Джефферс, ты же знаешь, о ком я. Младший брат Кевина-гаудожоруса, сейчас пошел в девятый класс. Мне напела одна авторитетная птичка, что он на общих сборах сидел с вами. Они всей семьей каждый вечер ходят в «Гаудоемус» и не едят ничего, кроме несвежей пиццы и хлебных палочек. Господи, ну Кевин-гаудожорус – он и работает теперь в «Гаудоемусе», маскотом этим пиццерийным. Как ты можешь не знать?

– Не сидел он с нами, – выпалила я, сама немного удивленная тем, как поспешно кинулась возражать.

Одна бровь Кена взлетела на лоб.

– Неужели? – сказал он. – Что ж, позвольте вас предупредить: Кевину-гаудожорусу даже учителя рекомендуют принимать ванну не реже двух раз в день, и я полагаю, брат его не лучше. Остерегайтесь этого пацана, он муха.

– Муха? – переспросила я.

– Ага. Муха, а вы двое – сладкий, спелый плод. Так и напрашиваетесь, чтобы этот гаденыш начал ходить за вами по пятам, пытался задружиться. Он влезет во все ваши приколы, без приглашения придет на ваши посиделки, заявится к вам домой, не успеете и адрес свой ему дать.

Джеффри посмотрел на меня, потом снова на Кена:

– С тобой такое было, что ли?

– Ага, спасибо этому сраному Райану Ланкастеру! – воскликнул Кен. – Где вы вообще были последние три года? Заперлись, на хер, в танке со своими вязаными жилетами и графикой а-ля эмо? Этот мудак мне чуть все волосы не повырывал, когда я ему сказал, что мы никакие не друзья. Сказал, что я теперь у него в списке, такой весь из себя суперзлодей. Я потом ему это припомнил раз тысячу. Так что мой вам совет: не доводите до беды, карапузы! Шлите этого Гаудожоруса куда подальше, пока он к вам не прилип.

Я молча взмолилась, чтобы Кен и его друзья уже наконец ушли.

– Спасибо за совет, – проговорил Джеффри совсем не благодарным тоном.

Кен спустил ноги со стола и встал.

– Расхотите быть такими дерзкими, когда поймете, что я прав, – сказал он и зашагал прочь.

Его друзья собрали свои сумки и последовали за ним.

Мы с Джеффри сели на освободившиеся места.

Джеффри вздохнул.

– И не говори, – сказала я.

Кто-то за соседним столиком фыркнул и ткнул пальцем. Я подняла глаза и увидела Марка, который, споткнувшись, выкатился из очереди и направился к пустому столику у окна. Как и все, на ходу он озирался, ища, с кем бы сесть.

Джеффри тоже за ним наблюдал.

– Может, мы это самое… – спросил он.

Я посмотрела, как Марк сел. Как он приступил к макаронам. Он сгорбился, и его пропитанная потом рубашка задралась, обнажив клок волос в самом неудачном месте. Я знала, что не стоит его обзывать Марком-гаудожорусом. Я знала, что быть толстым вовсе не плохо и нельзя над этим смеяться, да и вообще нельзя смеяться над людьми.

А еще я знала, что безопасность каждый создает себе сам и что дружелюбно относиться к Марку уже оказалось небезопасным.

Поэтому я сказала:

– Не-а, не надо.

И мы не стали.

Шаги Марка настигают нас с пугающей скоростью. Что-то он чересчур шустрый, с его-то громоздким телом. Как ни оглянусь – он позади нас. Двадцать пять футов. Двадцать футов. Двадцать пять.

Охота бежать быстрее, но я притормаживаю, чтобы Джеффри не отстал. Охота бежать изо всех сил, потому что я знаю, что смогу обогнать Марка. Я не устаю и никогда не спотыкаюсь. Джеффри запыхался от нашего марафона из администрации и сейчас не может войти в ритм, бежит неровно и чахло.

До лестницы в котельную, спрятанной между столовкой и спортзалом, мы добираемся раньше, чем должны. Подозреваю, что Школа перенесла ее поближе, чтобы нам помочь. Я распахиваю дверь и пропихиваю Джеффри вперед, ныряю следом, захлопываю дверь и запираю замок. В узкое прямоугольное окошко над дверной ручкой я вижу выпученный белый глаз и часть грязной желтой морды. Собако-мышино-медвежье рыло Марка долбится в стекло.

– Давай, – говорю я Джеффри, – спускайся!

Ручка двери дергается. Дверь плотно закрыта.

Я отворачиваюсь и спускаюсь вслед за Джеффри. Всю лестницу освещает лишь маленькая красная лампочка в самом низу. Джеффри уже ждет меня там, подняв голову и вслушиваясь в грохот двери.

– Не обращай внимания. – Я шагаю мимо него ко второй двери. – Он уйдет.

– Он никогда еще так себя не вел, – говорит Джеффри.

– Он никогда еще так сильно не менялся, – отвечаю я.

Как и внутренний дворик, котельная не чувствует вдохов и выдохов Школы. Всегда одна и та же пещера из стали и огня. Большую ее часть занимает сердце Школы – котел, чьи корни-трубы устремляются вверх и вгрызаются в потолок и стены, словно котел удерживает всю Школу от распада. Котел скалит зубы решетки – пасть светится оранжево-красным. Здесь тепло, но никогда не жарко. Уж точно не мне.

Джеффри таращится на котел с тем же благоговением, что и я, когда очутилась тут впервые.

– Это здесь ты спишь? – спрашивает Джеффри.

Я веду его между трубами. За котлом, между его артериями, есть уголок, застеленный одеялами и подушками. Я устраиваюсь поудобнее и хлопаю по матрасу рядом с собой. Когда я первый раз попала в котельную, это гнездышко уже было обустроено, словно кто-то спал в нем до меня. Меня привели сюда инстинкты, мышечная память. Возможно, это я здесь и спала, просто позабыла.

– Здесь нас никто не найдет, – говорю я. – Подождем, пока Марк не свалит. Тогда вернемся в Фонтанный зал и расскажем остальным, что произошло.

Джеффри забирается на матрас и подтягивает ноги к груди. Лицо потускневшее, изможденное – от усталости у него всегда так. Он потирает правое запястье, будто потерял часы, которые обычно носит. Я хочу обнять его, помочь ему, но не знаю как. У меня болезненное чувство, что когда-то я знала и проблема уже не в том, что я забыла, а в том, что мне больше не разрешено.

– Слушай, – говорю я, – помнишь, как тебе пришлось остаться после уроков на ораторский кружок, а я задержалась, чтобы закончить картину, и когда мы освободились, в школе уже никого не было и мы совсем одни по ней гуляли?

Что-то я сегодня очень много вспоминаю, и именно это воспоминание приходит мне в голову, как только я открываю рот. Джеффри хмурится, почесывая то, что заменяет ему висок: