Вопль кошки - Заппиа Франческа - Страница 11

– Не-а, не особо… – Он хмурится еще сильнее. – Хотя… вроде что-то знакомое. Скажи, странно? Я этого совсем не помню, но знаю, что такое было.

– Ты много помнишь?

– Ну, кое-что. Я помню всех – почти всех. Но раньше людей было больше. Гораздо больше. Я помню, что когда-то знал всех, кто тут живет, но… например, вот Марк. Я не помню его фамилию, но знаю, что звериный костюм – это Марк. Знаю, что Джули была старостой класса. Знаю, что мы, – он колеблется всего секунду, – лучшие друзья. И знаю, что Джейк… Джейк был…

По его телу пробегает дрожь, и он хватается за голову. Потом ложится лбом на колени.

– Может, приляжешь? – говорю я через несколько секунд. – Много всего случилось.

Для начала приходится подтолкнуть его под руку, но в конце концов он поворачивается, ложится на спину (только так он и может, с такой головой) и поджимает ноги, чтобы помещались между трубами. Некоторое время он пялится в потолок, а потом закрывает глаза.

Я сижу рядом, все еще придерживая его одной рукой. Он берет мою ладонь, сжимает мои пальцы.

Я так злюсь на Джейка, что его поступок меня даже не шокирует. Джейк ненавидит всех нас за то, что мы другие, за то, что мы стали странные и стремные, а потом вытворяет вот такое и мнит себя праведником. Отказывается от собственного брата.

Наконец я вытягиваюсь рядом с Джеффри и засыпаю.

Нас было слишком много.

Спокойный поток лиц девятиклассников превратился в бурлящие речные пороги, и течение вечно колошматило меня, утягивая под воду, пока не появлялся Джеффри и не выдергивал меня на поверхность. Родители купили мне телефон, так что мы могли переписываться, когда оказывались в разных классах, и это не раз меня выручало.

Каждый день мы занимали обеденный стол Кена Капура, когда он и его друзья уходили. Через неделю к нам присоединились Сисси и Джули, которые прочно прилипли друг к другу после восьмого класса. Все лето Сисси пыталась укротить свою пушистую гриву, в итоге срезав ее чуть ли не под ноль. Теперь группка одиннадцатиклассников дразнила ее Мясником, и Сисси пришлось вложиться в широкий ассортимент толстовок и милых шапочек.

– Теперь они постоянно обсуждают мою экзему, – сказала Сисси в день, когда подавали томатный суп, одергивая рукав на правой руке, которая всегда была красноватой и пупырчатой и напоминала мне, как ни странно, осьминога. – Они что, никогда не видели хронического воспаления кожи?

– Придурки. – Джули оглянулась через плечо.

Насколько мне было известно, она в том году еще ни разу не заплакала из-за плохой оценки. Но немного прослезилась на геометрии, когда нам раздали проверенные парные тесты и обнаружилось, что ни она, ни ее партнер по тесту понятия не имеют, как найти градус угла.

Марк вышел из очереди и, мельком глянув на нас, в одиночестве проследовал к столику у окна.

– А у тебя как прошла первая неделя, Кот? – спросила Сисси, натягивая шапку на уши.

– Отлично, – ответила я.

На самом деле она прошла ужасно. Каждый день я с нетерпением ждала трех часов. Домой приходилось ехать на автобусе, но я, по крайней мере, все-таки ехала домой. Там я немного помогала папе, затем наступало время ужина, потом домашка, а перед сном мне хватало времени сделать пару набросков. Учителя принимали формы неодушевленных предметов, животных или природных образований, поскольку иногда такими и казались: они служили определенной цели и не умели заметить меня. Образы темных коридоров и невозможно высоких дверей или замкнутых пространств, из которых, словно из клетки, тянутся руки. Зачастую на этих рисунках появлялось стилизованное изображение мальчика с темными волосами и зелеными глазами, улыбающегося мне или запрокинувшего лицо к солнцу.

Я не осмеливалась приносить скетчбуки в школу. Моим рисункам спокойно жилось и на полях конспектов – я их от всех прятала.

Вдруг кто-то толкнул Джеффри в спину с такой силой, что он носом нырнул в тарелку с томатным супом. Джеффри вскрикнул и выпрямился, фыркая и отплевываясь. Мимо вальяжно прошагали Джейк и несколько старших мальчишек.

– Эй, Джефф, – сказал Джейк, – у тебя что-то на носу.

Старшеклассники загоготали, уходя прочь, а Джеффри, у которого глаза слезились от горячего супа, вытер лицо салфеткой. Мне пришлось зажать рот ладонью, чтобы не захихикать. Джеффри бросил на меня недовольный взгляд; нос у него был ярко-красным. Мой смех сошел на нет, и меня охватил стыд.

– Ты как? – спросила Сисси.

– Нормально, – голос Джеффри дрогнул, – но спасибо, что спросила.

Он одарил ее успокаивающей улыбкой, едва заметным движением губ, которое было способно унять любое беспокойство. Однако эта улыбка была уже не та, что прежде. Будто его лицо медленно отрывалось от мышц, которые под ним скрывались: Джеффри оставался собой, и мимика его никуда не делась, но как будто устарела. Мои родители списали бы это на половое созревание, но мне так не казалось. Мне казалось, его тело меняется, чтобы вместить в себя что-то новое.

Вернувшись домой в тот вечер, я открыла альбом, лежавший на комоде, и пролистала его от корки до корки. Со страниц мне улыбался зеленоглазый мальчик. Мое сердце болезненно затрепетало. Я постоянно твердила себе, что не могу потерять Джейка, потому что он никогда и не был моим, но именно так это и ощущалось.

Эта часть меня, эта болезненная пустота за ребрами, не могла понять, зачем он вытворяет такое с Джеффри. Дома, когда рядом не было друзей Джейка, они вели себя как братья. По правде говоря, порой Джейк больше внимания уделял огромным сенбернарам, чем брату, но хотя бы все было не так, как в школе. Там Джейк был харизматичным, смешным и талантливым; люди, которые были Джейку небезразличны, чувствовали себя особенными. Джеффри же становился Сопливым Братишкой Джейка Блументаля. Так странно, ведь Джеффри был самым дружелюбным и добрым человеком из всех, кого я знала. Джеффри затыкал хулиганов одной лишь улыбкой. Джеффри умел говорить с кем угодно и о чем угодно. Харизмой он не уступал Джейку, но ему были небезразличны все, а не только те, кого он считал достойными. Почему же Джейк заодно с остальными насмехался над братом? Почему Джейк так обращался с Джеффри?

И в тот вечер, глядя в скетчбук, я впервые задумалась о том, что Джейк, может, и не заодно с остальными.

Может, это остальные заодно с Джейком.

Я умею разговаривать со Школой. Это не значит, что Школа всегда отвечает. Засыпая в уголке за котлом, я плаваю во тьме, которой полна моя голова, в своих воспоминаниях и гневе, и спрашиваю: «Почему все двери исчезли?», и «Когда нас выпустят?», и «Почему мы преображаемся?», и «Что происходит с потерянными учениками?».

Школа никогда не отвечает.

Школа не против ответить на вопросы типа: «Какое у тебя сегодня настроение?» и «Какая твоя любимая еда?». Ответы: горькое, сладкое.

Сегодня – или сегодня вечером, не знаю, как правильнее, счет дням и времени здесь теряется – я чувствую Школу где-то рядом. Не физически – скорее как голос, напевающий мелодию, гуляющий вокруг меня, то ближе, то дальше. Задав все привычные вопросы и не получив ответов, я задаю еще один: «Кто убил Джули Висновски?» – и Школа вздыхает: видимо, это она так пожимает плечами. Не от незнания, потому что Школа все знает, а от нетерпения, потому что она знает, что я знаю, что она не ответит, но все равно продолжаю спрашивать.

Я не знаю, что еще сказать. За все время, что мы здесь пробыли (кажется, уже вечность, хоть я наверняка и не скажу, когда все началось), мои вопросы иссякли вместе с любопытством. Их практически не осталось.