Сатанинская трилогия - Рамю Шарль Фердинанд - Страница 9

Когда на кухне появилась жена, он отпрянул от окна, как бы она его не заметила. Вновь увидел вокруг странное зеленое свечение, правда, оно казалось чуть темнее, поскольку он только что смотрел на лампу. Он прекрасно понимал, что не может тут оставаться, но куда пойти и что делать? Вначале, как он ощущал, следовало принять решение, выиграть время. Он обогнул дом и вошел в сарай, где устроился на старом плуге, столь низком, что колени доходили до подбородка. Голова опустилась сама собой. Он положил ее там, где следовало. Господи Боже, избави нас! Даже если ради этого придется идти по худой дорожке! Когда ты в туннеле, неважно, куда двигаться, вперед или назад, главное — выбраться. Он сжал зубы, ему представились страшные вещи. Вот он входит ночью в чей- то дом, сняв ботинки, вот перед ним спящая старуха, он едва касается ее постели: кто догадается, что она умерла не своей смертью? Но вот, совсем рядом, в шкафу под стопкой белья лежит набитый деньгами кошелек. Да, вот так! Ему стало лучше, он поднял голову, глубоко вдохнул, а потом увидел, что нет ни старухи, ни кошелька. Перед ним была только ночь, разве что в проеме приоткрытой двери едва светлее, и он снова опустил голову.

Через какое-то время он расслышал звук шагов.

— Смотри-ка! — Сказал чей-то голос. — Я так и думал. Что ты здесь!

Кто-то зашел без всякого стеснения, но внутри сарая можно было разглядеть лишь тень, только по голосу Люд угадал, кто говорит. По спине у него пробежал мороз. Но это потому, что холодно. К тому же, мне не в чем подозревать того, кто вошел. Это Крибле по прозвищу Змей, которое получил за высокий рост и лживость. Все знали, что он ничего не стоит, скатившись из-за выпивки по крутой дорожке до самого низа.

— Чего тебе?

— Ничего.

Настала тишина. Может быть, тот собрался уходить. Но все-таки, что за странная мысль пойти за мной в сарай, когда никто не видел, как я сюда заходил!

— Скажи-ка на милость! Крибле!

— Чего такое?

— Как ты узнал, что я здесь?

— Ну у меня есть глаза. — Он засмеялся. — Я доволен вопросом, он мне многое облегчает. — Он замолк, потом продолжил. — Я люблю прогуляться. Гулял вот тут. Смотрел на камни…

— Чего? — спросил Люд, и дыхание у него перехватило.

Но тот, кажется, не заметил.

— Камни есть всякие. Есть большие, есть маленькие. Есть очень тяжелые, есть такие, которые можно поднять… Берешь их вот так, обеими руками, и подымаешь…

— Заткнись! — закричал Люд.

— Вот видишь!

Крибле принялся тихонько посмеиваться:

— Я так и думал, что мы сойдемся.

Все было расписано как по нотам. Когда говоришь правду, бояться нечего. Просто говоришь: «Некоторые камни легко поднять», — а потом говоришь все, что захочешь. Крибле говорил:

— Сколько денег у тебя дома?

Люд не старался себя защитить, он даже не помыслил о том, чтоб соврать, сразу же выпалил:

— Должно быть, франков двести, триста.

— Сходи принеси.

Первые станут последними, говорится в Писании. Люд чувствовал, что едва стоит на ногах Он зашел в дом, Адель собиралась что-то сказать, он запретил. Пошел в спальню. Вернулся, она глянула на него, он сказал: «Не ходи за мной!» и, взяв висевший на гвозде ключ, запер за собой дверь.

Он пришел в сарай, он по-прежнему чувствовал сильную слабость. Крибле в темноте пошевелился, он покашливал, будто простудившись. Люд вытащил из кармана деньги:

— Здесь сто франков.

— Идет.

И Крибле забрал их. По-прежнему ничего не было видно, будто никого и не было, одни только голос, — но в руках у Люда было пусто.

Затем в проеме двери снова нарисовалась высокая фигура, Крибле остановился, обернулся:

— Большое спасибо! — Он снова покашлял. — Когда закончатся, я вернусь.

Он был уже далеко, звук шагов стих. Да что же со мной? Я что, сплю? Нет! Не сплю. Ах ты. Господи! Он прознал о моей тайне и может делать со мной что угодно. Люд сполз вниз, будто у него отнялись ноги. Но почти тотчас поднялся. Он чувствовал, как внутри разгорается огонь, кровь закипает, все это несправедливо. Он вышел, им двигал гнев. Оказалось, Крибле ушел еще не так далеко. Люду нужно было лишь пойти следом, он шел позади Крибле. «Он от меня не скроется!» — думал Люд. На улицах никого не было, все виделось довольно ясно в зеленом свечении, средь которого двигался Крибле, а Люд шел ему вслед. Он смотрел тому в затылок, вот, куда надо целиться, прыгнув как кошка, поразив одним ударом. Да, он прав: невозможно оставаться в туннеле, и он ведь уже в пути. Чем дальше идешь по тропе зла, тем меньше его в тебе остается, оно истощается, ты от него избавляешься. И он еще приблизился к Крибле, который, казалось, ничего не подозревал.

Он мог выбрать подходящий момент. Удар был таким сильным, что Крибле всем телом повалился вперед, Люд упал на него, даже не успев разжать кулаки.

«Попался! Попался! Дело сделано!» — думал он.

Но теперь уже Люд лежал на спине, руки Крибле сжимали ему шею, а колено Крибле упиралось в грудь.

Они оба катались по снегу, в котором, падая, проделали большую брешь. Крибле улыбался уголком рта:

— С тобой покончено, мой бедный Люд!

Крибле отряхнулся, как выбравшийся из воды пес, из ушей вываливался снег.

— Вот что значит оказаться брошенным всеми! Эй, ребята! — Кричал он. — Идите сюда, коли угодно развлечься! — Летевшее по деревне эхо возвращало каждое его слово. — Идите посмотреть, до чего доводит страсть к чужому добру!

Должно быть, он продолжал бы и дальше, но Люд вдруг вскочил и, хотя Крибле и не пытался его удержать, помчался по полям в темноте прочь.

*

На следующий день утром светило солнце. Ночью небо прояснилось, показалась луна. Тучи неслись в сторону, а она подтачивала их, словно камень веревку. И когда начался день, ее еще было видно, бледную и округлую, одинокую в синем небе.

Жозеф встал рано, ему нужно было работать в лесу, Элоиз поднялась вместе с ним.

Он сказал ей:

— В твоем положении лучше, если б ты осталась в кровати.

— Еще не хватало!

Это была тихая и работящая женщина невысокого роста. Поэтому что бы там ни было, она зажгла огонь, налила воду, смолола кофе, приготовила чашки. Он в это время укладывал в сумку провиант. В конце концов, они сели за стол друг против друга, а посередине стоял большой металлический кофейник, было слышно, как время от времени в нем падают капли.

Горела лампа, он смотрел на жену, она была чуть бледна, на щеках синеватые прожилки.

Он поднялся.

— Послушай, обещай, что ляжешь, как только я уйду.

Она пообещала, он ушел, успокоенный. Несколько человек уже ждали его под распятием, все вместе они пустились в дорогу.

Она долго смотрела из окна на маленький отряд потом подумала лечь, как обещала. Но чего же ложиться, коли солнце только что встало? А дела кто будет делать? К тому же, сказала она себе, Жозеф ничего не узнает.

Так что она не стала ложиться, чувствовала себя бодро, и настроение у нее было прекрасное. Она принялась петь все песни, которые знала. Ребенок составлял ей компанию. Иногда он слегка пинался, она распрямлялась с гримасой, но сразу же улыбалась. Пусть двигается, ворочается, пусть делает больно, тем лучше ведь это знак, что он живой. Чем больше от него страдаешь, тем больше любишь. Она рассматривала живот, спрашивая себя: «Бедный малыш, хватает ли ему места? У него нет ни глотка воздуха, он ничего не видит, ничего не слышит, ничего не ест, — естественно, злится». И вместе с великой жалостью она чувствовала великое счастье, оставалось лишь набраться терпения. «Можешь пинать меня сколько угодно, жаловаться не буду!»

Вот почему ей так нравилось быть одной, пусть соседки на нее жаловались, говоря, что она загордилась, но теперь у меня своя компания, а время идет слишком быстро, чтобы я теряла его, попусту болтая, как прежде.

Теперь она никогда не бывает одна, и время летит, уже десять часов.

Она сняла фартук, повесила на гвоздь и пошла привести себя в порядок, затем, укутавшись в шаль и повязав на голову черный шерстяной платок с коричневой каймой, отправилась в лавку — не ту, что у Мартена, Мартен разорился, как было уже известно.