7 октября - Иличевский Александр Викторович - Страница 16

Джибриль, не промедлив, закивал: «Yes, please. Хорошо, очень хорошо». Он всегда невпопад прибавлял два-три слова по-английски, когда у него было хорошее настроение.

Подземная тюрьма, основанная Айманом Салебом, командиром отряда, где служили сыновья Джибриля, была одним из множества разбросанных по Газе общежитий и напоминала ту же школу, в которой теперь навсегда закончились занятия, только закопанную на пятьдесят метров под землю. В качестве надзирателя Джибриль исполнял те же обязанности, что и в мирной жизни: оттирал и подклеивал кафель, обваливавшийся от бомбовых ударов, после подметал и мыл полы — на восточный манер, поливая водой и загоняя ее резиновым скребком в дренаж, — мыл посуду, следил за наполнением титана кипятком и, казалось, был исполнен нормальности, производя успокоительную и в то же время дикую, словно спрятанный под рубашку распоротый живот, обыденность. Он привязался к Артемке и отчасти к Асафу — к сожалению, от этого поджарого, высушенного солнцем человеком резко чем-то пахло: воняло страхом, неким запахом, который редко чувствуется человеком в обычной жизни. Асаф был родом из Реховота, работал геодезистом, с напарником они делали съемку дренажных акведуков неподалеку от Нир-Оза и были захвачены вместе с оборудованием: у самого ни царапинки, напарник убит.

Однажды Джибриль вошел в камеру к Артемке и Асафу с инструментом и сумкой, в которой были сложены четыре взрослых памперса. Инструментом служили проверенный при холощении баранов разъемный слесарный ключ и бейсбольная бита, обернутая в лоскут овечьей шкуры. Оба заложника дремали под морфином, который Джибриль замешал им в хумус полчаса назад на ужин. Два удара каждому по темени окончательно решили дело — мухаси, — а памперсы он приложил к окровавленному паху, обмотал малярной клейкой лентой, и вскоре пленные очнулись от собственного крика и вопля товарища — от боли, — но только для того, чтобы обнаружить себя примотанными к нарам ремнями безопасности, хозяйски срезанными с брошенного автомобиля, и увидеть склоняющегося над ними по очереди Джибриля, вводящего им в вену лошадиную дозу морфия.

Пленники были разбросаны по всей Газе: распределены по хамулам — большим семьям, составлявшим основу того или другого клана. Пропавшие в Газе сыновья Джибриля последовали общему примеру и отстроили своим семьям подземное общежитие при тюрьме — часть военной грибницы, предназначенной выигрывать не территории, но время, нужное как рычаг политического давления. Это было не просто «секретное метро» — это был огромный подземный город со своими предместьями и окраинами, со своей транспортной системой, сведения о которой были малодоступны самим ее пользователям. Комнаты со спортивными снарядами, склады продовольствия, наполненные сухпайками из европейской гуманитарной помощи, водяные цистерны, генераторы, баки с топливом.

Асаф — лет сорока, отец двоих детей-подростков, ездивший на пижонской белой красавице Alfa-Romeo Giulia, хозяин старенькой лохматой собачки Ричи, подобранной когда-то на заправке в Галилее и названной в честь Ричи Блэкмора, недавно начавший изменять жене с ее коллегой по телекоммуникационной компании Bezeq, — никак не мог оправиться от происшедшего с ним. Он почти не разговаривал с Артемом и большей частью лежал лицом к стене. Артем интуитивно старался не вспоминать жизнь на свободе, но вспоминал ее косвенно, например, пользуясь методом отца: засыпать с какой-нибудь геометрической задачкой в уме, чтобы утром обнаружить в голове решение. Мать он тоже вспоминал, представляя иногда, как она сейчас убивается. Вспоминал Леру, свою первую любовь, как они ездили на Кипр, в Грузию и Париж, где забирались на Триумфальную арку и грелись в конце ноября, держа по очереди пакетик с дымящимися жареными каштанами. Асаф часто плакал, Артемка тоже втихаря поскуливал, но все-таки пробовал не столько Асафа развеселить, сколько самому отвлечься — приглашал товарища играть в нарды, пробовал пересказывать ему любимую книжку детства — «Пятнадцатилетний капитан», в которой самостоятельно выдумал дополнительную главу про путешественника Самюэля Вернона, — но на Асафа мало что действовало, так что Артем заканчивал раунд бодрости и, беззвучно плача, тоже отворачивался к стене, чтобы ложкой еще глубже процарапать на ней буквы S.V. — Samuel Vernon.

Артем служил в отделе координации в штаб-квартире дивизии «Газа», и среди прочего в его обязанности входил досмотр грузов на КПП. Все началось с жужжания. Он был дежурным на своем КПП, не работавшем по субботам. Только что позавтракал дошираком, заварил кофе в стаканчике, и раздалось жужжание — дроны с камерами зависли над узлами вышек связи, потом захлопали взрывы, появились мотоциклы, пикапы. Упали навзничь ворота. Его оглушили прикладом, связали стяжкой для проводов и забросили в кузов. Очнулся он в темноте и провел в ней еще сутки. Но началось все с жужжания — это было мгновение, в которое не он, а какая-то часть его вспомнила, как они с отцом с первым их дроном приехали в Мицпе-Рамон и отсняли с воздуха первый свой ролик. Им повезло: над кратером в тот час проходили учения ВВС и звено истребителей с режущим уши ревом прошло далеко у них под ногами, а один F-16 дал свечу в зенит, так что где-то в финале с заднего фона ворвался в кадр. Вот это он вспомнил, когда в темноте связанными затекшими руками ощупывал стены и дверь каменного мешка.

Какое-то время Джибриль держал овец вместе с пленными. На пленников и так приходили посмотреть дети, а теперь они зачастили из-за овец. Асафу это не нравилось, хотя он настолько трудно жил в плену, что, казалось, ему должно было быть все равно. Асаф мученически морщился, когда овцы тыкались в его ноги мордами, и однажды буркнул: «Мы скоты. Не хочу подыхать скотиной». Артемка, напротив, обрадовался живому соседству, тем более что овечий помет не вызывал у него брезгливости, а напоминал, как они с отцом ездили на каспийский Апшерон, где отец вырос. Он привел сына на пустырь в конце улицы своего детства, и под высоченным тутовым деревом, вокруг которого среди верблюжьих колючек и солодки паслись в то время овцы, они лакомились вместе с животными упавшими ягодами, проворно выбирая их липкими пальцами меж катышков помета. Почему-то детство отца, точнее, его рассказы, книги, которые он тогда читал, музыку, которую он тогда слушал, Артем воспринимал как содержание райского времени. Наверное, потому это так было, что у него самого детство оказалось несчастливым из-за постоянной ругани матери с отцом. Он гладил овечек, тискал, давал им легкого пинка, когда они слишком наглели, иногда прижимался к мягким их бокам, вдыхал овечий мирный — теплый и сытный — запах, который заглушал спертую сырую вонь подземелья.

После мухаси Джибриль принес заложникам тарелку с медовой фисташковой пахлавой. Они не притронулись, но Джибриль и не надеялся, что приношение пойдет в ход.

Асаф покончил с собой на третий день после того, как с них сняли ремни, тут же, едва Артем снова, после еще одной порции морфия, заснул. Первое, что он увидел, когда открыл глаза, — расшнурованные солдатские ботинки.

Джибриль что-то бормотал себе под нос и цокал языком, когда вынимал Асафа из петли. Вытащив тело под мышки, он вернулся и забрал ботинки и полотенце Артема.

Палестинские мальчишки почитали за развлечение отрывать голубям головы и потрошить скотину. С малых лет они умели взять нож и спустить овце кровь через глотку, затем сделать разрез от основания грудной клетки до нижней челюсти, обнажив пищевод и бледную гофру трахеи. Им нравился солоноватый запах свежатины. Далее: вспороть брюхо, аккуратно, чтобы не задеть кишки или желудок. Бережно, чтобы не разлилась желчь, вынуть внутренности, отложить печень, почки, легкие. Овца тряско колышется всей свалявшейся грязной шкурой, густой настолько, что для того, чтобы прощупать жир, требуется сноровка. Только что зарезанный баран начинает бежать, сначала дергаются задние ноги, затем спазмы охватывают его всего, и скоро он с уже остановившимися глазами затихает; кровь впитывается в землю, под ним прочерчены копытами по грязи аккуратные бороздки-дуги.