7 октября - Иличевский Александр Викторович - Страница 14

Про «муравейник» туннелей каждый из бойцов мог говорить бесконечно. Война шла уже четыре месяца, а никто не переставал удивляться тому, сколько их и насколько они разные. Алексу довелось побывать в одном из туннелей, где до этого держали заложников: «В том туннеле не было даже вентиляции. Точнее, пока было электричество, там работали вентиляторы. Но вентиляционных шахт в этом помещении не было. Сыро, плесень, тяжело дышать. Не знаю, сколько они там находились, но мы нашли там какие-то вещи, одежду. Взяли образцы ДНК».

Тему заложников бойцы обсуждали неохотно. Одни были убеждены, что общество не знает и десятой доли того, что делает армия, чтобы их освободить. Другие вспоминали несколько случаев, когда террористы переодевались в заложников. «Я помню, — сказал Алекс, — как в девяносто пятом — девяносто шестом годах мы тут пили с местными кофе на берегу моря. Мы к ним относились совсем иначе. И они к нам. Теперь мирных жителей в Газе нет: они превратились в агрессивную массу, которую держат в этом состоянии лидеры, строящие не мирную жизнь, а только туннели и свои виллы. Люди продолжают жить в нищете. Но в любом случае — сейчас израильская армия получила приказ уничтожить в Газе террористов».

Во время поездки Глухов дважды имел возможность исчезнуть и остаться в Газе. Но не решился, не готов еще был — ни психически, ни физически.

В пустыне близ Халуцы Глухов сначала нашел черепаху, а потом, последовав за ней по песку, обогнул пригорок и наткнулся на полузасыпанный, едва початый ящик с патронами. Черепаха уползла, а он так и остался сидеть на корточках, перебирая в горсти боеприпасы к винтовке М-16, посматривая вокруг, размышляя, сумеет ли дотащить находку до автомобиля, стоящего у въезда в национальный парк с руинами Халуцы. Когда-то этот город служил одной из стоянок на Дороге благовоний и еще не был поглощен песками, на краю которых, подобно ему сейчас, останавливались патрули и солдаты, обязанные ежемесячно отстрелять на полигонах норму — определенное количество патронов, дабы закрепить навык, — и поливали веером выстрелов древние стены. Глухов смотрел поверх песков на бледное небо, на бедные, выщербленные пулями руины базилики, театра и, кажется, гончарной мастерской, судя по количеству керамических осколков, попадавшихся там под ноги. Пустынное, бескрайнее почти пространство вновь завладевало с помощью магии загадочного одиночества сознанием Глухова. Он вспомнил фотографии английских офицеров в пробковых шлемах верхом на верблюдах — эти патрули, курсировавшие между полицейскими участками, охраняли дорогу от шаек бедуинов и одновременно присматривали за сионистами, норовившими то и дело без спроса поселиться на отшибе Земли обетованной. В эти края некогда прибыл Леонард Вулли, знаменитый и удачливый археолог, к нему позже присоединился Лоуренс Аравийский — восходящая звезда Ближнего Востока, и в четыре руки они разметили и зарисовали все, что осталось от созданного набатеями в III веке до эры Христовой поселения, упомянутого еще Птолемеем и отмеченного на Пейтингеровой таблице в семидесяти милях от Иерусалима. Во времена британского мандата вблизи руин, перед которыми застыл сейчас Глухов, был основан арабский поселок Эль-Халаца, на постройку которого пошли камни древнего города. В каталоге выставки в Кёльне, посвященной созданию мифа Лоуренса Аравийского, где Глухов случайно оказался несколько лет назад, были фотографии вагонов, до сих пор стоящих на рельсах взорванной Лоуренсом кайзеровской дороги, снабжавшей турок из Дамаска. И он понял, что порой хотел отправиться по следам не то шпиона, не то археолога, но реального корифея метафизики, время от времени всплывавшего на поверхность его жизни, начиная с того момента, когда в детстве в книжном шкафу его бабушки, перед которым он располагался на полу комнаты, как перед алтарем, среди томов собраний Чехова, Сервантеса, «Памятников мировой литературы», сборников «Знаменитых речей адвокатов» обнаружилась книга «Восстание в пустыне», произведшая на детское сознание впечатление огненное. В ней пули рикошетили о скалу с жужжанием ленивых злых шершней или поднимали облачка пыли, видные в лунном свете…

Отцы хотели пристроить своих непутевых сыновей в экспедиции. Археологические предприятия Британской империи напоминали геологические партии империи Российской, где сходились сразу несколько романтических вызовов: военная разведка и исследовательский интерес. Благодаря разведчикам из Восточного бюро мы имеем не только «Семь столпов мудрости», но и «Александрийский квартет». Ведь философ — всегда шпион, а писатель тем более: авангард смысла просто неизбежно связан с пониманием. И поскольку понимание лежит в основе реальности, отсюда мы имеем более нетривиальную и глубокую связь — поэзии и объективации сознания. Иными словами — без поэзии нет реальности, а следовательно, писательское ремесло непреложно присуще разведке и философии. Разведчик и писатель всегда работают на стыке словесности (донесения Богу) и реальности.

Итак, невесть откуда взявшиеся кочевники-набатеи примерно в начале III века до нашей эры осваивают прибыльную поставку благовоний с Аравийского полуострова в Европу. Со временем в Негеве появляются места, отмечающие расстояние дневных переходов, — караван-сараи, форты… Впоследствии некоторые из таких стоянок дорастают до настоящих городов. Ницана (названная потом арабами «Ауджа аль-Хафир» была основана в ранний период набатейского заселения Негева. Затем на месте этой стоянки построили небольшой форт, охранявший дорогу на Синайский полуостров, которой пользовались и паломники, направлявшиеся на священную для евреев гору дарования Торы, в новейшие времена отмеченную знаменитым монастырем Святой Екатерины. После 106 года, когда римляне включили бывшее Набатейское царство в состав империи, форт был заброшен и заселен снова только при Диоклетиане. Ницана благополучно пережила арабское завоевание, но к середине VIII века снова была заброшена. Однако именно Ницану имел в виду пилигрим Антонин из Пьяченцы, описавший свой путь на Синай: пройдя двадцать миль от Халуцы, Антонин прибыл в крепость, в которой был постоялый двор, названный в честь святого Георгия; и вот уже после этой крепости, пишет Антонин, начиналась совершенная пустыня. На рубеже XIX и ХХ веков турки организовали в Аудже полицейский пост, а в Первую мировую построили военную базу и приступили к прокладке железной дороги на Синай. Сменившие турок британцы учредили систему полицейского надзора, и один из постов опять же располагался в Аудже.

Для Глухова главной особенностью пустыни была оглушительная, титанических размеров тишина. Ради этой сердцевины — тишины — стоило побыть подольше одному на дороге, которой римские легионеры при осаде доставляли из ущелья Цеелим воду к Масаде. И вот вы выходите поверху в горловину ущелья, и перед вами с высоты открывается небо над зеркальным лезвием соленого жгучего штиля, наполнившего трещину Афро-Аравийского разлома. Горный массив Иордании освещен закатом — теплое мечтательное золото далеких скал и глубина синевы видны на три десятка километров. Пронзительное одиночество и раскат пустынных склонов под ногами вокруг хранят полное, налитое всклянь, до макушки небес, ни с чем не сравнимое молчание. Не шелохнется ничто: ни травинка, ни песчинка, ни ящерка, ни веточка зонтичной акации, стройной, как вскинувшая в танце руки Саломея. Только слышно, как тлеет сигарета, и, может, кусачая муха звякнет над ухом. Гигантский молчащий неподвижный простор, тождественный самому себе в течение вечности, по-настоящему обретшей исток, сотворенной человеческим сознанием именно здесь, в этой смысловой точке географии цивилизации, производил гипнотическое впечатление. В этот гигантский хрусталик прозрачности и незримого Глухов мог вглядываться часами. А ночью в ущелье, в завале валунов и обломков скал, некогда расколотых и зализанных селевыми потоками, с пробуравленными, телесно изгибающимися желобами, с которых сейчас там и тут сочится вода, звезды в разломе были густы настолько, что, казалось, только протяни руку… И от мысли, что свет их совокупный состоит из реальной плоти времени творения (та звезда светит из глубины миллиарда лет пути, эта — из сотни миллионов, и обе, вероятно, уж более не существуют), становилось жутко.