Герой со станции Фридрихштрассе - Лео Максим - Страница 7

Ландман оторопел:

— Погодите, господин Хартунг, вы же подтвердили, что помогли людям сбежать.

— Потому что вы настаивали. — Хартунг откашлялся и тихо добавил: — И потому что мне нужны были деньги.

— О боже, так, значит… Вы вообще не… Вы мне солгали?

— Да, и очень сожалею об этом, — сказал Хартунг.

— А теперь еще раз по порядку. Вы обвиняете меня в том, что я переписал вашу жизнь, при этом сами сказали мне неправду?

— Я сказал вам то, что вы хотели услышать. Простите, это была моя ошибка. Я же не знал, что вы все так раздуете.

— И вас правда не пытали в Хоэншёнхаузене?

— Нет, все было ровно так, как я вам говорил.

Ландман пытался осмыслить услышанное. Если в ту ночь у Хартунга действительно не было никакого плана, тогда он никакой не герой. А без героя нет истории. Если это выяснится, ему конец. И прощай, должность главного репортера. Прощай, журналистская премия. Мало того что его тут же уволят, дорога в журналистику будет закрыта. Источники не проверены, мотивация неясна, зато мишуры понавешано — этого достаточно для увольнения. И тут уж он может сколько угодно ссылаться на документы, слова Хартунга и свое чутье, которое его ни разу не подводило.

— Н-да, — наконец выдавил из себя Хартунг, — похоже, мы оба серьезно подставили друг друга. Мне нужна была история, вам нужны были деньги. Если об этом узнают, мы потеряем и то и то.

Несколько секунд оба молчали. Ландман слышал взволнованное дыхание Хартунга.

— Значит, об этом не должны узнать? — наконец спросил Хартунг.

— Не должны, — сказал Ландман, надеясь, что его облегчение было не слишком заметно. — Если мы оба с этим согласны, то я уж не знаю, кто может засомневаться в этой истории. Люди из Штази? Вряд ли, а если и так, у нас все еще есть документы.

— И что же теперь будет?

— Да ничего. Самое позднее через две недели обо всем забудут. В нашем деле так всегда и бывает.

— Ладно, — сказал Хартунг, — нужно выпить бутылочку пива.

После окончания разговора Ландман еще долго размышлял, сидя за своим столом. Как так вышло? Как он мог так просчитаться? Опасность пока что миновала, но мог ли он быть уверенным, что последствий не будет? Он включил компьютер, полистал новостные порталы. Пока никто не взялся за его историю. Ландман надеялся, что так оно и останется.

Он налил себе, не жалея, еще виски, но эффект уже был не тот. Если раньше Ландман словно летал на облачке, теперь его охватила сильная усталость.

Чем дольше он размышлял, тем больше нестыковок видел в этой истории. Еще можно понять, что Штази выставили случайную оплошность Хартунга организованным побегом, чтобы найти виноватых и отвлечь внимание оттого факта, что полусонный служащий рейхсбана смог сломать всю систему безопасности станции Фридрихштрассе. Однако почему же Хартунга арестовали как организатора, чтобы в конце концов просто отпустить? Почему в протоколе упоминалось спецобращение, которого, по словам Хартунга, не было?

Ландман зевнул, выключил свет и побрел к лифту, где двое коллег из спортивного отдела встретили его одобрительными возгласами: «Отличная статья!» Ландман натянул улыбку, но радости не почувствовал.

Когда Хартунг на следующее утро, около одиннадцати, открыл дверь «Кинозвезды», на тротуаре уже собралась приличная толпа. Правда, были это вовсе не клиенты, желающие взять напрокат фильм. Стоило Хартунгу выйти на улицу, к нему тут же бросилась женщина с синим микрофоном в руке. Мигом подтянулись и остальные, и вскоре его окружили фотографы и операторы. Репортеры держали наготове свои блокноты, свет камер слепил глаза.

— Господин Хартунг, — заговорила с ним женщина с синим микрофоном, — как вы себя чувствуете?

Репортер в красном пуховике выкрикнул:

— Это самый масштабный побег за всю историю ГДР! Почему вы так долго молчали? Не хотели огласки? — При этом репортер попытался протиснуться поближе к Хартунгу, отпихивая женщину с микрофоном. Женщина сопротивлялась. Между ними завязалась небольшая потасовка, которой воспользовался мужчина в бежевом плаще, сунув под нос Хартунга диктофон:

— Что вы чувствуете, оказавшись сегодня на станции Фридрихштрассе?

Хартунг стоял в изумлении, думая о том, как часто видел подобные сцены по телевизору — когда журналисты осаждали знаменитостей. Ему всегда казалось, что быть в центре внимания, должно быть, великолепно, а теперь понял, какое это ужасное чувство. Тем более что все эти репортеры не выглядели по-настоящему заинтересованными. Скорее агрессивными, матерыми, ультимативными, как банда малолеток, желающих отнять у тебя бумажник.

Хартунг юркнул обратно в магазин и запер за собой дверь. Из-за прилавка он наблюдал за толпой журналистов: они разговаривали по телефону, курили, покупали кофе в магазине Бернда. Бернд давал развернутый комментарий перед камерой. Ну вот что ему не молчится? Хартунг набрал номер Ландмана и объяснил ситуацию, не спуская глаз с репортеров, которые тем временем удобно устроились на бетонных вазонах напротив «Кинозвезды». — Что мне делать? — прошептал Хартунг. — Они заваливают меня вопросами.

— Без паники! — сказал Ландман, чье беспокойство было слышно даже по телефону. — Ваша история разошлась по всем крупным новостным порталам, так что, очевидно, радио и телевидение не хотят оставаться в стороне.

— Но что мне им говорить? — спросил Хартунг. — Ничего не говорите. Оставайтесь на месте, не отпирайте дверь. Я сейчас же выезжаю в Берлин, вместе решим, что делать дальше.

Хартунг сел за прилавок, в дисководе ноутбука все еще был «Жандарм из Сен-Тропе» — как раз то, что нужно, чтобы отвлечься. Когда на экране появилась блондинка Николь, дочь жандарма Крюшо, Хартунг подумал о Натали. Одна отрада во всем этом деле — дочь позвонила ему.

Примерно через час в заднюю дверь постучали. Теперь эти приставалы начнут осаждать со всех сторон, подумал Хартунг, но, к счастью, это был всего лишь Бернд, прихвативший с собой пару банок пива.

— Миха, там такое творится, будто папа с визитом приехал, — с радостной улыбкой сказал он.

Хартунг устало кивнул:

Что ты им рассказал?

— О, они хотели знать о тебе все. Все, что я узнал о тебе за время нашей дружбы.

— Дружбы?

— Ясное дело, я говорил о тебе только хорошее.

— Что ж, это обнадеживает, — сказал Хартунг.

— Ты же, в конце концов, мне первому поведал эту историю.

— Что?

— Ну, помнишь, пару лет назад мы решили опробовать тот новый вишневый ликер, тогда-то ты и рассказал мне о рейхсбане.

— Должно быть, я сказал, что работал там, но на этом, пожалуй, и все.

— Я тоже деталей уже не припомню, но о Фридрихштрассе речь точно заходила. И об этих стрелках, которыми ты должен был управлять. Все это я вспомнил, прочитав статью. Кстати, еще раз спасибо за доверие. О таком ведь не каждому расскажешь, верно?

— Верно, Бернд, только самым близким друзьям, — смиренно согласился Хартунг, и они вместе досмотрели, как жандарм Крюшо ловит бандитов, укравших картину Рембрандта. Но Хартунг никак не мог сосредоточиться на фильме, его мысли постоянно улетали прочь. И почему он все-таки не настоял на том, чтобы Ландман исправил статью? Конечно, возвращать деньги было бы очень неприятно, но только ли в деньгах дело?

В заднюю дверь вновь постучали — Беата принесла тарелку с булочками.

— Для нашего героя, — прощебетала она, подошла к Хартунгу и посмотрела на него так, будто видела впервые. — Знаешь, а я совсем не удивлена, что ты способен на такие поступки, — сказала она. А поскольку Хартунг не успел среагировать, продолжила оживленно восхищаться характерной брутальностью восточногерманских мужчин, которые предпочитают делать, а не чесать языком. Прямо как ее бывший парень Мирко, музыкант из Галле, который обожал котлеты, мог сам поменять вентили на батарее отопления и предпочитал мочиться на открытом воздухе. — С Мирко я чувствовала себя как за каменной стеной, он был таким… Сильный, простой, настоящий мужчина. Не какой-то там дохляк.