Герой со станции Фридрихштрассе - Лео Максим - Страница 34

— Давно я ничего подобного не ел, — прервал молчание Вишневский.

— Мое любимое, — сказал Хартунг. — Эта история с Хайко ужасна, и ее, конечно, непросто принять. Но это не меняет моего мнения о вас.

Вишневский устало кивнул.

— Знаете, я представлял вас совсем другим.

— Каким же? — спросил Хартунг.

— Ну, знаете, настоящим мошенником. Изворотливым, безжалостным. Совсем не таким приятным.

— Вы так говорите только потому, что хотите еще мороженого.

Вишневский громко рассмеялся.

— Вы сказали, что пришли, потому что вам невыносимо видеть, как обращаются с правдой. Как же, по-вашему, мне теперь следует поступить?

Вишневский глубоко вздохнул:

— Откажитесь от речи, закончите эту игру. Не обязательно во всем сознаваться публично, просто исчезните на время.

— И вы не обличите меня?

— Я пообещал канцелярии держать рот на замке. Если проболтаюсь, мне самому придет конец. Я не был героем в молодости, и на старости лет мне им не стать. Кроме того, какая мне польза вас разоблачать? В таком случае на одного разочаровавшего запад жителя востока станет больше.

— Вы выступите с речью?

— Я планировал. Но теперь мне уже не хочется. — Вы еще можете передумать. Я был бы рад видеть вас в бундестаге. Вы это заслужили.

— С той речью, которую я написал, — сказал Вишневский, — я теперь выступать не хочу. А на другую у меня не хватит смелости.

— О чем была бы ваша речь, будь вы смелее?

— О человеке, который больше не хочет быть памятником.

— Хм, жаль, я бы послушал, — сказал Хартунг. — Вся моя смелость ушла на то, чтобы прийти сюда. Если об этом узнает госпожа Мунсберг, она бросит меня на съедение своим бойцовым рыбкам.

— Она не узнает, обещаю.

— Что вы теперь собираетесь делать? — спросил Вишневский.

— Посмотрю первые полчаса «Сокровищ Серебряного озера».

— А потом?

— Может быть, вторые полчаса.

— Господин Хартунг!

— Мне надо подумать. Все очень сложно, сегодня еще презентация книги…

Вишневский собрался уходить, они кивнули друг другу на прощание. Через стекло витрины Хартунг смотрел, как печальный мужчина с бородой исчезает в темноте.

Ландман долго думал, какие запонки лучше подойдут на этот вечер: лаконичные овальные из серебра с его инициалами на внутренней стороне или праздничные золотые, инкрустированные малахитом? В конце концов, это была его первая книжная презентация — и сразу в берлинском театре «Фолькс-бюне». Почти тысячу билетов распродали мгновенно, а такое случалось лишь с большими литературными звездами. Конечно, такой резонанс был связан с темой книги. За восемь дней до годовщины падения Стены реконструкция крупнейшего побега в истории ГДР была невероятно актуальна. Буквально вчера издательство прислало Ландману новые данные о продажах, которые превзошли все ожидания. Уже через неделю после выхода его книга занимала седьмое место в списке бестселлеров.

Значительную часть успеха Ландман приписывал своей работе над историей. Это была не обычная документальная проза, он попытался сделать из нее роман. И сам не ожидал, насколько легко ему это далось. В одной из рецензий отметили литературные достоинства его произведения. Ландман даже начал подумывать о продолжении писательской карьеры. С таким дебютным успехом за плечами перед ним открывались все двери.

Ландман посмотрел на себя в большое зеркало, висевшее сбоку от двери его гостиничного номера. Последние несколько недель он часто задумывался о том, сколь многое в жизни подчинено случайности. Человек считает себя хозяином своей судьбы, как будто направление, которое он избрал на великом перекрестке жизни, зависело от его решения. Но что было бы, если бы он не наткнулся на Хартунга? Что, если бы не произошло этого грандиозного недопонимания? Он так бы и остался репортером средней руки, вероятно даже не испытывая особого недовольства, потому что не подозревал бы, какие возможности имел.

Но вместо того, чтобы радоваться удаче, восхвалять богов случая и с оптимизмом смотреть в будущее, Ландман все больше мучился мыслями о том, какие великие возможности он упустил в прошлом. Какие окольные пути могли привести его к еще большим целям. Иногда он просыпался посреди ночи и прокручивал в голове важные жизненные решения, ход за ходом разбирая их, как шахматную партию.

Конечно, Ландман понимал, что глупо предаваться таким мыслям, принижать собственную жизнь и большими сомнениями отравлять маленькое счастье. Но, начав однажды, он уже не мог остановиться, потому что ему не свойственно было доверять удаче. Его мать считала, что это как-то связано с его казахской душой. С тоской и недоверием, которые несли в себе предыдущие поколения. Но в то же время это проклятое недоверие надежно оберегало его от разочарований, потому что пережить неудачу гораздо легче, если не веришь в успех.

С недавних пор у Ландмана поя вил ось средство, помогавшее выбраться из пучины тяжелых мыслей. В нижнем ящике стола в мягком конверте лежала хвалебная речь председателя жюри журналистской премии, напечатанная на бумаге ручной работы. В этой речи, например, говорилось: «Своим блестящим текстом Александр Ландман подводит нас к вопросам человеческого бытия. Он открывает нам силу свободы, способную уничтожить даже самого могущественного диктатора». Когда Ландмана одолевали сомнения, достаточно было провести пальцем по конверту. Это был своего рода обряд изгнания казахского духа недоверия.

Ландман все еще стоял перед большим зеркалом. Он скрестил руки на груди, немного наклонил голову и на мгновение показался себе именно таким мужчиной, каким хотел быть. Наконец он остановил выбор на запонках из гладкой буйволовой кожи, которые ему на день рождения подарила жена. Натуральная элегантность буйволовой кожи показалась Ландману наилучшим воплощением интеллигентной сдержанности, которую начинающий писатель вроде него должен излучать на дебютном вечере. Запонки отлично подходили к его темно-синей фланелевой рубашке и твидовому пиджаку.

Около шести часов вечера Ландман вышел из гостиницы и поехал на такси в сторону Пренцлауэр-Берг забрать Хартунга. По опыту он знал, что перед важным мероприятием необходимо поддержать его, мотивировать и порадовать. Поэтому по дороге он решил заехать в пекарню на Данцигер-штрассе, где, по словам Хартунга, делали лучший в мире штрейзелькухен. Хотя Ландман восхищения не разделял: он пробовал этот пирог и не нашел в нем ничего особенного. После Хартунг объяснил ему, что особенность пирога заключается в том, что на вкус он точно такой же, как раньше. Снова эта зацикленность осей на прошлом, думал Ландман. Однако их можно понять — они потеряли свою страну и хотели сохранить хотя бы свой пирог.

Такси свернуло на Раумерштрассе. Ландман надеялся, что сегодня Хартунг будет более собранным, чем во время их последней встречи три дня назад. Все мысли Хартунга теперь занимала та женщина, и его влюбленность была утомительна для окружающих. При этом сейчас только начиналась решающая фаза: книга готова, снимают фильм, рекламный ролик крутят, поступает бесчисленное множество предложений как внутренних, так и международных. Ландман уже давно не успевал за всем следить, поэтому с некоторых пор за лицензионные права и мерчандайзинг отвечало агентство. Только вчера он утвердил модель миниатюры скоростного поезда «Михаэль Хартунг» для игрушечных железных дорог «Мэрклин» в масштабе один к восьмидесяти семи. Он также ознакомился с дизайном футболок от С&А, совместно с которым известные французские художники разработали логотип с изображением поезда, проходящего сквозь стену.

Но когда Ландман рассказывал об очередном проекте, Хартунг, вместо того чтобы радоваться, обычно закатывал глаза. У этого человека не было абсолютно никаких амбиций, при этом он имел баснословные доходы, практически ничего не делая. На днях Хартунг всерьез заявил, что не знает, на что ему такие деньги. Дескать, не пора ли потихоньку закругляться? А когда Ландман по-дружески указал ему на отсутствие пенсионных накоплений, тот пренебрежительно посмеялся, как будто не пристало думать о таких вещах.