Герой со станции Фридрихштрассе - Лео Максим - Страница 29

А ведь еще недавно Вишневский был в таком отчаянии, что даже порывался сбрить бороду. Свою прекрасную революционную бороду, которая тем временем стала такой же густой и пышной, как в лучшие годы его юности. Даже молоденькая научная сотрудница фонда оценила его бороду. Она сказала, что он выглядит лучше всяких напыщенных хипстеров, потому что на нем она смотрится естественно. При этом она ему улыбалась. Давненько он не слышал комплиментов от девушек. Что ж, думал Вишневский, пусть будет, раз так.

То же самое было и с речью, которую он наконец дописал за один день. Не раздумывал, не ломал голову, просто сел и сделал. Мысль неслась потоком, он едва успевал печатать. Речь получилась очень личной, первое предложение звучало так: «Что вчера было будущим, сегодня стало историей». Вишневскому пришлось признать, что частично эта фраза принадлежит Удо Линденбергу, но он надеялся, что тот будет не в обиде.

Вишневский ел ложкой вареные яйца из стакана, закусывал куском поджаренного белого хлеба и тихонько постанывал от удовольствия. Позже, в такси по дороге в канцелярию, он заметил, что значительная часть его завтрака застряла в бороде. Он попытался вычесать пальцами из жестких волос затвердевший желток. Уже в фойе канцелярии он понял, что его темные костюмные брюки в районе бедер все в крошках желтка, и попытался оттереть следы, но стало только хуже. И тогда у него закралось подозрение, что полоса везения закончилась. Но он быстро отмел эту мысль, заменив ее Манфредом Кругом и распускающимися почками.

Чья-то рука сзади тронула его за плечо — это был Хольгер Рёсляйн, он заговорщицки улыбался Вишневскому:

— Вот видишь, Гаральд, я все уладил.

Но не успел Вишневский еще раз поблагодарить его за помощь, как один из сотрудников повел мужчин на третий этаж, где их ждала доктор Антье Мунсберг, высокая рыжеволосая дама в сером брючном костюме. Они сели на диваны, расположенные кругом, в центре которого стоял аквариум, где плавали сиамские петушки, как с ходу определил Вишневский, который сам некогда разводил декоративных рыбок.

Доктор Антье Мунсберг сразу перешла к делу и заговорила о неловком положении, в котором все они оказались по вине господина Хартунга. Она отметила, что ее не обрадовали действия федерального президента, который, собственно, и предложил господина Хартунга на роль оратора. Вишневский сидел под неудобным углом к Антье и мог видеть ее лицо только через аквариум, где в этот момент на уровне ее носа проплывала рыбка.

Глава департамента напомнила, что канцелярия нисколько не сомневалась в его кандидатуре и довольно давно выбрала Вишневского оратором на девятое ноября.

— На мой взгляд, вы, господин Вишневский, сочетаете в себе все качества, которые можно ассоциировать с мирной революцией: отвагу со смирением, выдержку с нетерпением, сомнения с… — Она замолчала, задумавшись.

— Оптимизмом? — поспешил на подмогу Холь-гер Рёсляйн.

— Хм-м. — Антье Мунсберг пристально посмотрела на Вишневского сквозь аквариум. — У вас новая борода?

Вишневский смущенно откашлялся.

— Не совсем новая, это, так скатать, старая борода… в новом обличим или, вернее, новая борода в старом…

— В любом случае нам очень жаль, что вас, дорогой господин Вишневский, вычеркнули из списка ораторов в результате этого досадного вмешательства.

— Что ж, теперь-то все встало на свои места, — сказал Вишневский. — Кстати, я захватил с собой речь. Может, нам стоит всем вместе ее глянуть, чтобы понять, соответствует ли она вашим представлениям?

Но Антье Мунсберг покачала головой:

— К сожалению, мы уже ничего не можем изменить. Федеральный президент неоднократно публично высказывался о господине Хартунге в положительном ключе и даже предложил наградить его орденом «За заслуги перед Федеративной Республикой». Канцлер отправила ему приветственное письмо. Его имя уже указано во всех объявлениях, официальных приглашениях и пресс-релизах. Нам всем будет неудобно вновь менять выступающего.

Вишневский не мог поверить своим ушам, он посмотрел на Рёсляйна — тот явно был в ступоре.

— Вы собираетесь выпустить этого лжеца и афериста произносить речь в бундестаге?! — воскликнул Вишневский.

— Осторожнее, господин Вишневский, в юридическом смысле он не аферист. Согласно всему, что нам известно — и этому не противоречит даже расследование господина Рёсляйна, — в ту ночь он заблокировал стрелку на станции Фридрихштрассе, из-за чего и оказался в тюрьме Хоэншёнхаузен. Без его действий тот поезд не уехал бы в Западный Берлин, или я неправа, господин Рёсляйн?

— Нет, все верно, — сказал Рёсляйн, — но он сделал это ненамеренно, по неосторожности и никогда не думал организовывать побег. Все произошло лишь благодаря цепочке случайных событий.

— Да, бывает в жизни так, что случай играет свою роль. Я хочу прояснить одну вещь: Михаэль Хартунг не аферист. Потому что афериста никогда не допустили бы выступать в бундестаг. Его действия неоспоримо достойны похвалы. Непонятны только мотивы.

— Вынужден возразить, — сказал Вишневский. — Этот негодяй запятнал память о мирной революции, это насмешка над всеми, кто бросил вызов режиму. С коммеморативной точки зрения это было бы безответственно.

— Я вас прекрасно понимаю, — мягко ответила Антье Мунсберг, — ситуация неприятная, в этом я с вами абсолютно согласна. Но с коммеморативной точки зрения было бы катастрофой, если бы герой, которого боготворит вся страна, включая высшие политические круги, вдруг перестал быть героем. Представьте, какие сомнения это посеет среди людей. Поставив под сомнение этого героя, можно будет поставить под сомнение и всех остальных. В том числе и вас, господин Вишневский!

— Но ведь речь идет о правде! — возмутился

Вишневский. — За что мы боролись, срывая маску с преступного режима? За правду! Почему мы уже тридцать лет как занимаемся мемориальной деятельностью? Чтобы люди не забывали правду!

— Вы абсолютно правы, господин Вишневский, но смотрите: есть малая правда. И есть правда большая. Малая правда может быть не совсем верна. Но большая правда верна всегда: добро побеждает зло. Правое дело побеждает неправое. Свобода побеждает диктатуру. Двенадцатого июля тысяча девятьсот восемьдесят третьего года сто двадцать семь человек вырвались из тисков коммунизма в свободный демократический строй. В конечном счете только это имеет значение. Речь не о нас, господа, речь о великом деле!

Эта фраза показалась Вишневскому очень знакомой: в ГДР тоже всегда твердили о великом деле. О большой правде, ради которой можно пренебречь правдой малой.

Хольгер Рёсляйн откашлялся и монотонно заговорил:

— В том поезде было сто двадцать семь человек, примерно сто двадцать из которых в тот же день добровольно вернулись на восток. Вот вам и стремление восточных немцев к свободе.

— Кто вам такого наговорил? — спросила Мунсберг.

— Подполковник Штази, помогавший тогда людям вернуться.

— И вы в это поверили, господин Рёсляйн? Вы меня удивляете. Это же чистая пропаганда! Не ожидала, что вы поведетесь на такое. Я даже засомневалась, что финансируемый правительством Центр документации неправового государства ГДР находится в нужных руках!

Тут Вишневскому стало ясно, что дискуссию пора заканчивать. Он подумал о предстоящем заседании правления фонда «Против забвения», на котором через две недели должны были утвердить бюджет на следующий год. Его фонду тоже не прожить без федеральных средств, одно слово Антье Мунсберг — и всему конец.

— Что ж, господа, — сказала Антье, — чувствую, мы достигли согласия по этому вопросу. Осталось прояснить один момент: кто еще знает детали этой истории?

Хольгер Рёсляйн все еще пребывал в ступоре.

— Лишь бывшие агенты Штази, которые занимались тем делом, — сухо ответил он, — хотя они будут только рады, если никто не узнает об их фиаско.

— А журналист? Этот Ландман из «Факта»?

— Вероятно, знает больше, чем написал, но он в первую очередь не заинтересован саботировать собственную статью.