Герой со станции Фридрихштрассе - Лео Максим - Страница 17

Он уже так часто рассказывал свою историю, разбивая ее на множество деталей и образов, что некоторые из них стали казаться ему реальнее угасающих воспоминаний о том, что было «его правдой» еще месяц назад. К тому же всегда говорят, что судить человека нужно не по словам, а по поступкам. Ну так вот, его поступок заключался в том, что он заблокировал стрелку, благодаря чему сто двадцать семь человек нашли путь к свободе. Это факт, поэтому для угрызений совести не было ровным счетом никаких причин.

Так ему это виделось.

Но иногда в голову Хартунга закрадывалось и другое видение. Когда он не мог заснуть или только что проснулся, когда круг красивых аргументов, который он выстроил вокруг себя, как телохранителей, на мгновение размыкался. Тогда чувство вины уже невозможно было стереть. И к нему снова приходило осознание того, о чем он никогда не забывал.

Черный лимузин свернул на освещенную дорожку к дворцу, охранник отдал честь проезжающему мимо Хартунгу. У главного входа служащий во фраке открыл дверцу автомобиля и сопроводил Хартунга по красной ковровой дорожке в фойе. Хартунг шел по светлому мраморному полу, и его шаги отдавались гулким эхом. Что самое удивительное, он совсем не волновался.

Две недели назад, когда Ландман сообщил, что федеральный президент приглашает его на частный ужин во дворец Бельвю, только от мысли о том, что он будет сидеть за одним столом с таким важным человеком, у Хартунга учащался пульс. «О чем мне с ним говорить? — спросил он Ландмана. — Да еще есть придется как-то элегантно».

Ландман заверил, что он может вести себя расслабленно, потому что никто и не ожидает от него знания этикета и владения искусством непринужденной светской беседы. Именно потому его и пригласили: он был другим. «Можешь делать там все что пожелаешь, Михаэль, — сказал Ландман. — Есть вероятность, что встреча с тобой станет самым интересным событием в графике президента на этот месяц. Он будет тебе благодарен уже за одно это».

Беата все же объяснила ему основные правила поведения за столом. Что салфетку нужно класть на колени. Что, когда по бокам тарелки лежит несколько ножей и вилок, начинать нужно с крайних, последовательно двигаясь к тарелке. Не брать тарелку у официанта из рук и не протягивать ему бокал. Маленький бокал предназначен для вина, а большой — для воды.

Они даже провели генеральную репетицию на прошлой неделе. Беата устроила настоящий прием в своей квартире, готовила, сервировала стол красивой посудой с золотой каймой. При этом Хартунг узнал, что Беата на самом деле была из состоятельной семьи предпринимателей и в их среде считалась отступницей, потому что жила на съемной квартире и была наемной работницей. «Если бы я осталась в Гельзенкирхене, то сейчас, вероятно, была бы уже замужем за отпрыском какой-нибудь другой семьи предпринимателей и вела бы смертельно скучную жизнь в загородной вилле с ухоженным садом», — сказала она. И у Хартунга сразу возник вопрос: неужели жизнь сорокалетней незамужней женщины в берлинском Пренцлауэр-Берге была лучше? Но он оставил его при себе.

Они провели чудесный вечер вдвоем. Вот только она то и дело заговаривала о его героическом прошлом, чем ставила в затруднительное положение, потому что хотела знать детали, о которых не спрашивал еще ни один журналист. Что он рассказывал родителям, когда вышел из тюрьмы? Как он до сих пор может помнить, что предохранительный болт сломался именно в два двадцать семь? Хорошие, логичные вопросы, на которые у него не было хороших, логичных ответов. Нужно было говорить расплывчато, но убедительно. В какой-то момент ему даже показалось, будто Беата видит его насквозь, хотя по ее виду нельзя было так сказать, что успокоило Хартунга. В то же время в глубине души ему хотелось, чтобы она раскусила его ложь.

Он чувствовал потребность в ком-то, с кем можно поделиться своими тайнами. Тайнами, число которых росло с каждым днем. Он хотел, чтобы рядом был кто-то, кого не нужно опасаться. Конечно, у него был Ландман, который, в принципе, знал всю историю, но и с ним он не мог говорить откровенно о «небольших искажениях», как они хитро называли истории, многие из которых были целиком выдуманы. Между ними возникло нечто вроде негласного соглашения, что, даже находясь наедине, они не отклонялись от официальной версии. Как будто выдумка станет реальностью, если почаще ее повторять.

Мужчина во фраке привел Хартунга в зал с зеркальными стенами. У зажженного камина стояло два дивана.

— Господин президент прибудет с минуты на минуту, — сообщил мужчина и указал на один из диванов.

Хартунг сел и тут же вскочил: в зал вошел президент, полноватый мужчина с эспаньолкой и галстуком-бабочкой. Президент с улыбкой поспешил к Хартунгу, протянул ему руку и сказал:

— Наконец-то и я познакомлюсь с человеком, о котором говорит вся страна!

Хартунг покраснел.

— Наш герой еще краснеет. Отважный и скромный. В наше время такое сочетание на вес золота!

Президент, который вживую оказался намного ниже, чем выглядел по телевизору, тяжело дыша, рухнул на диван. По бокам от него сели ассистентка, опрятная дама в желтых очках, и пресс-секретарь, словно тень повторявший движения начальника. Рядом с Хартунгом устроился седой господин, представившийся министром внутренних дел при ведомстве федерального президента. Мужчина во фраке подал сухое игристое с земли Рейнланд-Пфальц, и они подняли бокалы за встречу.

— Все очень хотели познакомиться с вами, господин Хартунг, и мы рады, что вы посетили нас! — торжественно сказал президент, как будто Хартунг был папой или лидером китайского государства.

— Это большая честь для меня, — пролепетал Хартунг.

— Оставим формальности. Знаете, я рос в семье железнодорожников. Мой отец сорок лет ремонтировал тепловозы в бохумском депо, дед был путевым обходчиком в Нойсе. Мы с вами почти коллеги, Хартунг! Это одна из причин, по которой вы мне сразу понравились. Железнодорожники — люди не слова, а дела, я прав?

— Ну, вообще-то я уже давно не работаю на железной дороге…

— Знаю, знаю, у вас видеотека. Если честно, я и не думал, что в наше время они еще существуют. Хотя, говорят, виниловые пластинки и даже кассеты снова пользуются спросом у молодежи.

— Да уж, думаю, это ностальгия по прошлому.

Президент внимательно посмотрел на него:

— Да, интересно. Как вы думаете, откуда взялась эта ностальгия?

Хартунг помедлил с ответом: ему казалось странным обсуждать с главой государства виниловые пластинки и ностальгию. С другой стороны, он часто об этом размышлял, уж точно чаще, чем о европейской политике Германии.

— У меня есть подозрение, что чем прогрессивнее и сложнее становится мир, тем больше людям хочется вернуться к прежней, простой жизни. Моя соседка Беата, например, делает дыхательную гимнастику в лесу и смотрит только мелодрамы, которым не меньше тридцати лет, потому что, по ее словам, любовь в то время была намного красивее.

— Верно! — воскликнул президент. — Любовь тогда была красивее, по крайней мере в кино. Представьте себе, мои внуки смотрят «Бум» с Софи Марсо, который я смотрел еще в молодости.

— А кто не смотрел? Софи Марсо… Я, наверное, пересмотрел все фильмы с ней. Она же просто…

— Бомба, — сказал президент с мечтательной улыбкой.

Его ассистентка раздраженно закатила глаза.

— Какой ваш любимый фильм, господин Хартунг?

— Сложный вопрос для владельца видеотеки. Это все равно что спросить отца, какую из дочерей он любит сильнее. — Хартунг на мгновение задумался. — Хотите честный ответ?

— Непременно!

— «Жандарм из Сен-Тропе».

— Не может быть! — воскликнул президент. — Это же один из моих самых любимых фильмов. Луи де Фюнес, этот народный комедиант, для франкогерманской дружбы сделал чуть ли не больше, чем все министры иностранных дел, вместе взятые.

Хартунг не верил своим ушам. Они с президентом оказались родственными душами! Такого от этого вечера во дворце Бельвю он совсем не ожидал.