Герой со станции Фридрихштрассе - Лео Максим - Страница 18

— Дорогой Хартунг, наш разговор только укрепил мою уверенность в одной мысли, которая возникла у меня при просмотре ток-шоу с вашим участием. Как вы знаете, в этом году мы отмечаем тридцать лет со дня падения Стены. Но кажется, будто никому этот праздник не нужен. Все жалуются, люди разочарованы, подавлены, злы. Мы забыли, какой подарок преподнесла нам история, снова объединив нас, немцев, после стольких лет разделения. Подумать только, Хартунг, как же нам повезло! Но никто этого не видит и не чувствует. Людям не хватает любопытства, вдохновения, а прежде всего — примеров для подражания. И тут, Хартунг, появляетесь вы!

— Что?

— Давайте я вам объясню. Я увидел вас по телевизору, и вы захватили мое внимание, вы затронули мою душу, в конце я чуть было не заплакал. Можете спросить у моей жены, она подтвердит. В истории вашей жизни, дорогой мой Хартунг, есть все, чего нам так не хватает сегодня: сила духа отбросить все кажущиеся непреодолимыми препятствия; стремление к свободе; вера в любовь. Нам нужны такие герои, нам нужны такие истории. Заразите нас своим примером, Хартунг!

— Хорошо, но как вы себе это представляете?

— Все должно остаться строго между нами, господин Хартунг, — сказал президент, его ассистентка кивнула, а пресс-секретарь приготовил блокнот. — Наша проблема состоит в том, что все тридцать лет на виду были одни и те же восточногерманские проходимцы. Все эти священники, физики и молекулярные биологи, ставшие тогда лицами мирной революции. И не поймите меня неправильно, господин Хартунг, но, по-моему, лица не самые приятные.

Ассистентка хихикнула, седой министр одобрительно хмыкнул. Хартунг глотнул игристого вина.

— Не хочу умалять достижений этих людей, но они, на мой взгляд, не лучшим образом представляют восточногерманский вопрос. Нам нужна новая энергия, нам нужны незаезженные герои. И вот мое конкретное предложение: готовы ли вы, дорогой господин Хартунг, выступить с речью в немецком бундестаге на официальной церемонии, посвященной юбилею падения Стены?

Хартунг, который только-только полностью расслабился, вздрогнул. Выступление в бундестаге? От одной этой мысли у него пересохло в горле.

— Только вообразите, — сказал президент, — помимо депутатов и министров, будут, конечно же, и представители бывших стран — участниц коалиции. Президент Франции, возможно, лично посетит церемонию. Горбачева тоже пригласили. А потом, господин Хартунг, к трибуне выйдете вы, железнодорожник из Восточного Берлина с отменным вкусом в области кино. Вся Германия будет слушать вас. Ах, да что там, вся мировая общественность! Мой дорогой Михаэль, ухватитесь за полу пальто мировой истории!

Хартунг потерял дар речи, он чувствовал, что все зашло слишком далеко. До сих пор все это было игрой, рискованной, но игрой. Вот только одно дело — появиться в развлекательной программе с Катариной Витт, совсем другое — выступать на международной сцене вместе с французским президентом и Горбачевым. Он не мог взять на себя такую ответственность, не имел права так, обманом, пролезть в мировую историю. И что будет, если однажды его обман раскроют? Так ли уж незначительны были искажения правды? Он опозорит не только себя, но и всю страну.

— Понимаю, — сказал президент, — вас немного шокировало мое предложение, ведь это такая большая ответственность. Но подумайте о том, какое воздействие это окажет: простой восточногерманский мужчина возьмет слово и поставит на место всех тех, кто утверждает, что простые люди, в особенности восточные немцы, так и не были услышаны. Вы станете живым доказательством подлинности и прозрачности нашей демократии.

— Это нисколько не снижает давления ответственности, — сказал Хартунг, к которому вернулся дар речи. — Это огромная честь для меня, господин президент, но, боюсь, я не смогу этого сделать. Я не выдержу нервного напряжения, да и не знаю, что мне там говорить.

— Расскажите о себе. Я всегда рассказываю людям о себе, сыне рабочего из Бохума, вступившем в СДПГ без аттестата о среднем образовании, а теперь заседающем во дворце Бельвю в качестве главы государства. Мне кажется, подобные истории говорят о нашей стране больше всяких абстрактных социологических исследований.

— У меня тоже нет аттестата, и это, безусловно, стало причиной того, что сейчас я работаю в почти разорившейся видеотеке. Не думаю, что могу служить примером для подражания.

— Вы проявили смелость в нужный момент!

— С тех пор прошло уже тридцать шесть лет, и я был не смелым, а влюбленным.

— Но это одно и то же, Хартунг! Нужно иметь смелость, чтобы так влюбиться!

Хартунг глубоко вздохнул:

— А что, если я на самом деле никакой не герой?

Что, если все это просто… недоразумение? Президент доброжелательно улыбнулся:

— Только истинные герои могут задаваться такими вопросами, или, как сказал бы Гёте: «Истинное величие начинается с понимания собственного ничтожества». Это мне в вас и нравится, господин Хартунг. Ваша честность.

Хартунг одним глотком осушил бокал.

— Но что, если… если на самом деле я ничего такого не хотел, что, если я просто оказался в нужное время в нужном месте?

— Тогда я бы сказал: добро пожаловать в клуб.

Покажите мне героя, который появился не по воле случая, который точно знал, что делает. — Президент встал и утешающе положил руку на плечо Хартунга: — Я понимаю, что все это очень пугает вас, но дайте себе время свыкнуться с этой мыслью. Человек привыкает ко многому, знаете ли. Ваши дети и внуки будут рассказывать об этом выступлении, поверьте мне.

Президент провел Хартунга через зал Лангганса. — А вы знали, что это единственный зал во дворце, который после войны был восстановлен в своем первоначальном виде?

Хартунг следовал за президентом по скрипучему паркету. Он был растерян и не знал, стоит ли радоваться тому, что здесь никто ни капли не усомнился в его героизме.

Они сели за празднично накрытый стол, президент рассказал, что его супруга вывихнула лодыжку, из-за чего не смогла присутствовать на этом вечере. Бокалы наполнили красным вином, и Хартунг заметил, что они в самом деле меньше стоявших рядом бокалов для воды. Президент произнес тост: «За скромных героев и за любовь», при этом подмигнув Хартунгу. А тот тем временем снова расслабился.

Они говорили о красоте отреставрированных восточногерманских городов, о том, сколько денег ушло на гранитные камни и брусчатку. Президент рассказал о пешеходной зоне в Бохуме, которую считал самой уродливой в мире.

— Каждый день я молюсь, чтобы никто из моих земляков не заехал в Лейпциг, Дрезден или Шверин и не увидел, какой рай мы там отстроили. При этом кажется, что жители Лейпцига, Дрездена и Шверина скорее недовольны немецким единством. Можете вы это как-то объяснить, господин Хартунг?

— Полагаю, красивых мощеных тротуаров недостаточно, чтобы сделать человека счастливым. Особенно если ему постоянно твердят, что он должен быть за все это благодарен.

— Но что же тогда сделать, чтобы осчастливить восточного немца?

— Тут как в фильме о любви, — сказал Хартунг, — все дело в чувстве. Чувстве, что тебя принимают. Чувстве единства. Может быть, стоит начать с того, чтобы больше не говорить о восточных и западных немцах. Ну вот какое отношение житель Гамбурга имеет к жителю Верхней Баварии? А мекленбуржец к саксонцу? Пора перестать обвинять и поучать друг друга. Гораздо важнее осознать, например, что все мы когда-то были влюблены в Софи Марсо.

Президент с улыбкой поднял бокал:

— Выпьем за нее. За Софи Марсо, богиню немецкого единства!

Когда подали второе блюдо — медальоны из шорфхайдской оленины с капустой и рагу из белых грибов, — президент снова поднял бокал «за нашего гостя и, надеюсь, будущего оратора в бундестаге!» И на этот раз Хартунг не стал отнекиваться, а молча поднял свой бокал в ответ, отчего седой министр внутренних дел впервые за вечер нерешительно заговорил:

— Кхм, думаю, это замечательная идея — дать господину Хартунгу выступить на церемонии, но просто хочу напомнить, что у нас уже запланировано выступление восточногерманского правозащитника.