Князь Рысев 3 (СИ) - Лисицин Евгений - Страница 21

Его самого я нашел чуть поодаль. Или то, что от него осталось — блестящая, темная жижа. Мой дар был уверен, что это не что иное, как те самые святые чернила.

Бойня была нешуточная. Я наступил на труп крысы, заметил еще один, закинутый под стол. Третий грызун нашел свой покой под грудой разбросанных бумаг. Пистолет — ничем не хуже моего Подбирина — валялся на полу. Я принюхался: воздух еще хранил в себе вонь пороховых газов. Стреляли не так давно, а убийца нашего лысеющего трудяги не потрудился открыть окна, решив оставить все улики как есть.

Покойник, судя по всему, умер быстро, а вот про безболезненно сказать я не мог. До сих пор остывающий труп носил на себе три, а то и четыре десятка дебаффов — и каждый из них поражал то печень, то мозг, то мочевой пузырь.

Все, кроме сердца.

Что же такого натворил этот бедолага, если Менделеевы потрудились создать такой яд? Неумолкающие дебаффы будто зловеще говорили, что даже после смерти они продолжат терзать душу несчастного...

За моей спиной щелкнул курок взведенного револьвера. Я чуть приоткрыл рот и выдохнул — поздно ругать себя за беспечность. Надо было дождаться, когда Славя закончит и уже тогда, вместе с ней...

— Обернись. — Она говорила в приказном тоне. Ее голос я вспомнил не сразу, лишь чуть погодя.

Позади меня, голая и неумолимая, стояла Екатерина Менделеева.

Она мало изменилась с нашей последней встречи. Белые волосы, красивое лицо. Большая грудь. Здравый смысл говорил, что там, внизу, я должен был признать ее хотя бы по сиськам. А теперь уже поздно.

— Какая приятная встреча, — отозвался я, медленно разворачиваясь. Геройский дух велел шустро нарастить темп, вскинуть пистолет, стрелять навскидку.

Холодный ум убеждал обождать — просто сдохнуть не нужно таланта.

— Брось пистолет, Федя. Слышишь?

Она и в самом деле готова была выстрелить. Вопреки ее приказу, я положил ствол на стол. Искать с ней ссоры прямо сейчас — не самая лучшая из затей.

Страх спрашивал, что буду делать, если она сейчас ухмыльнется и выстрелит. Ответа я не знал. Хотя, наверное, буду умирать и, надеюсь, не столь болезненно, как тот бедолага.

— Я запомнил тебя немного другой.

— О, да? И какой же меня могло запомнить ничтожество, вроде тебя? — Она все еще носила в душе собственное унижение. В самом деле, не так много величия — висеть под потолком сиськами наружу, перевязанная, как докторская колбаса.

Я решил немного смягчить углы, позволил себе улыбку.

— Тогда одежда скрывала всю твою прелесть. Сейчас ты не стесняешься себя показать.

Револьвер в ее руке ухнул, пуля впилась в стену. Я лишь инстинктивно вздрогнул, но, к ее сожалению, не пал на колени.

— Ты ответишь за то, что сделал там со мной, Рысев! — Она шипела, будто играющая в бокале бражка.

— Разве тебе не понравилось? А твое тело говорило о другом.

— Заткнись! Я... я сделаю тебя размером с таракана, ты меня понял?

Пистолет в ее руке дрожал, от былой уверенности не осталось и следа. То, что я не дрожу осиновым листом под дулом револьвера, выводило ее из себя.

И пугало.

— Понял, как же не понять. Я видел, что могут делать эти твои пузырьки, если хоть немного с ними перебрать. Где Славя?

Мой вопрос прозвучал для нее неожиданно. От охватившего ее нервного волнения она даже ответила.

— Ангел? Она спит. У меня, как у алхимика, есть свои маленькие секреты.

Я присел на стол, повелительно сложил руки на груди, заставил ее чувствовать себя нелепо.

Страх вертелся во мне ужом. Он где-то слышал про фейспалмы, оттого успел расколотить ими себе лоб. Словно доставшийся мне в наследство от Рысева-бывшего, он умолял пасть на колени, молить за свою жизнь и делать все, что только прикажет беловолосая госпожа. Интересно, может, ранний обладатель моего нынешнего тела любил, когда его унижали? Что-то мне подсказывало, что угроза «уменьшить» из ее уст звучала едва ли не постоянно.

И если раньше юного князя это приводило в трепет, заставляло подчиниться, то сейчас...

— Давай отложим оружие и поговорим как взрослые люди. Боюсь, что не стоит сыпать в мою сторону угрозами. При тебе было полчище крыс, добрый десяток невесть что сотворивших с твоим телом эликсиров. И все, к чему ты пришла, так это униженно тыкать в мою сторону револьвером? — Я усмехнулся. — Как же жалко ты сейчас выглядишь.

— Заткнись! Заткнись-заткнись-заткнись! — Она вышла из себя, поддавшись вдруг обуявшей ее истерике. Правота моих слов жалила ее роем беспощадных пчел, приводя в неистовое бешенство.

Лишившись возможности говорить согласно здравому смыслу, психованной бабой она раз за разом жала на спусковой крючок.

Револьвер слал в меня одну за другой девятимиллиметровые смертельные аргументы. Взорвалось осколками окно за моей спиной, дернулся, будто все еще был жив, покойник, когда пуля раскроила его лысую голову. Не выдержав встречи с бронзовой статуэткой, опрокинув ее, третий снаряд срикошетил, чуть меня не прикончив.

Наверное, кто-то мог бы сказать, что я был быстрее пули. Нет, просто за миг до того, как она принялась палить в белый свет, как в копеечку, рухнул на пол, перекатился и, развернувшись, захватом ног, как ножницами, переломил ее стойку.

Всю тяжесть последнего выстрела принял на себя потолок. Вместо крови на нас просыпалась отколовшаяся побелка.

Я оказался на Катьке верхом, резким ударом выбил из ее рук пистолет, зажал влажной от пота рукой рот, не давая родиться уже идущему из ее глотки визгу.

Она билась подо мной, словно пойманный навозный жук. На мои плечи, спину и голову приходились едва ощутимые удары — став из титанических размеров образины простой девчонкой, она оказалась до безобразного слаба.

Теперь настало мое время шипеть. Я пригвоздил ее своим весом к полу, придерживая обеими руками.

На смену истерике пришло отчаяние — устав беспомощно колотить по мне кулачками, она позволила себе успокоиться — только для того, чтобы в тот же миг разразиться плачем.

Что ни говори, а все женские штучки были при ней. Жестокая, желающая доминировать, она плохо мирилась с собственным бессилием.

В особенности перед лицом того, кого привыкла унижать.

— Тш-ш, — шепнул я ей на ухо. Это подействовало, словно заунывная мелодия на взбешенную змею. — Я же тебя просил: давай отложим оружие и поговорим. А ты, оказывается, непослушная девочка.

Страх, только что воцарившийся в ее душе, немного не понял, когда некто незримой рукой подлил в него возбуждения.

Ее коснулась сладкая, манящая истома, когда, чуть прикрыв глаза, чарующим голосом жарко шепнул ей на ухо, что я ее накажу.

Убрал руку с ее рта, дав ей возможность нормально дышать. Тяжкий, вырвавшийся из ее полной груди стон был полон женственности.

В ней как будто разом исчезло все желание к сопротивлению, все ее мысли занимало теперь мое обещание.

Я поднялся, вернув ей свободу, протянул ладонь.

Она не побрезговала воспользоваться моей помощью.

Сейчас и сразу она обратилась в совершенно иную девчонку — нелепо и неумело пыталась прикрыть наготу. Изящная ладошка легла на округлую грудь, пряча набухший, возбужденный сосок.

И все же я не отважился повернуться к ней спиной. От тех, кто возится с крысами, я ожидал столь же крысиных поступков. На ум почему-то шла мерзкая ухмылка ее братца, которую мне, хоть и не так легко, но удалось из него выколотить парой-тройкой крепких ударов.

Словно была больше не в силах стоять, девчонка смахнула ворох бумаг с ближайшего стула, чуть придвинула его к столу, не без вздоха облегчения села.

Я бросил взгляд на свой пистолет и устыдился — не сам ли только что предлагал ей отложить оружие? Хочешь говорить, поддакивал моей совести здравый смысл, так говори — сейчас она сидит перед тобой и абсолютно беспомощна.

— Твоих рук дело? — Я кивнул на дважды покойника. Кем бы ни был сей доблестный торгаш детским счастьем, сейчас он выглядел отвратительно.