Зарево - Новицкий Флориан - Страница 5

— Кислые щи, — шепчет Куба.

— Да, — соглашаюсь я, морщась, — так как кислых щей не люблю и дома у меня всегда из-за этого были скандалы.

К нам никто не подходит, не подает команды, и каре постепенно распадается; некоторые садятся, отходят в сторону. И вот между солдатами завязывается разговор, они расспрашивают о родной стороне, о близких, знакомых. Я становлюсь свидетелем неожиданных встреч родственников, которых разделяли тысячи километров и многолетняя разлука. И над всем этим людским сборищем поднимается густое облако табачного дыма. Мы с Кубой дисциплинированно стоим в шеренге, так как никого здесь не знаем. Но нет, оказывается, я ошибся.

— Юзю! — говорю Кубе, это его настоящее имя. — Не старый ли это Антони?

— Какой Антони?

— А тот, которого вывезли.

— Да, как будто он.

— Пан капрал, пан капрал! — кричим мы с Кубой.

Он оборачивается. Выбегаем из шеренги, горячо приветствуем его, хотя капрал Антони не очень нас и признает. Мы сумбурно объясняем, откуда знаем его.

— А-а-а-а… а что вы здесь делаете, молокососы?

— Ну, мы… так же, как и вы…

И началась беседа, возбужденная, хаотичная, обо всем сразу. Время от времени капрал Антони прикладывал два пальца к козырьку конфедератки. Мы смотрели на него с обожанием, он же относился к нам серьезно, как к молодым товарищам по оружию. Мы только удивлялись, что орел на его фуражке какой-то необычный.

— Так это пястовский, — объяснил он, — так как другой должна быть теперь наша Польша.

Наша Польша… Как он, простой лесник, прекрасно это сказал. Наша Польша…

— Вы уже получили направление? — неожиданно спросил он.

— Нет. Как раз ждем.

— Ничего, сейчас вас тут раскупят. А может, попадете в офицерскую школу. Офицеров не хватает.

«В офицерскую школу? Мы? Это невозможно. Мы не господа, мы простые парни, сыновья крестьян», — скептически думал я.

Тем временем раздалась команда встать в строй.

— Ну, до встречи через неделю, я уезжаю за новыми! — крикнул нам наш земляк. — Попробуйте в офицерскую школу!

— Граждане! Приветствуем вас на гостеприимной советской земле. Благодаря стараниям Союза польских патриотов и благосклонности Советского правительства вы вступаете в ряды первого польского корпуса, формирующегося в СССР. Первая дивизия имени Тадеуша Костюшко в битве под Ленино показала свой героизм… — примерно такие слова говорил нам молодой польский офицер, стоявший с небольшой группой в центре каре. — А теперь вас покормят ужином — и спать. Утром получите направления в часть.

После команды «Разойдись!» мы встали в очередь за едой. Может быть, щи и были превосходными, но мне они не поправились, я выловил из них только несколько кусочков консервированного мяса. С ночлегом было еще хуже: мы улеглись прямо на деревянных нарах, которые к тому же оказались прибежищем клопов и прочих насекомых. Но зато среди своих…

Период между вступлением в армию и превращением в солдаты был довольно тяжелым. Все временно. Нет своего угла, трудности с питанием. Даже не известно, каким отхожим местом можно пользоваться.

Ежедневно прибывали транспорты поляков из всех районов Советского Союза, из Красной Армии или прямо с недавно освобожденных территорий. Воистину вавилонское столпотворение.

Оркестр гремел с утра до вечера, то встречая, то провожая новобранцев, направляющихся по своим частям.

Территория военного городка гудела от песен и кишела марширующими в разные стороны подразделениями.

А мы после утренних щей снова ждем своих «купцов». Куба ворчит:

— К черту такое войско, а щи воняют селедкой!

— Но консервы хорошие, — убеждаю его я, чувствуя себя ответственным за лишения, которым он подвергается, хотя в глубине души сам недоволен.

К счастью, клопы меня не любят. Но Куба! Ночью, сонный, он давил их на лице, растирая в большие кровавые пятна. Едва, бедняга, отмылся.

Наконец вызывают несколько десятков человек. Среди прочих называют и мою фамилию. Нас отводят в одно из зданий. Держись, Куба!

Я встретился с ним вновь только на Поморском валу. Он налаживал телефонную связь, а через полчаса был тяжело ранен в грудь.

Врачебное освидетельствование проходило быстро. Никто ни на какие болезни не жаловался.

— Сколько тебе лет? — спросил врач.

— Почти восемнадцать.

— Что значит «почти»?

— Через полгода будет, проше пана.

— Эх ты, «проше пана»! Говорят: «гражданин», «гражданин капитан». Повтори!

— Через полгода, проше пана, гражданин капитан.

— Чтоб тебя, «проше пана!»

— Так точно, гражданин капитан!

Непринужденное поведение врача придало мне смелости.

— Начинаешь говорить человеческим языком. Болел когда-нибудь?

— Чесоткой, гражданин капитан.

Тут я вспомнил отца, который при расставании только раз нарушил суровые принципы отцовства, уронив слезу и поцеловав меня в лоб, а потом строго сказал: «Говори всегда правду, будь отважным, осторожно обращайся с оружием, так как иногда оно само стреляет».

— Скажи «а-а-а».

— А… а… а…

— Почему миндалины увеличены?

— У меня так всегда бывает от кислого. Вероятно, от щей, гражданин капитан. — Перед моим взором снова предстал образ отца: он был очень огорчен. — Кажется, я в детстве также болел скарлатиной, но плохо помню это, гражданин капитан.

— А может, скарлатиной со щами? — Он хлопнул меня по хилым плечам. — Ну а как тебя зовут?

Одним дыханием я произнес свою фамилию и имя.

— Канонир, — добавил симпатичный капитан.

— Нет, сын крестьянина, — решительно возразил я.

— Канонир — это значит… получишь направление в артиллерию.

«Прекрасно, — подумал я. — Отец тоже был артиллеристом».

— Ординарцем не хотел бы быть?

— Нет, я хочу быть артиллеристом. Так же, как мой отец, гражданин капитан.

— Будешь артиллеристом-ординарцем.

— А что это такое — ординарец?

— Это солдат, который помогает офицеру, чистит его мундир, ну… понимаешь? Вроде адъютанта.

— Холуй, — добавил по-русски, лукаво сощурив глаза, помогающий капитану офицер.

— Хочу быть только артиллеристом, гражданин капитан, — стоял я на своем.

Сразу припомнились мои домашние муки во время двухлетней болезни матери. Даже хлеб я должен был выпекать, не говоря уже о приготовлении пищи, мытье посуды и уборке, и все это под строгим контролем постоянно дающей наставления родительницы.

— Но ты такой хилый. Я для тебя стараюсь, хочу как лучше, тем более что мы однофамильцы. Отца как зовут?

— Адольф, — ответил я. — Но это не его вина, гражданин капитан.

— Смешной ты! И родом из Тарнопольского воеводства?

— Так точно, гражданин капитан.

— Тогда, вероятно, мы родственники. — Он ласково потрепал меня по щеке: — Только ешь хорошо, а то у тебя мускулы, как у таракана. — И громким «Следующий!» закончил наш семейный диалог.

«Кушай, кушай!» — подумал я о щах.

Таким образом я был «куплен» и стал артиллеристом.

Мы были пополнением артиллерийской части, которая располагалась в прифронтовой полосе на Волыни. Других подробностей мы не знали, вероятно, потому, что в этот человеческий муравейник нетрудно было затесаться вражеским элементам. Новое пристанище было не лучше прежнего: нас разместили в конюшне. Наверное, здесь когда-то были казармы царской конницы.

Наша группа, состоящая из двух взводов, во главе с высоким кудрявым старшим сержантом и капралом — его помощником — заняла стойла вблизи больших ворот. Мы перестали быть безымянной группой новобранцев, мы были уже кое-что — артиллерия!

— В сторону, с дороги, кавалерия, так как здесь идет артиллерия! — орали мы перед вечерней поверкой.

Из других песен я узнал, что артиллерия — это цвет армии, а также «бог войны». Меня распирало от гордости, потому что я стал как-никак принадлежать к этому избранному роду войск.

Жизнь медленно, но верно входила в армейское русло. Правда, нам пока не выдали еще мундиров, но уже был подъем, уборка района размещения, оборудование нового, в некоторой степени собственного отхожего места. Мы уже уходили со своими котелками к своей кухне, привели в порядок стойла, раздобыли немного соломы: подстелить под себя и укрыться. К счастью, май был теплый.