Зарево - Новицкий Флориан - Страница 4

Криворучка тем временем старательно вскрывал другую банку с тушенкой. Открылось дно мешка, и нашим глазам предстали беспорядочно перемешанные большие черные сухари.

— Получайте, — распорядился Криворучка. Он вручил каждому по два сухаря и отмерил собственной деревянной ложкой порцию консервов. Затем показал на два оставшихся мешка и категорически заявил: — Это на завтра, а это на послезавтра. — Потом он насыпал каждому горсть табаку. У меня впервые был собственный табак.

Время, оставшееся до окончания переезда, мы измеряли теперь количеством мешков, с достоинством вскрываемых на «командном пункте». Когда выяснилось, что во втором мешке не было консервов, а только сухари и брикеты концентрированной каши, наше любопытство возросло: что же в третьем мешке?

Мы с Кубой получили брикет пшеничной каши. Другим повезло больше: им досталась пшенная и даже гречневая. Наварить из брикета можно было целый котелок, но у нас его не было. Правда, в нашем распоряжении был армейский котелок Криворучки, который никогда не отказывал в помощи, и две банки от консервов, нашлось бы также несколько личных котелков, кружек и другой посуды, но поезд шел без остановок. Мы проезжали станции и большие железнодорожные узлы, все новые хутора появлялись то с одной, то с другой стороны нашего вагона; перед нами проносились леса, мосты, бескрайние нивы озимых, буйно тянущихся к солнцу.

Собственных запасов продовольствия совсем уже не осталось, только сухари и концентраты. Мы хрустели сухарями, каша ждала, когда ее сварят, а вагоны неизменно выстукивали один и тот же ритм: «На восток, на восток, на восток…»

Наше беспокойство передалось Криворучке, однако он заявил уверенным тоном:

— Не беспокойтесь, когда-нибудь остановится.

Нас утешало не заявление командира, а логическое рассуждение, что паровоз не возит с собой озеро и шахту и у него в конце концов кончится вода и уголь.

Наконец-то! Мы вывалились толпой из эшелона на небольшой станции, и сразу же вспыхнули костры. Я и Куба ждали банку, которую — как самые молодые — мы должны были получить во вторую очередь. Счастливцы уже ели свою пшенную кашу, обжигая язык, так как мы стояли у них над душой. Наконец доели. Я сбегал за водой. Согласно разделению труда варить должен был Куба. Но только он успел раздробить брикет, как раздалась команда: «По вагонам!» Все, кто собирался поесть каши во вторую очередь, не смогли этого сделать, а таких было много. Куба, вместо того чтобы бежать к нашему вагону, отчаянно бросился в сторону паровоза, крикнув мне что-то невразумительное. Еще несколько человек бросились за ним. Поезд тронулся, и снова мы ехали довольно долго.

Когда паровоз наконец остановился перед семафором, несколько «чужаков» пытались вторгнуться в наш вагон.

— А вы кто? — почти по-польски крикнул Криворучка.

— Как это «кто»? — удивились они и подсунули ему под нос его собственной котелок и измазанные сажей банки с кашей. Говорили они с. трудом, а выглядели как настоящие негры.

Куба или нет? Глаза и зубы вроде бы его.

— А где твои брови? — спросил я.

— Немного опалил, но зато есть каша, — блеснул двумя рядами зубов Куба-негр.

От него несло гарью, смрад издавала также пригорелая каша. Я попробовал ее. Собака бы это есть не стала, но Куба был доволен. Ничего удивительного, это была его идея: варить на тендере во время движения эшелона.

Я опять принялся за сухари. Они нравились мне, как ярмарочные пряники, и даже еще больше.

Мы опорожнили последний мешок, который, кстати сказать, не принес больших открытий, однако знаменовал собой скорое окончание нашего путешествия. Но перед этим поезд долго стоял на запасном пути небольшой станции. За время этой поездки мы успели сжиться друг с другом, хорошо знали, что волнует каждого. Энтузиазм новобранцев, надо признаться, умеренный, с большой долей сомнения. Никто из нас не видел еще польского солдата, а поляк, как известно, чтобы поверить, должен пощупать. Да и трусливых людей было достаточно. Что касается меня и Кубы, то нас никто всерьез не принимал: мы были для них «сопляки», «молокососы». Попытки с помощью курения доказать, что мы взрослые, успеха не имели, тем более что получалось у нас это неумело и чаще всего заканчивалось тошнотой.

Почти все, что можно было выменять, мы выменяли на блины и лепешки. Только на мой китель не нашлось охотника: офицерский, санационный. Носильные вещи нам были не нужны: вскоре мы получим форму.

Мы все смотрели с симпатией на Криворучку, с которым рано или поздно нам предстоит расстаться.

Но вот вновь команда: «По вагонам!» Прекратились разговоры, шуточки, подсознательно мы готовились к самому важному.

Поезд двинулся веселее, мерно выстукивая: «Это уже близко, это уже близко, это уже близко…»

Эшелон въехал на станцию медленно и тихо, как бы украдкой. Паровоз несколько раз коротко свистнул, а затем тяжело выдохнул огромный запас пара, подводя таким образом итог тяжелой работы и слагая с себя ответственность за нашу безопасность.

Сопровождающий нас Криворучка, одетый по всей форме, приготовился передавать командование отрядом. Мы столпились около него в дверях вагона. Никто не трогался с места. Вблизи паровоза в клубах пара маячили какие-то фигуры, но трудно было определить, в каком они обмундировании. Вроде бы наши. Началась высадка. Вокруг все бурлило и шумело. Между тем раздалась команда по-польски: «Построиться у вагонов!» Что-то во мне дрогнуло. Я никогда не служил в армии, но мгновенно поспешил в строй. Их было всего несколько человек, и пришли они не в качестве экспонатов, а для того чтобы принять очередной эшелон с новобранцами. Важно, что они были, а через некоторое время их будет еще больше, и мы станем ими.

Криворучка минуту молча стоял перед нами, поправляя винтовку: видно было, что в нем происходит какая-то внутренняя борьба, после чего невнятно буркнул: «За все, ребята, спасибо», и, лихо повернувшись на каблуках, направился к коменданту поезда.

Несколько минут междуцарствия, и от передних вагонов раздался зычный голос:

— Повзводно… шагом… марш!!!

Пошли. В строю кто-то зло пошутил, что обладатель этого голоса, с которым мы жаждали познакомиться, так нам еще надоест, так нас еще помуштрует, что и родную мать забудем, но, несмотря на это, все мы были в хорошем настроении, в нас поднималось чувство национальной гордости. Всем хотелось петь.

— Эй, там, держать ногу, ну, ты, с сундучком! Не вылезайте из рядов, подравняйтесь в шеренгах, на вас люди смотрят! «Войско святой Ядвиги», никакого порядка, черт побери!

Впереди показался город.

— Как он называется?

— Сумы!

— Как?

— Так, как слышал.

— Не разговаривать!

Мы вступили на улицы города. Проходим сквер, где на высоком постаменте небольшой мраморный памятник В. И. Ленину.

Людей на улицах мало, но те, мимо которых мы проходили, приостанавливались, заметив нас, и ободряюще улыбались, как бы говоря: победа будет за нами! Польский солдат мчался куда-то с котелком, даже не посмотрев в нашу сторону. Быстро свернул направо, только его и видели. Как он мог?! С его стороны это просто свинство.

Идем вверх по улице — за город, в казармы. С левой стороны уже видны красные строения, на каждом из зданий — зенитный пулемет.

Вперед, вперед, быстрее. Вот и ворота, украшенные бело-красным полотнищем с надписью, из которой видно, что нас здесь ждут. Голова колонны свернула в ворота, и… грянул оркестр, защемило в сердце, сдавило горло: «Марш, марш, поляки, марш, стойкий народ, отдохнем после тяжелой работы на родной земле…»

Я ничего не видел и не слышал, хотя было многолюдно и шумно. Чувствовал только огромный прилив радости: буду польским солдатом.

Нас построили в большое каре на плацу. Шеренга, в которой стояли мы с Кубой, была обращена фронтом на запад, откуда открывался вид на серые здания казарм… Движение около них было очень сильным, как в городе, да к тому же в праздничный день. Военные и штатские, штатские и военные. С оружием, без оружия, с котелками, хозяйственные отделения, смена караула. Вероятно, в ближайшем здании находился штаб. За нами — батарея полевых кухонь плюс дополнительный котел прямо на костре. Наклонившись над ним, женщина-повар, в бриджах, без портупеи, мешала что-то деревянной лопаткой. Ветер, подувший в нашу сторону, позволил нам безошибочно определить таинственное содержание котла.