Расписание тревог - Богданов Евгений Федорович - Страница 20

Местный житель вздохнул и полез в карман. Так у Чапа появился четвертый по счету владелец.

Этот оказался заядлым охотником, но ничего не смыслил в собаках. Чтобы приучить Чапа к выстрелам, он вывел его за деревню, привязал к березе и долго палил над ухом холостыми патронами, Чап наполовину оглох.

Вскоре разрешен был осенний отстрел, и охотник отправился на какое-то озеро. Кроме Чапа, с ним были еще две собаки. Наверное, они пожирали уток, которые падали не на плес, а в прибрежный ивняк, потому что выбегали оттуда, облизываясь. Чап стал следить за ними. В тот момент, когда он крался по камышам, что-то большое и трепетное упало перед ним. Это была подбитая птица. Чап отогнал собак и стал сторожить добычу. День занялся вовсю, потом стало темнеть, а он все сидел и сидел, не смея оставить то, что принадлежало хозяину.

На вторые сутки птица стала протухать, и Чап, вконец истомясь от голода, съел ее. Хозяина он нашел на новой стоянке. Там догорал костер, две другие собаки нежились на теплой золе. Чап подошел к хозяину, виновато опустив морду; тот отшвырнул его пинком.

— Тварь проклятая, — прорычал хозяин. — Где моя шилохвость?!

За зиму у него сменилось еще трое хозяев. Один пытался использовать его для охраны, но Чап уже утратил чувство своего дома: сторож из него не вышел. Весною Чап попал к молоденькой девушке из общества по охране живой природы. Она угадала в нем породистую собаку, и он, пожалуй, еще сумел бы привязаться к ней, но девушка появилась слишком поздно. Чап заболел чумкой. У него гноились глаза, и от жара потрескался кончик носа. Обеспокоенная девушка помчалась с ним в ветлечебницу.

Участковый ветеринар тоже была девушка, и тоже молоденькая, и она как раз проводила прививку от бешенства. Чумки она не обнаружила и, не раздумывая, ввела вакцину. Это оказалось последней каплей. У пса отнялись задние лапы, он перестал есть и только жадно глотал воду. Тогда отчаявшаяся девушка пригласила платного ветеринара. Платный ветеринар был полный розовощекий человек с фибровым чемоданом. Он делал внутривенные вливания и уверял, что единственный специалист в своем роде. Наверное, так оно и было, потому что каждый его визит стоил пять рублей. Через три недели девушке нечем стало платить, и вечером, после тщательного осмотра собаки, платный ветеринар отказался продолжать лечение.

Все возможное было сделано, ничего уже больше не оставалось. За Чапом пришла машина.

Дежурный врач сочувственно осмотрел поступившую на усыпление собаку и кивнул санитарам. Однако что-то заставило его задержать носилки. Нет, он вовсе не собирался лечить эту развалину, он видел воочию, что смертельный исход неизбежен, и все-таки медлил.

Досадуя на себя, врач потер переносицу длинным худым пальцем. Он всегда так делал, чтобы сосредоточиться. «Письмо!» — осенило его. Торопливо пройдя в кабинет, он выдвинул стол и отыскал пожелтевший конверт. В нем лежало письмо, адресованное всем ветлечебницам города и области с просьбой помочь в розыске пропавшего черного терьера. В письме сообщался адрес и телефон Сундукова П. Е.

Врач был обязательным человеком и устыдил себя за то, что своевременно не написал ответа. Еще раз потерев переносье, он решительно снял трубку.

Петр Ефимович приехал минут через двадцать. Он не сразу узнал в полумертвой собаке того гладкого и жизнерадостного щенка, которого оставил несколько месяцев назад в сквере.

Опустившись на колени, Сундуков бережно погладил Чапа. И тут умирающий пес очнулся, задрожал всем телом; прекрасный, забытый образ первого хозяина вспыхнул вдруг в его памяти.

— Чап, Чапочка, Чапик милый, — с трудом сдерживая слезы, шептал Сундуков и все гладил его. — Как ты подрос без меня, зверь ты мой, как ты подрос без меня…

Чап застонал от пронзительного ощущения счастья; за одну эту минуту он готов был снова пройти через все свои злоключения, он так мечтал об этой минуте! В нем даже возникла надежда, что хозяин спасет его, но она погасла, потому что в голосе хозяина не услышал надежды. Да что там! Главное, хозяин был с ним рядом, и ощущение счастья не проходило.

— А сейчас ступайте, — приказал врач. — Остальное вам смотреть не нужно.

— Доктор! — в мучительном отчаянье сказал Сундуков. — Ну неужели ничего нельзя сделать?!

Врач покачал головой. Стиснув зубы, Сундуков круто повернулся к выходу и пошел из камеры. Уже в коридоре он услыхал страдающий, человеческий зов собаки, прижался лицом к промозглой стене и беззвучно затрясся.

Мимо шли санитары и удивленно переглядывались, о чем плачет здесь этот седой посторонний старик.

Флигель выходил фасадом на улицу. Назывался он строением номер два, так как назвать корпусом в свое время постеснялись — слишком уж был неказист и мал. Построили его в прошлом веке, в расчете на одно семейство. Верхний этаж занимали, вероятно, хозяева, нижний — прислуга. Теперь это были две коммунальные квартиры, населенные матерями-одиночками и одинокими стариками. Исключение составлял разве что Михаил Иванович из угловой: он проживал с дочерью Марьей Михайловной, тоже пенсионеркой, и правнуком Мишкой.

Марья Михайловна, хотя и вышла на пенсию, продолжала работать билетером в кинотеатре, что Мишке было весьма на руку. Вообще, жилось ему тут привольно. Родители его развелись и существовали где-то вдалеке, не причиняя ему никакого вреда.

Прадед и правнук чаще всего проводили время вдвоем. По утрам Мишка вкатывал в ванную кресло с дедом и лез под кран.

— Мой руки и ноги до пояса, — требовал Михаил Иванович, если был не в духе.

Мишка пускал тоненькую теплую струйку, нагибался под ней, сонно водил ладошками по плечам. Потом снимал штанишки, влезал в ванну и под той же струйкой мыл себя снизу до живота.

— Теперь переходи на личность, — следовал другой приказ.

Мишка умывал лицо.

— Зубы чистить? — спрашивал он обреченно.

— Ни к чему, — отвечал Михаил Иванович. — Все равно выпадут.

— У меня уже многие выпали. И уже есть два новеньких.

— Где? — интересовался старик.

— Вота!

Михаил Иванович заглядывал ему в рот.

— Эти почисти, — решал он.

Мишка брал зубную щетку, обмакивал в порошок и чистил. Потом вкатывал деда в комнату, спрашивал:

— Есть будешь?

Если было воскресенье, Михаил Иванович отказывался. Мишка завтракал в одиночестве, наблюдал, как старик разбирает крючки и лески.

— На рыбалку, деда?

— Туда. Подай-ка мне, брат, шапку и рукавицы. Подледный лов — это тебе не шутка. Враз ознобишься. Валенки принеси.

Мишка приносил рыбацкую амуницию. Михаил Иванович, кряхтя и потея, обувался в валенки, с лихим заломом нахлобучивал шапку, отчего сразу становился моложе. Затем, укрепившись в кресле-коляске, задумывался:

— Где моя лунка?

— В то воскресенье ты за телевизором рыбачил, — подсказывал Мишка.

— Там клюет плохо. Надо приискать место подобычливей. Давай отвези-ка меня во-он туда, за шкаф.

Мишка отвозил за шкаф. Михаил Иванович наживлял крючок пластилином и забрасывал удочку. Нередко крючок цеплялся за штанину. Михаил Иванович ругал его шепотом, освобождал и забрасывал сызнова. После его рыбалок Марье Михайловне постоянно приходилось соскабливать пластилин с пола и с кресла рыбака, и поэтому Мишке вменялось в обязанность стоять рядом и вовремя подбирать наживку.

Нарыбачившись всласть, Михаил Иванович просил Мишку развести костерок, чтобы малость пообогреться. Мишка включал электроплитку, установив ее на табурете. Михаил Иванович обжаривал черный хлеб. Обжарив, извлекал из глубин карманов четвертинку, луковицу и складной стаканчик. Этот бесценный провиант он припасал в течение недели. Хлеб и лук добывались в буфете, за четвертинкой ходил сосед Петр, сантехник жэка, человек независимый, косноязыко-речистый во хмелю и молчаливый в трезвости. Он жил через комнату.