Расписание тревог - Богданов Евгений Федорович - Страница 19

Однажды Чап сидел на стуле и глядел в окно на мокрую улицу. Хозяйка еще не вставала, не кормила и не выводила его с ночи, и он чувствовал сильный голод и тяжесть в брюхе, но будить свою повелительницу не смел. Чем дольше он сидел так и созерцал дождь, тем больше заполнялось его сердце печалью. Чувство это стало так велико, что потребовало немедленного выхода, — Чап взвыл. Хозяйка вскочила со своей тахты, ударила его туфлей. Это произошло так неожиданно и так несправедливо, что он в бешенстве укусил ее. В конце концов у него было свое горе и он имел право хоть как-нибудь его выразить.

Хозяйка закричала истошным голосом. Чап испугался своей дерзости, пополз к ее ногам, вымаливая прощение, но получил еще один удар, страшней прежнего, потом удары посыпались так же безудержно, как еще совсем недавно сыпались ласки. Гордость пса была раз и навсегда сломлена. Он безропотно вынес побои и уполз в свой угол.

Наступило лето. В то воскресенье, когда город покрылся тополиным пухом, хозяйка привела Чапа на Птичий рынок. Там много было разного зверья, людей, птиц. Чап ошалел сначала, потом поборол страх и с увлечением рассматривал, обнюхивал, слушал этот необыкновенный мир.

Сперва он увидел голубятников. Они держали в руках голубей и бессмысленно кричали что-то, вместо того чтобы рвать зубами нежное голубиное мясо. Они были совсем растяпы, и некоторые птицы вырывались у них из рук и улетали прочь под гам, хохот и брань.

Другие люди держали в руках квадратные банки с водой, в которой плавали невиданные существа, очень красивые и, должно быть, вкусные.

Под навесом заросший волосами старик продавал зайца. Чап, почуяв запах этого странного незнакомца, взволновался и резко рванул поводок. После трепки он приутих, но окружающее не перестало будоражить его. Он увидел впервые лису, попугая, индюка с индюшатами и так устал от впечатлений, что едва двигался.

Наконец они с хозяйкой миновали главную площадь и вышли на пустырь, где продавали и покупали собак. Собаки тоже поразили его; он открыл, что его собратья бывают не только такие, как он, но и более лохматые или совсем голые.

Присмотревшись внимательней, Чап отметил, что он сильнее всех собак на этом сборище и что, если бы ему пришлось жить с ними всегда, он был бы у них первым. Действительно, среди этих испорченных людьми животных не было ему соперников. Он, черный терьер, выделялся среди них, как белая ворона.

Любители, барышники, праздный базарный народ — все обступили новенького, все разглядывали редкий товар, и кто-то захотел погладить. Чап взъерошил загривок, слегка обнажил клыки — человек в страхе отдернул руку.

Он сидел у ноги хозяйки, уперев мощные передние лапы в землю, гордо держа мохнатую красивую голову.

— Вот так пес! — с восхищением сказал кто-то. — Какой великолепный пундель!

— Что вы, — снисходительно возразил другой. — Какой же это пундель?! — Это же водолаз чистых кровей!

— Ха! Во-до-лаз! — вытаращил глаза третий. — Глите-ка, водолаз!

— Чуда-юда какая-то, — подивился четвертый. — Я вам точно вот говорю — чуда-юда, и больше ничего.

Высказывались и иные предположения, но общее мнение склонялось к тому, что пес — пудель. То же подтверждала сама хозяйка, хотя и не очень уверенно.

— Ну а сколько просите? — обратился к ней первый покупатель.

— Пятьдесят рублей, — отвечала она с большей на этот раз уверенностью.

Покупатель словно подавился костью.

— Это что же… полмесяца ничего не есть? — растерянно пробормотал он.

— Или три дня не пить, — отвечала хозяйка.

Покупатели отступились, и она простояла в одиночестве до закрытия базара. Она уже не рада стала своей затее и готова была вообще бросить пса, не подвернись, на ее счастье, один из давешних покупателей.

— Что-то я забыл, — сказал он, — вы десятку, что ли, за шавку-то хотели?

— Двадцать пять, — мрачно поправила его хозяйка.

— Новыми?! — удивился покупатель. — Не могу! Кабы мне собака-то нужна была. А то ведь так, для дачи, ребятишкам поиграться!

— Черт с вами, — согласилась хозяйка. — Подавитесь!

Новый владелец подхватил Чапа и нырнул в толпу. Хозяйка расправила скомканную десятирублевку и пошла восвояси с этого бесчестного торжища. По дороге она старалась не думать о том, что сама купила собаку за сорок рублей.

У выхода какой-то пожилой гражданин едва не сбил ее с ног.

— Простите, — сказал он одышлнво, — это вы продавали черного терьера?

— Подите от меня прочь!

— Моя фамилия Сундуков, — умоляюще заговорил неизвестный, — два месяца назад у меня пропал песик, именно черный терьер, а мне только что сказали, что…

— Плевать мне на ваших интерьеров! Лезут тут всякие! Мили-ция!

— Простите, — потухшим голосом сказал гражданин.

Какими бы ни были новые хозяева, надо было продолжать жить, а сердце Чапа еще не очерствело, и он обвыкся на новом месте. Здесь была деревня. Сонно слонялись гуси, козы и свиньи, изредка появлялись люди. Для городского жителя здесь каждый день открывалось что-нибудь новое.

К детям хозяина, этим маленьким человечкам, он испытывал родственные чувства — ведь, по сути дела, он и сам еще оставался щенком. Он позволял маленьким хозяевам делать с собой что угодно, терпеливо прощая боль и разные неудобства. Он любил играть с ними в мяч, как когда-то с первым хозяином, охотно носился с ними в просторном дворе и ревниво рычал на прохожих, если те осмеливались подойти к изгороди.

Взрослые обитатели дома мало обращали на него внимания. Мать человечков, небольшая и пышная, целыми днями валялась с книжкой на солнцепеке, а глава семьи появлялся только на воскресенье. Он был таксистом, и среди недели приезжал в тех случаях, когда попадался загородный пассажир.

Чап изо всех сил старался понравиться новым хозяевам. Образ Сундукова стирался в его памяти, а собакам всегда надо любить кого-нибудь из людей. В доме же, кроме него, жила еще одна собака, маленькая, голая и некрасивая, но ее ласкали гораздо больше. Наверное, Чап завидовал ей и хотел быть таким же голым и некрасивым. Может быть даже, он стыдился своей лохматой и нескладной фигуры, потому что осанка его стала приниженной и сутулой, в движениях появилась какая-то неуверенность. К тому же хозяин в один из приездов остриг его. Это было бы очень полезно, потому что стояла жара, но хозяин заодно обкорнал и челку, защищающую глаза от яркого света, и Чап едва не ослеп.

И все-таки пес мужал, наливался силой. Костяк его заметно окреп, грудь раздалась. В общем, он был доволен жизнью.

Однако всему на свете приходит конец: кончился дачный сезон, а с ним и недолгое счастье Чапа. Ранним осенним утром в доме началась суматоха. Большие и маленькие хозяева носились из дверей в двери, таскали вещи. Поначалу Чап решил, что это игра, и тоже азартно бегал с куклой в зубах, пока ее не отняли.

Потом подъехала грузовая машина, сразу напомнившая ему запахи гаража, где он просидел почти сутки, когда потерялся, и тогдашний страх. Он залаял на машину, но та была слишком велика, чтобы снизойти до ответа. Только когда все вещи хозяев были на нее погружены, она заурчала и медленно побежала со двора. За воротами она опять умолкла, и люди уселись в нее, и тут Чап почуял неладное. Он рванулся в кабину, но глава семьи остановил его, хотя дети кричали и плакали и звали Чапа к себе. Глава семьи разговаривал с местным жителем, который в последнее время стал часто сюда захаживать.

— Так какая будет твоя крайняя цена? — спрашивал настойчиво местный житель.

— Тридцать рублей. А то дак с собой увезу. Вишь, дети переживают.

— Да ты подумай: собака, она же, как человек — всякая по своей специальности. Куда ты с ней, с охотничьей-то, в город? Загубишь зря, и все. А ей привод нужен, чтобы утка была, гусь либо заяц.

— Тридцать рублей.

— Поимей совесть, Степан! Сродственник называешься. За тридцать рублей я и тебя укуплю!

— Укупи, — угрожающе сказал глава семьи, поднося под нос покупателю ворсистый кулак. — А чек я тебе счас выбью.