Назад, в пионерское лето (СИ) - Кащеев Денис - Страница 27

«Ну а что все-таки случилось-то? — потеряно прошептал Младший. — Война? Американцы на нас напали и победили?»

«Нет, прямого военного столкновения с США не было, хотя без американцев, конечно, не обошлось. Как шутил один популярный сатирик, у них был десятилетний план развала СССР — но мы его опередили на одиннадцать лет…»

«У вас про это еще и шутят?!»

«Чувство юмора — последнее, что тогда осталось у многих».

«И все-таки: почему? Если не война — то что? Эпидемия? То-то ты руки все время рвешься мыть…»

«Эпидемия тоже будет, но значительно позже».

«Твою ж математику!.. Но объясни наконец: почему?!»

«Честно говоря, однозначного ответа на этот вопрос у меня нет. И не только у меня. Умные люди пишут… разное. Одни утверждают, что экономика СССР рухнула, не выдержав противостояния с капиталистическим миром, в частности, гонки вооружений. Что, якобы, в ней изначально был заложен изъян, который в какой-то момент и проявился. И еще что Союз надорвался, так как кормил социалистические режимы по всему миру…»

«Ну а как можно не помогать друзьям? — запальчиво перебил меня Младший. — А что касается изъяна — что ж это он семьдесят лет советской власти никак не давал о себе знать, а потом раз — и за считанные годы все погубил?!»

«Негативные моменты могли накапливаться незаметно для обывателя, — терпеливо принялся объяснять я. — Я не говорю, что все произошло именно так, но с экономикой в СССР точно не все было в порядке. Взять те же закупки за рубежом зерна… Или пресловутый дефицит…»

«Какие-то антисоветские вещи ты тут говоришь! — буркнул юный пионер. — Попросту нелепые! Ну да, дефицит — но разве это причина начинать гражданскую войну?»

«Есть другая версия, не совсем про экономику, — заметил я. — Типа, элита СССР захотела присвоить то, чем управляла от имени народа. И добровольно продалась Западу. Ты же читал “Скотный двор” Оруэлла? Хотя нет, — тут же сообразил я, — не в 85-м, позже…»

«То есть, нас предали? — мрачно уточнил Младший. — Кто именно?»

«Дело, наверное, не в конкретных фамилиях, это был целый класс — партийная и советская бюрократия, функционеры ВЛКСМ…»

«Такого класса нет! — яро заспорил мой внутренний собеседник. — Есть рабочие — пролетариат — есть крестьяне… В капстранах — буржуазия…»

«Не, пусть не класс, — не стал настаивать я. — Социальная группа».

«И что, прям вот все поголовно там оказались изменниками? Не верю!»

«Наверное, не все. Но у тех, кто оказался — если, конечно, эта версия хотя бы отчасти верна — влияния, получается, хватило».

«А что народ? Простые коммунисты и комсомольцы, в конце концов?»

«А народ радовался американским джинсам в свободной продаже и тому, что на прилавке лежит двадцать сортов колбасы».

«Сколько сортов колбасы?!»

«Да сколько хочешь — только жри!»

«За 2-20, за 2-90, финский сервелат из маминого новогоднего заказа… — задумчиво принялся перечислять Младший. — Ну, еще сырокопченая бывает. Откуда двадцать сортов?»

«Двадцать — это я еще приуменьшил. И сильно».

«Охренеть… Ладно, еще какие есть объяснения случившемуся? Пока фигня одна».

«Еще вот такое, например: будто бы это и впрямь был заговор, но не с целью разрушить, а наоборот, чтобы сохранить и спасти хоть что-то. Типа, Россия сбросила с себя балласт в виде проблемных национальных окраин и разного рода нищебродов в Африке, Азии и Латинской Америке, прошла через своего рода очищение кровью — и возродилась, пусть и в несколько урезанных границах, сильнее и краше прежнего».

«И что, реально краше и сильнее?» — скептически уточнил Младший.

«Ну, как тебе сказать? Мы тут вспоминали о пшенице, которую в 85-м СССР покупал за золото. В мое нынешнее время Россия продовольствие экспортирует…»

«Так себе достижение! Из колоний тоже вывозят зерно — в обмен на бусы и зеркальца!»

«Ну, допустим… Но в целом жизнь действительно стала куда богаче. Практически в каждой семье есть автомобиль, а то и два. Те же джинсы — повседневная одежда. Магазины ломятся от товаров».

«Ну да, ты говорил: двадцать сортов колбасы».

«В частности».

«Ну так сколько лет прошло-то! Мы тут тоже куда лучше живем, чем было в сороковых или пятидесятых!»

«Ты просил версию — я тебе ее излагаю!»

«Бредовая версия!»

«Может быть».

«Променяли лучшую в мире страну на джинсы и колбасу! Ах, да, еще на два автомобиля в семье — нафига столько?! А теперь придумываете идиотские сказочки!»

«Променяли, — я почувствовал, что начинаю заводиться — мне что, еще и оправдываться теперь перед ним?! — Вот лично ты и променял! Это ты подпевал Цою: “Перемен! Мы ждем перемен!” Это ты ходил на митинг, требуя больше демократии и отмены шестой статьи Конституции — той, что провозглашала руководящую и направляющую роль КПСС! Это ты потом голосовал за Ельцина на выборах Президента России!»

«Понятия не имею, кто такой этот твой Ельцин! — взвился Младший. — Я ничего этого не делал!»

«Еще сделаешь!»

«Нет! Не буду! Не заставишь!»

«Меня никто не заставлял, — тихо проговорил я. — А я — это всего лишь ты, а не коварный американец или бесчеловечный инопланетянин… Я не знаю, предали нас, победили в холодной войне, или просто так сложилось, например, из-за банальной некомпетентности того же Горбачева — это, кстати, еще одна расхожая версия, — продолжил я, не дождавшись на этот раз реакции Младшего. — Но это произошло. И да, с моим участием. Твоим участием! На общем фоне ничтожным, несущественным — и все же!.. Хочу, чтобы ты правильно понимал мою позицию, — несколько сбавил я напор. — Перемены в СССР назревали — это факт, иначе все и впрямь не посыпалось бы настолько быстро. Можно долго дискутировать о том, насколько глубокая требовалась перестройка, — я запнулся, сообразив, что за термин употребил. Здесь он, впрочем, широкого распространения еще не получил. — О многом, наверное, можно дискутировать, — продолжил я, собравшись, — но одно, на мой взгляд, бесспорно: цена, которой пришлось уплатить — не важно за предательство ли, за бездарность ли, за бездействие или за хитрый план — вот она была чрезмерна. Миллионы наших сограждан — если не десятки миллионов — погибли в междоусобных войнах, были вырезаны националистами, убиты в бандитских разборках, тихо спились, потеряв работу на закрывшихся заводах… При том, что был иной путь — по нему пошли китайцы. Они отделались куда меньшими жертвами, а в результате теперь Китай — первая экономика мира. У них там, конечно, своих проблем полно, но тем не менее!»

«Китай? Первая экономика мира? — недоверчиво переспросил Младший. — Это потому, что они остались верны социализму?»

«На словах — кстати, да, остались верны. Но, по сути, там теперь тоже самый настоящий капитализм — с азиатской спецификой. В мое время твой социализм если где и сохранился — то только в Северной Корее. Одна из самых бедных стран в мире кстати!»

«Ну еще бы — раз она там у вас одна против всех! Вспомни нашу с тобой вчерашнюю ситуацию! Удивительно, что она вообще держится!»

«У нее есть ядерное оружие. Этакая… “розочка” в мировом масштабе», — продолжил аналогию я.

«Понятно… — протянул Младший. — Ну и что мы будем делать? Как станем спасать СССР?» — деловито поинтересовался он.

«Никак», — бросил я.

«Э… Что? Почему?» — растерялся мой внутренний собеседник.

«К сожалению или к счастью, глобально мы с тобой ни на что не можем повлиять. На этом, собственно, и строился расчет тех, кто меня сюда отправил. Будь иначе, в 85-й меня бы просто не послали, нашли бы кого-нибудь другого, более подходящего. Видишь ли… — я задумался, как бы понятнее объяснить. — Вмешательство в прошлое — дело опасное. И в Институте есть специальный компьютер, который рассчитывает риск. В моем случае таковой признан минимальным. Это значит, что бы я ни делал, хода истории мне не изменить. Они это называют “идеально вписанный в исторический процесс человек”» — про собственное определение того же самого — «человек никчемный» — я предпочел умолчать.