Три Нити (СИ) - "natlalihuitl" - Страница 65

Пока Кебхут занималась своим делом, вокруг меня — не парящего в воздухе, а лежащего на столе — стали скапливаться лужицы колышущегося пара. Пар вытекал из губ, из ноздрей, из уголков глаз; даже сочился из пор на коже, как мутный, сероватый пот. Я проследил за его движением: странное вещество стремилось прямо ко мне… я и был им. По правую руку парило такое же сизое облако — прямо над трупом ахаути по имени Уси. Он был храбрым воином, без колебаний отправившимся в погоню за Нагараджой, но сейчас его призрак испуганно дрожал — и вдруг, оборвав тонкий корень, связывавший его с плотью, унесся прочь.

Уси исчез так быстро, что мне невольно вспомнились подхваченные бурей птицы. Но стоило подумать об этом, как мой облик начал меняться! Там, где прежде были руки, появились два крыла; их наполнил горячий ветер, неведомо откуда взявшийся внутри корабля, — и со страшной силой потащил меня вперед, прямо через стены, потолки и перегородки, через зимний сад… Тогда деревьев в нем было куда меньше, а сорной пшеницы не росло вовсе. Наконец, я вылетел из темени Кекуит.

Над кораблем нависло ночное небо, непохожее на то, к которому я привык. Звезды в нем не стояли на месте: одни колыхались в темноте, словно бутоны водяных цветов, то подымаясь ближе к поверхности, то ныряя в глубину; другие плыли — как и я, подхваченные воздушными течениями, — сливаясь в реку живого света. Это было Наунет, небо мира мертвых. Но мне не хватило времени, чтобы изучить его незнакомые созвездия: давешний ветер сжал меня в кулаке и швырнул вверх. Не в силах сопротивляться, я распустил крылья и взлетел высоко над миром. И снова, как в первый день, мне открылись его долины и горы, океаны и махадвипы — но выглядели они иначе, чем из Кекуит. Стоило хоть ненадолго задержать на чем-то взгляд, как твердая оболочка предмета таяла, обнажая потайное нутро. Я увидел, как металлы мерцают в глубинах гор; как тени отделяются от ступней спящих хозяев и змеями ускользают в траву; как молнии созревают в тучах; как чортены пускают в землю глубокие корни, а на дне морей львы-черепахи поедают дающий бессмертие жемчуг. Весь мир будто бы превратился в расшитый холст или сеть драгоценных камней, которую повернули ко мне изнанкой — и показали нити и узлы, связывающие все вещи между собою.

Ветер дул на север, ни на миг не ослабевая, не выпуская меня из хватки. Луна и солнце, как круглые лампы из водянистого и огненного хрусталя, неподвижно висели по левую и правую стороны от меня, отмечая запад и восток, но не показывая течение дней. Когда я почувствовал усталость и голод, то понял, что был в пути уже долгое время. По счастью, внизу показались шатры рогпа, сочащиеся дымом санга и сжигаемых подношений; их запах насытил меня лучшей всякой пищи.

Наконец, я достиг устья небесной реки, — оно находится на необитаемом махадвипа Уттаракуру. Неподготовленный взгляд увидит там только пустошь: каменистую землю, не укрытую даже снегом, и единственное дерево, неведомо как оказавшееся в этом краю. Его ветви поломаны, древесина заледенела и стала прозрачной от холода; оно, без всяких сомнений, мертво. Вот только мне оно показалось совсем другим: огромным, как сторожевая башня, одетым в вихрящийся золотой огонь. Его кора сочилась черно-зеленой смолой, собиравшейся вязкими озерцами у корней; ветви, плетями свисавшие до земли, пестрели белыми плодами и желтыми листьями.

На дереве суетилось, ползало и порхало бесчисленное множество мелких существ. Одни походили на жуков размером с ладонь, с медными пластинами на спинах и рыжими конскими гривами. Широкими зазубренными челюстями они выхватывали носящиеся в воздухе искры и крепко прижимали к липкой коре — это и были листья дерева. Затем к добыче подступали твари помельче, вроде черных муравьев и бледных пауков с зеркальными пятнами на брюхе, — они пожирали большую часть пойманного огня, обильно приправляя его не то слюной, не то ядом, а объедки оплетали плотным коконом — это были плоды. Обитали тут и другие создания; некоторые были так малы, что и не разглядеть, а другие перекатывались, как комья пыли, лишенные постоянных очертаний.

Устав от долгого пути, я сел на одну из ветвей и долго наблюдал за их копошением, пытаясь понять назначение каждого существа; через некоторое время один из рогатых жуков подполз ближе и попытался укусить меня за лапу. Я хотел отогнать его окриком, но вместо слов из горла вышло громкое шипение. По счастью, этого хватило: жук развернулся и убежал прочь. Больше маленькие прислужники дерева меня не трогали.

Мне подумалось, что для этих существ мой вид слишком непривычен; и правда, сколько я ни оглядывался вокруг, на дереве больше не было птиц. Зато на глаза мне попался странный кокон, размером куда больше, чем прочие. Из любопытства я подобрался к нему и распорол плотную поверхность когтями. Густая зеленоватая жидкость хлынула наружу, как вода из легких утопленника. Внутри и правда оказалась птица! И у нее было лицо, знакомое мне, — лицо Сатхатхор, небет ирету, которая погибла несколько лет назад от проклятья Лу. Перья на ее висках слиплись иглами, кожа была цвета золы. Я принялся будить ее, неуклюже размахивая крыльями, — и она даже очнулась, но не произнесла ни звука и ничем не показала, что узнает меня.

А затем я разглядел среди ветвей и другие большие коконы; в них тоже могли томиться мои товарищи! Решив так, я принялся перелетать с ветки на ветку, разрывая когтями неподатливые оболочки. Оттуда и правда выпадали птицы с лицами ремет и мордами вепвавет — среди них была и ведьма с сорочьими перьями, когда-то напророчившая мне венец Железного господина. Вепвавет я оставлял там, где нашел, не зная, что еще с ними делать; ремет собирал в стаю. Хоть они и потеряли разум, но поворачивали головы, если я звал их по имени, и послушно следовали за мной.

Мало-помалу я собрал с дерева души всех, кто был убит в Махапурбах, — даже Уси, прибывшего сюда раньше меня, — но так и не сумел отыскать ни одного Железного господина, погибшего от безымянной болезни; не нашел я и ругпо… Наконец, оставив попытки, я поднялся вверх и полетел против течения небесной реки, указывая дорогу остальным ремет, на юг, к Кекуит. За время, которое я провел в птичьем обличье, мои крылья окрепли и без труда перебарывали встречный ветер. Скоро впереди показались Северные горы, мокнущие в облачном молоке, а затем и Мизинец, и блестящее, как зеркало, Бьяцо, и наш корабль. Влетев внутрь, я увлек стаю душ туда, где хранятся Сах спящих и мертвецов. Каждой из птиц я указал ее прежнее тело; там они и остались, нахохлившись, выжидая — не придет ли время родиться снова?

Я еще не знал, что одному из вернувшихся в Кекуит суждено стать сыном Меретсегер и моим будущим отцом. Да я и не спешил возвращаться в круг живых, вместо этого решив исполнить одну задумку. Снова покинув Кекуит, я начал подниматься в небо: сначала миновал пену туч, затем и реку живого света, не поддавшись ее течению; через полвздоха она превратилась в тонкую золотистую нить далеко внизу. Ветер, раньше поддерживавший меня, постепенно ослаб и сошел на нет; сам воздух вокруг стал прозрачнее и тоньше. Даже солнце и луна отдалились, прижавшись к самому горизонту, как псы к ногам хозяина. Мне приходилось все быстрее бить крыльями, чтобы взлететь выше. Перья на хвосте от холода застыли и звенели, как ледышки. Собрав остаток сил, я рванулся вверх — и вдруг врезался в небо.

Удар опрокинул меня; в один миг я пронесся сквозь воздух и голубые испарения земли и упал на дно ущелья, усеянное камнями. Падение было болезненным, хоть я и был уже мертв; но как только мои крылья окрепли, я снова взлетел — и снова не смог одолеть невидимую преграду. Это повторилось не раз и не два — до последнего я не хотел верить в неудачу! В мире живых прошли годы, прежде чем я отступился от своей цели. Так я выучил, что этот мир обнесен непроницаемой стеной и все его обитатели — телесные и бестелесные, маленькие и большие, ремет и вепвавет — на самом деле его пленники. И даже если бы Кекуит удалось залечить свои раны, мы все равно не смогли бы вернуться домой…