Лекарь-воин, или одна душа, два тела (СИ) - "Nicols Nicolson" - Страница 22

В монастырь я вернулся в сумерках, и попросил дежурного монаха отвести меня к отцу Герасиму.

Вручив ему волчат, передал слова Клавдии Ермолаевны. Как мне показалось, мог ничего не говорить. Увидев два маленьких серых комочка, глаза Герасима засветились радостью. Он меня не слышал, а наклонившись над волчатами, что-то шептал не неизвестном мне языке.

У травницы я не был две недели. Словно по закону подлости, именно в субботу начиналась сильная метель, и Герасим никуда меня не отпускал, опасался, что сгину в пурге. Проходилось идти на занятия в квадрате. Мои сокелейники, Семен и Игнат привыкли к моим субботним отлучкам, а сегодня были удивлены до крайности, когда я их потеснил за столом. Они ни столько удивлялись, столько сожалели, что им не достанется лишняя порция за обедом. Первое время ребята расспрашивали меня, им было все интересно, что происходит за стенами монастыря. А что я мог им рассказать? Рассказывал о природе, о птицах, ведь об истинной цели моих походов распространяться запретил Герасим. Я говорил, что по заданию Герасима собираю травы в лесу, летом и осенью, а зимой деру березовую кору. Конечно, ребята посмеивались, говорили, что нюхать траву, и собирать цветы, удел девчонок, а нормальному мужчине, каковыми они себя уже считали, этим заниматься недосуг.

Когда же установилась нормальная морозная погода, с безоблачным ярко-голубым небом и таким же ярким от холодного солнца снежным покровом с плавной конфигурации голубыми тенями вокруг сверкающих сугробов, я пошел к Клавдии Ермолаевне. Мороз пощипывал за раскрасневшиеся щеки — эдакие снегири, и упорно пытался нагло забраться под мой уютный овчинный тулупчик, чтобы там отогреться от самого себя, но я мужественно продолжал пробивать дорогу к травнице. С тулупчиком на следующую зиму нужно что-то решать, однако, коротковат, и тесноват он мне уже, вырос я из него в прямом смысле слова, руки чуть не по локоть выглядывают из рукавов. Денег, чтобы купить новый у меня нет, да и не знаю, где тулупы продают. Мерзнуть в армяках, как мои товарищи, не хочется. Просить помощи у Герасима стесняюсь, я и так у него и Клавдии Ермолаевны периодически подъедаюсь.

Акела терпеливо поджидал меня на том же месте. Я ласково погладил волка, как старого знакомого. Огромный зверь стал на задние лапы, положил передние мне на плечи, и начал облизывать мое подмерзшее лицо своим длинным, розовым и горячим языком. Ну, что за проявление нежности? Или он выделил для своей заботы самую замерзшую часть моего тела? Помог я тебе, Акела, так не надо меня слюнявить. Еще раз погладил волка, потормошил шутливо его голову, почесал за ушами и продолжил путь. Во время проведения всех указанных манипуляций меня не отпускала мысль о том, что все это я делаю с лесным хищником совершенно безнаказанно. Более того, волку это явно нравится. Странно все это…Акела не отставал, а потом и вовсе обогнал, жизнерадостно прыгая по снежному покрову, как бы показывая мне, что он дорогу к избушке знает. Наверняка знает, он же местный житель. А, главное, чувствует, зверь, что его волчата живы и здоровы, и переживать за них не надо. Скучать — другое дело. Ничего, мой лесной друг, наступит то счастливое для тебя мгновение, когда ты с такой же активностью будешь проявлять свои чувства рядом с детьми.

Сегодня на наших занятиях была тема приготовления обезболивающего отвара на основе зерен дурмана. Всегда думал, что дурман только для отравы годится, оказалось — он неплохой анестетик, если правильно приготовить отвар. Главное: правильная дозировка, как и во всем, все хорошо в меру, можно и меда принять смертельную дозу, как ни странно кому-то это будет читать. В процессе изучения темы узнал у травницы, что станет с человеком, если доза отвара будет превышена. Да, последствия могут быть очень серьезными, от легкого расстройства рассудка, до смертельного сердечного приступа. На всякий случай запомню, вдруг на будущее пригодится. Под чутким руководством травницы приготовил несколько порций обезболивающего средства. Как она определяла качество продукта неизвестно, но заверила, что у меня все получилось хорошо. Раз хорошо, то весь процесс и количество ингредиентов я запомнил навсегда.

Клавдия Ермолаевна составила все баночки в специальный ящичек, и пригласила меня обедать. Жаркое из оленины с пшенной кашей травнице удалось, я съел все с превеликим удовольствием.

— Тебе понравилась оленина? — вдруг поинтересовалась Клавдия Ермолаевна.

— Вкусно, — ответил я, прожевав очередной кусочек, тающего во рту мяса. — Не знал, что вы охотитесь в лесу.

— А я и не охочусь. Это твой серый друг меня снабжает свежим мясом. Перед второй метелью, волк мне притащил тушу оленя. Пока возилась с разделкой, задул сильный ветер, усилился мороз, и повалил снег. Я отдала волку ненужные внутренности, он их в мгновение проглотил. Думала, волк уйдет, а он даже и не подумал. Устроился на крыльце, свернувшись в огромный клубок. Жалко мне его стало. Он потерял любимую подругу, дети неизвестно где. Разрешила ему зайти в сени, хотя приглашала пройти к печи, чтобы ему теплее было. Улегся серый в сенях, и до самого рассвета там находился. Потом я его выпустила, несмотря на завывание ветра. Походив вокруг избы, и сделав свои дела, волк вновь расположился на крыльце. И так все дни пока мела метель. А потом он ушел. Вот и пойми, что это было.

— Благодарил вас волк, и охранял в стужу, а сейчас, когда распогодилось, пошел охотиться. Кстати, я его встретил по пути к вам. Облизал меня всего. На радостях, что ли? Чует его сердце, что с волчатами все в порядке — отец Герасим души в них не чает.

— Ладно, пусть приходит, он мне не помеха. Наверное, скучно ему одному без подруги. Василий, ты уже доел?

— Да, Клавдия Ермолаевна, наелся до отвала, как тот серый волк, чувствую приятную тяжесть в животе. Очень вкусно вы готовите, трудно оторваться от миски.

— Вот и славно. Собирайся в монастырь, чтобы поспеть до темна, как бы к вечеру вновь метель не разыгралась. Чувствую: погода не устойчивая, что угодно может произойти, поторопись, Вася.

Ведьма она что ли? Думал я, преодолевая последние метры до ворот нашей обители, пробиваясь сквозь летящий в лицо снег. Точно предсказала снежную пургу. Кричал долго, надрываясь во всю глотку, пока меня услышали. А всему причиной сильный ветер, завывающий на все лады, заглушающий любые звуки и, к тому же, уносящий их в белесую от миллиардов снежинок даль. И не мудрено, что дежурившие у ворот монахи не услышали мой детский крик, скорее писк. Прибежал в свою келью, и стал интенсивно растирать все свои конечности, озяб знатно. Хорошо, хоть в келье тепло, дров истопник не жалел. Забравшись под одеяло, согрелся, и уснул. Друзья даже на ужин не смогли разбудить, может, и не сильно старались, поделив мою порцию между собой. Да и пусть, я вкусненькой оленины наелся. Удивительно, но отец-наставник Герасим не стал меня разыскивать, да и наш «квадратный» отец Остап, не стал тянуть меня на вечернюю службу.

Практически до середины февраля жизнь моя протекала без изменений, в том же режиме. Я уже давно привык к монастырскому образу жизни, и не понимал, как можно жить по-иному. Весь световой день был заполнен до отказа, лишь ночью я мог спокойно отдохнуть. Надо сказать, что я засыпал, только голова касалась неказистой подушки. Снился мне то Акела, говоривший со мной сердитым голосом деда, то стройные ряды моих цветущих кактусов. Иногда во сне чувствовал обволакивающий меня запах петуний. Но чаще всего мне снилась моя жена в том образе, который я на всю оставшуюся жизнь запомнил во время нашей последней встречи — вцепившуюся побелевшими от напряжения пальцами в спинку пустого, предназначенного мне, стула и с бесконечно грустными глазами. Я чувствовал: ее душа разрывается пополам. Одна ее половинка тянула меня к себе поближе, а другая — с трудом отталкивала в жизнь. Вторая половинка оказывалась сильнее.

Сегодня отец Герасим выдернул меня с занятий по риторике, ему срочно понадобилась моя помощь. Привезли охотника, пострадавшего от рогов лося.