Дело всей жизни (СИ) - "Аксара" - Страница 28

Хэйтем задумался, а потом негромко произнес:

— Я слышал это имя.

— От меня, — мрачно буркнул Шэй. — Это он — в том числе — заправлял французским флотом во время Семилетней войны. И именно он подписал с Британией мир. До того я полагал его только политиком и военным, однако после разговора с Софи мое мнение изменилось, и я исполнился подозрений. Однако я не обманывался — Этьенну благоволит маркиза де Помпадур, и у меня не было шансов незаметно пробиться сквозь его окружение или очаровать маркизу так же легко, как Мими, Жасмин, Зизи и даже Софи. Если бы я хотел убить — возможно, но получить сведения я не мог.

— И что же ты сделал? — оживленно поинтересовался Хэйтем. Кажется, начатый по необходимости разговор не на шутку его увлек.

— Как всегда, нашлось слабое звено, — вздохнул Шэй. — Его племянник Сезар Габриэль де Шуазёль-Прален. До того он был в фаворе у дядюшки, а позже его… отстранили от кормушки. Сезар много пил, раздавал векселя… Софи обязалась обольстить его и выяснить, что случилось. От Софи я удрал черным ходом, потому что всё то время, что мы говорили, за запертой дверью орали и даже стучались.

— Если бы ты вышел, тебя бы вызвали на дуэль, — буднично заметил Хэйтем. — Все.

— Не знаю про дуэль, но массового побоища я не хотел, — фыркнул Шэй. — Об этом бы потом все газеты писали. Так что я удрал, а с Софи встречался уже в гостинице. И через три дня она сообщила мне, что Этьенн, дядюшка ее любовника, получил доверие выше, чем даже пэр и премьер-министр, а самого племянника оставил в дураках. Что может быть выше государственной должности? Я немедленно собрался в Версаль.

Хэйтем весь подобрался, как охотничий пес, но молчал. Ждал, что скажут.

Шэй тоже помолчал. Он много раз думал, как преподнести это возлюбленному — писать о таком не решался, опасаясь, что письмо могут перехватить. Можно было описать свои действия очень по-разному: подать себя охотником или жертвой, политика всегда была делом грязным. Но он заглянул в серые глаза — и вдруг понял, что не хочет никак ничего подавать. Хотелось просто сказать.

— Я провалил задание, Хэйтем, — тяжело вздохнул Шэй. — У меня был если не карт-бланш, то каре, но вмешался случай. Я добирался осторожно, поскольку выяснил, что там куча мешков с деньгами будут решать дело какой-то невероятной важности. И я совершил первую ошибку — не придал этому значения. Подумал, что к лету уважаемым мешкам с деньгами, конечно, хочется собраться на несколько недель у фонтанов и на всяких барбекю, чтобы, например, решить, поднимать ли налог на рыботорговлю на один су. Потом я выбрался из города… И совершил вторую ошибку. Не следовало останавливаться в гостинице так близко от Парижа и так далеко от Версаля. Но мне тогда казалось, что лучше не слишком приближаться. А потом, в гостинице… Я…

Шэй замолчал. Он ждал, что Хэйтем резко окрикнет, потребует договорить, и это было бы легче — признаться магистру Ордена. Признаться любимому человеку было во сто крат трудней.

Однако Хэйтем задачу легче не сделал. Он озабоченно поглядел и подбодрил:

— Говори, Шэй. Мне нужно знать.

— В гостинице я узнал, что мсье Этьенн де Шуазёль тоже остановился здесь. Это было чертовски странно — ведь до Версаля было меньше дня пути. Что ему мешало добраться сразу до места? Это я остановился в гостинице, чтобы иметь свободу действий! Меня захватил азарт, и я подумал, что смогу проследить за ним и выяснить его роль… Я никогда не видел его лично, только портрет, но понадеялся на свое чутье, на умение смотреть на людей. Но так случилось, что мы столкнулись с ним раньше, чем мне удалось определить, кто из гостей — Этьенн. И я не мог не узнать его, хотя прежде знал под другим именем.

Шэй снова замолчал, и Хэйтем так же сдержанно-мягко поторопил:

— Кто это был?

Шэй опустил глаза — то ли от стыда, то ли желая скрыть злость. И ответил, не оставляя себе права на снисхождение:

— Тот, кто в Венеции всадил в меня ассасинский клинок.

Повисла тишина. Шэй так и не поднимал глаз. Не желал увидеть презрение, насмешку, ярость или, того хуже, сочувствие. Однако Хэйтем снова его удивил:

— Значит, этот Этьенн — ассасин… Ты убил его?

— Нет, — глухо отозвался Шэй. — Я понимал, что убивать его мне нельзя — сведения есть только у него. Но когда он меня заметил и узнал, призвал своих — похоже, наши французские соратники сильно ошибались в том, что в Париже нет структурированной ячейки Братства! Пока я с ними дрался, он успел удрать. Мне удалось вырваться из схватки, я взял лучшую лошадь в конюшнях, погнался за ним, но не успел. Там всего четырнадцать миль от города, а вокруг Версаля огромное количество солдат. Этьенн ускользнул. А вместе с ним — и возможные сведения о Шкатулке. Я вернулся в Париж. Пил две недели и спал одетым. Софи приходила, один раз даже предложила отдаться мне, чтобы развеселить. Я был пьян и обозвал ее. А она только рассмеялась и укрыла меня одеялом. А потом вернулась — не знаю, через сколько дней… И сообщила, что Этьенн добился своего — заключил Версальский договор о том, что отныне Генуя лишается Корсики, и Корсика в уплату долга переходит Франции. Так вот зачем он ездил в Италию! Я говорил, что и Венеция, и Генуя — это почти отдельные государства? Братству это, конечно, было не по вкусу… Я упустил его дважды, Хэйтем.

Мистер Кенуэй довольно долго молчал, а потом — Шэй боковым зрением видел, как тот разлепил спекшиеся губы — уронил:

— Да мне плевать и на Венецию, и на Геную, и уж тем более на Корсику. Какая разница, кому принадлежит Корсика — Италии или Франции?* И, откровенно говоря, мне наплевать на какого-то ассасина-француза-итальянца. Мало их, что ли, по всему миру.

Шэй озлобленно вскинулся:

— Он дважды меня обошел! А если кто и знает про Шкатулку, так это он! Но после нашей встречи за мной начали гоняться все — и ассасины, и солдаты, и стража… Все! По Парижу мои портреты развесили! После такого провала местный Орден мне ничем помочь не мог — хорошо еще, что предоставили укрытие. Я был вынужден покинуть Париж, а потом и Францию. А Шкатулка осталась там. Я это чувствую.

Хэйтем улыбнулся — самыми уголками губ:

— По крайней мере, ты точно знаешь, где ее искать. Когда ты отдохнешь, тебе в голову придет еще с десяток планов, как ее достать — один другого рискованней. Самое главное — ты жив и цел. Ведь цел?

— Да, — хмуро буркнул Шэй. — Получил пару царапин.

— Я проверю, — пообещал Хэйтем.

Мистер Кормак сжал кулак и наконец-то поднял взгляд:

— Ты отчитывал меня и за меньшее. Почему же…

— Я отчитывал тебя как магистр тамплиеров, — сухо бросил мистер Кенуэй. — А сейчас я хотел бы убедиться, что у тебя не появилось новых шрамов.

Шэй поглядел внимательнее и убедился, что Хэйтем действительно не злится на него. Что стоило сейчас прогнать незадачливого искателя приключений с порога и отправить обратно во Францию? Однако великий магистр Ордена тамплиеров только слегка улыбался и даже не пытался выяснить подробности очередного провала. Скорее уж, по лицу любовника — как всегда, почти бесстрастному — можно было сказать, что он заинтересован в другом.

— Хэйтем, — хрипло позвал Шэй. — Ты — магистр. Я должен был вызвать как минимум… твое недовольство.

Мистер Кенуэй улыбнулся чуть заметнее, а потом и кивнул:

— А я и недоволен, капитан Кормак, — но высказаться не дал, продолжил. — Почему вы до сих пор — там? Ваш устный отчет я выслушал и принял к сведению.

Шэй подался вперед, спрыгнул с подоконника. Неудачи, преследующие его с самого начала охоты за чертовым артефактом, вдруг показались не столь уж глобальными и всеобъемлющими. Такое случалось и раньше; изначально было понятно, что охота не будет легкой. Даже Коннор говорил, что охотник не должен терять себя на охоте — всегда должен помнить, кто он и кто добыча.

Но сейчас Шэй не чувствовал себя на охоте. Глядел в глаза Хэйтема — и вспоминал прожитый совместно год. Еще тогда Шэй не сомневался, что это станет самым счастливым временем в его жизни. И немного горько было от того, что для Хэйтема было не так — тревоги и старая боль не способствуют счастью. Так что пока Шэй наслаждался мирным и покойным бытом на одном месте, Хэйтем, наверное, переживал очередной виток своей личной боли. И так и не поделился ею. Возможно теперь, когда эта история, так или иначе, окончена, захочет.