Дело всей жизни (СИ) - "Аксара" - Страница 27

До мистера Кормака дошло, от сердца отлегло, и он смешливо разулыбался:

— Собственно, магистр Кенуэй, я не собирался сдавать вам отчет в письменном виде, стол не обязателен.

— В общем, да, — Хэйтем словно задумался, а потом бросил так же, без улыбки. — Я охотно соглашусь на… хм… устный отчет.

Шэй так и замер. Хэйтем… вот это сказал? Впрочем, Шэй тут же напомнил сам себе, что за тот год, что они прожили вместе, пока решался сложный и громоздкий дипломатический вопрос с британским Орденом тамплиеров, Хэйтем неплохо приноровился отвечать на откровенные двусмысленности такими же двусмысленностями — только отвечать с абсолютно непроницаемым лицом. Да Шэй и раньше замечал, что чувство юмора у любовника весьма мрачное. И это придавало ему некоторого… шарма, как с придыханием говорили француженки.

Шэй невольно поглядел на Хэйтема, стараясь, чтобы разом участившееся дыхание не выдавало его. После подобных разговоров будет трудно и в самом деле рассказывать о своих изысканиях, но Хэйтем упрям: сначала дело, и только потом все остальное. Шэй залпом допил чай и поднялся:

— Ну что ж, идемте, магистр.

И вроде бы хотел как раз настроить на деловой лад, но вышло отчего-то… фривольно. Или это после Парижа все таким кажется?

Хэйтем поднялся, безукоризненным движением отбросил на стол салфетку и прозвонил в колокольчик еще раз, возвещая, что можно убрать со стола.

Направляясь в сторону спальни, Шэй снова оглядел непривычное немного убранство и негромко поинтересовался:

— Я вижу, ты занялся отделкой дома. Ковры, вазы… Холл я почти не узнал. Хотелось чего-то нового?

Хэйтем ступил на мягкий ворс, удовлетворенно огляделся и философски заметил:

— Просто Коннор подрос. Перестал носиться с дикими переливчатыми воплями по коридорам. Теперь он предпочитает компанию мальчишек, хотя вернее было бы сказать — банду, потому что разбойники малолетние. Впрочем, говорить только о мальчишках не очень верно. Среди них есть юная мисс Бриджит, но она, как мне рассказывал Коннор, мало в чем уступает мальчикам, а плюется вообще дальше них.

Шэй постарался не рассмеяться. Напряжение слегка отпустило его, и он уточнил:

— А холл? Вроде бы там и раньше было довольно… просторно.

— Да, — вот теперь Хэйтем нахмурился. — Но один юный джентльмен и тут отличился. Когда мы возвращались со стрельб по весне, в дом залетел скворец, выгнать не удавалось, и этот охотник не нашел ничего лучше, чем выстрелить в него из пистолета. Птицу он сбил, но кроме птицы сбил еще и люстру, и лепнину. И это не говоря о том, что Энни лишилась чувств, когда в доме начали стрелять. Обычно я не позволяю себе такого.

— Он просто хотел тебя поразить, — Шэй одновременно восхитился и с трудом удерживался от смеха. — Ведь Коннор говорил, что пистолеты…

— Теперь я выдаю ему пистолеты исключительно на пленэре, а потом отбираю, пока ему не пришло в голову пострелять на улице, — резко откликнулся Хэйтем — он веселья не разделял. — Это все твое влияние! Весь в тебя.

— Ты, вероятно, что-то путаешь, — Шэй прищурился. — Коннор никак не мог бы быть моим, несмотря на все мои старания в этой области.

Взгляд, которым одарил его любовник из-за плеча, был очень красноречив, однако недолгий путь до спальни подошел к концу, и Хэйтем жестом пригласил Шэя пройти, потому что спальня в этом доме запиралась так же неукоснительно, как и кабинет.

Здесь было уютно и натоплено, Шэй с наслаждением разделся до рубашки и распустил еще влажные волосы. Собранные в хвост, они плохо сохли.

Безупречно застеленная кровать манила — хотелось плюхнуться на нее, смять покрывало, прижать к себе Хэйтема и забыть ненадолго обо всем, но дело есть дело, и мистер Кормак благоразумно предпочел разместиться на подоконнике.

— Париж, — произнес он, чтобы отсечь пока иные мысли и желания. — Я отправился в Париж. Мне казалось, что этот город должен отличаться от прочих — Второй Рим, законодатель моды и развлечений… Сен-Дени, Сен-Монтен и Монмартр… Но оказалось, что Монмартр — отдельно, а Париж — так сказать, отдельно. Там хватает всякого сброда, и я легко бы мог затеряться, но после Лондона и… И после того, как я год провел среди приличного нью-йоркского общества, мне хотелось чего-то почище. Я поселился в гостинице средней руки и попытался узнать, чем живет город. Где и что искать, я всё равно толком не знал.

— Подожди, — мистер Кенуэй устроился напротив, и теперь кровать словно разделяла их — небрежно развалившегося на подоконнике Шэя и напряженную фигуру магистра тамплиеров. — Ты писал, что снесся с французским Орденом, и те приняли тебя хорошо. Что это значит?

Шэй приоткрыл окно и впустил в комнату свежий весенний воздух, пахнущий землей и молодыми почками на деревьях. Лицо обдало прохладным порывом, стало полегче.

— Это значит, что я учел свои прежние ошибки, — грустно усмехнулся Шэй. — Я не желал делиться сведениями о Шкатулке, но сообщил, что ассасины похитили некие колониальные ценности, стоимость которых не поддается исчислению. Французы в ответ поведали мне, что структурированного Братства в Париже нет, и в окрестностях тоже. Это было одновременно и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что мне едва ли бы кто-то смог помешать, а плохо, потому что, несомненно, эта столица была избрана как раз из-за отсутствия привычных каналов связи. Мне предложили представить меня обществу, но я не хотел раскрывать инкогнито, и тогда мне назвали несколько имен сочувствующих. Среди них была Софи.

Мистер Кенуэй слушал очень внимательно. На лбу его пролегли глубокие морщины, а пальцы скрещенных рук вцепились в обшлаги рукавов.

— Ты отправился к ней с рекомендацией?

— Нет, — Шэй покачал головой. — Поначалу я подумал, что сойтись с ней не составит труда, мне сразу сказали, что эта… мадемуазель… прошла по многим рукам. Однако когда я пришел по адресу, который мне сообщили, я понял, что это будет не так-то просто. Софи танцует в балете, и как бы ни относились к подобному некоторые «достойные» люди, у нее собиралась просто уйма народу. Я попытался было пробраться привычным путем, но был остановлен целым отрядом поклонников. Убивать их было неразумно, мадемуазель бы не обрадовалась, а посему, когда меня оттуда вышвырнули, мне пришлось начать с Мими, та подобным вниманием похвастаться не могла.

Мистер Кенуэй воспользовался тем, что Шэю пришлось перевести дыхание, и вскинул бровь:

— Мне посочувствовать или позавидовать?

— Посочувствовать, — отрезал Шэй. — В этом Эдеме любви и интриг были все возможности завязнуть очень надолго, а потому я действовал довольно грубо. Рассыпал комплименты, отправил с десяток корзин цветов, а игристыми винами, наверное, можно было наполнить ванну. В конце концов, Софи обратила внимание на столь щедрого новенького, и мне удалось сказать ей несколько слов, после которых она пригласила меня к себе после представления. Видел бы ты рожи тех, кто неделей раньше меня оттуда выкинул…

— Они это как-то прокомментировали? — кажется, мистер Кенуэй и сам начал проникаться возмущенным рассказом.

— Да, — язвительно откликнулся Шэй. — «О-ла-ла», «оп-па-па» и множеством местных идиом, которые я, боюсь, не смог в должной мере оценить с моим посредственным владением французским. Софи заперлась от этой своры и… Кажется, я никогда не видел, чтобы женщины настолько менялись за пару мгновений — в будуар меня проводила ослепительной красоты кокетка, а за запертой дверью я повстречался лицом к лицу с хищной пираньей. Разговор не был легким, но я отрекомендовался и был готов платить, и это решило исход дела.

Хэйтем рассеянно пошарил по комнате взглядом, оперся на спинку изножья кровати и почти одобрительно произнес:

— Даже по твоему описанию — незаурядная женщина.

— Это верно, — кивнул Шэй. — Она рассказала, что большинство всяческих интриг происходит не в Париже, а в Версале. Это пригород, исторические королевские владения, но я и так это знал — ребята из Ордена говорили. И еще она рассказала, что знать в последнее время стекается из Парижа в Версаль. Это было не очень странно: май же, кому охота торчать в жарком вонючем городе? Но все-таки что-то в ее словах меня насторожило. Мне не хотелось вникать в политику, и я поинтересовался, не появлялось ли в Париже за последние два года особенно ярких личностей. Она назвала мне несколько имен, но меня привлекло имя Этьенна Франсуа де Шуазёль — главным образом потому, что он был в Италии как раз тогда, когда я охотился за Шкатулкой.