Самое трудное испытание (СИ) - "Elle D." - Страница 25

Зато вечером, идя по двору, Риверте никого уже не смущал своими проклятыми щиколотками.

Шли дни, и Уилл привык к нему. Как привыкал когда-то в Даккаре: с недоверием, опаской, постоянно начеку, не зная, чего ждать от этого непредсказуемого, своенравного человека. Но как и тогда, Риверте не переставал его удивлять. На сей раз — тем, что не удивлял абсолютно ничем. Он трудился, молился, ходил в часовню, в баню, в сад, и со временем Уилл даже стал забывать, что он вообще здесь.

В конце концов Уилл сказал на ежедневной исповеди отцу Леонарду, что, похоже, испытание оказалось не столь сурово, как он опасался вначале.

— Рад это слышать, — улыбнулся настоятель. За проведенный здесь месяц Уилл привык к нему и полюбил, как родного — никогда у него не было наставника добрее и милосерднее, даже если вспомнить брата Эсмонта. — Значит, ты уже готов выполнить поручение, которое я как раз собирался тебе дать.

Уилл изъявил полную готовность выполнить любой приказ отца-настоятеля… но его пыл заметно поугас, когда он выслушал, в чем именно это поручение заключалось.

— Это будет урок смирения для вас обоих, — сказал отец Леонард, и снова в его строгих глазах мелькнул нечто, неуловимо напоминающее лукавство.

Уилл тяжело вздохнул и пообещал. что будет настолько смиренен, насколько это возможно.

Он нашел Риверте на кухне, к которой тот был теперь неофициально приписан так же, как Уилл — к монастырскому саду. Тот сидел на корточках у очага и выдраивал его с весьма поглощенным видом.

— Брат Фернан, — окликнул его Уилл чуть севшим голосом, чувствуя что-то странно неправильное в том, чтобы обращаться к Риверте так.

Тот обернулся. Смерил Уилла задумчивым взглядом.

— Да, брат Уильям?

— Отец Леонард дал нам совместное поручение. Следуй за мной.

— Я полностью к вашим услугам, — сказал Риверте, поднимаясь на ноги, и Уилл поправил его:

— Твоим.

Риверте медленно кивнул, не сводя с него слегка прищуренных глаз.

— Твоим, — вполголоса повторил он, и Уилл, молча отвернувшись, вышел из кухни и зашагал к саду.

Монастырский огород представлял собой два десятка аккуратных грядок, вытянувшихся вдоль южной стены монастыря между фруктовыми деревьями и виноградником. В основном это были овощи, которые поставлялись затем на монастырскую кухню и наполняли жидкую похлебку: морковь, свекла, фасоль, некоторые травы. А ещё там была грядка земляники, и Уилл с завистью подумал, что если бы благословенная мысль уйти в монастырь осенила его парой месяцев раньше, они бы ещё успели ею полакомиться. Теперь же ему оставалось лишь позаботиться о кустах, которые дадут новые плоды лишь на будущий год.

— Нужно выполоть сорняки, — сказал Уилл, указав на земляничные грядки, довольно сильно заросшие сорной травой за лето. — И подкормить кусты.

— Подкормить? — приподнял брови Риверте, и Уилл терпеливо пояснил:

— Насыпать удобрения. Я буду пропалывать и делать борозды, а вы удобрять.

Для этой важной задачи они получили в амбаре пару мотыг и ведро, наполненное вонючей, вязкой черно-коричневой жижей, булькающей и пенящейся при каждом шаге. Уилл с затаенным злорадством вручил Риверте ручку тяжеленного ведра, а сам взял мотыги.

— Что это за дивное варево? — осведомился Риверте, потянув воздух своим аристократическим носом.

— Смесь перегноя и куриного помета, гашеного в воде. Я сам его приготовил, — добавил Уилл, от души забавляясь искренним удивлением, проступившим на лице Риверте, которое сменилось затем неподдельным уважением.

— Вы зашли по дороге смирения куда дальше, нежели я мог предположить, — сказал Риверте, и Уилл снова поправил его:

— Ты.

— Ты, — покорно согласился Риверте, и они принялись за работу.

Это оказалось труднее, чем Уилл ожидал. Заготовка компоста была хотя и грязной, но простой и грубой работой: знай себе маши лопатой да задерживай дыхание. По сравнению с этим прополка грядок требовала ювелирного мастерства. Уилл умел быть педантичным в том, что касалось чистописания, но в обращении с предметами, более крупными, нежели гусиное перо и чернильница, был до обидного неуклюж. И все же он делал все от него зависящее, чтобы не порубить острием мотыги нежные стебли и листки земляничных кустов, не задеть их тонкие корни, однако освободить от сорной травы и расчистить землю вокруг, чтобы можно было выкопать канавки у корней. Он пыхтел от натуги, углубившись в эту сложную задачу, и так старался, что почти забыл о присутствии Риверте. Тот помогал, не пророняя ни звука: зачерпывал узким ковшом вонючую жижу удобрения и аккуратно, метко разливал по кривым канавкам, выкопанным Уиллом, ни разу не плеснув мимо и не запачкав их светло-серых ряс. Иногда он наклонялся к Уиллу так близко, что они едва не сталкивались лбами; иногда Уилл ловил себя на том, что их плечи соприкасаются, и достаточно лишь протянуть руку, чтобы… Но его руки были заняты мотыгой и почернели от земли, под ногти забилась грязь, а Риверте крепко сжимал ведро в одной руке и ковш для компоста — в другой. Так что у них не было ни времени, ни возможности найти своим рукам иное, более грешное применение.

Когда они справились с заданием, уже перевалило за полдень, и высоко поднявшееся солнце не по-осеннему горячо припекало их затылки.

— Всё, — выдохнул Уилл, когда последний куст наконец был обработан, и, бросив мотыгу, с коротким вздохом сел прямо на землю.

— Уже устали? Я бы ещё занялся капустой, — деловито заметил Риверте, и Уилл возразил:

— Нам не поручали капусту. Не будьте тщеславны, сир, чрезмерное рвение — тоже проявление греха гордыни.

— Какой ещё сир? А как же брат Фернан?

— То есть брат Фернан, — смутился Уилл.

Риверте отставил инструменты, небрежно вытер руки о свою рясу (и Уилл ещё сомневался в истинности своих подозрений на его счет!) и сел на землю с Уиллом рядом, жмурясь напротив яркого солнца, бьющего ему в глаза.

— Не думал, что скажу это, — проговорил он, — но тут и вправду по-своему хорошо.

— Да ладно, — усмехнулся Уилл.

— Нет, правда. Тысячу лет не работал руками. Во всяком случае, не так много, как за эту неделю. И в этом действительно что-то есть. Когда заняты руки, голова свободна.

— Это точно, — не мог не согласиться Уилл. И добавил, помолчав: — Знаете, когда-то я представлял, что мы с вами будем делать, когда состаримся. Воображал нас сидящими у камина в Даккаре. Вы греетесь у огня, я читаю вам вслух. Мы оба старые, сморщенные и седые…

— Какой ужас! — содрогнулся Риверте, и Уилл засмеялся:

— …потому что я прекрасно понимал, что только став старым, сморщенным и седым, вы усядетесь у камина и позволите вам почитать. Пока вас ноги носят, все равно не угомонитесь. Словом, я рисовал себе всякие дурацкие пасторальные картинки, но, честное слово, ни в одной из них мы с вами не пололи вместе огород. Это превосходит все мои самые дерзкие фантазии.

— А ещё я умею доить козу, — с гордостью сообщил Риверте.

Уилл резко повернул голову и уставился на него.

— Честное слово, не вру, — добавил Риверте, поймав этот недоверчивый взгляд. — В этом деле главное — как следует зафиксировать задние ноги. И мозоли на пальцах не повредят, потому что эти их соски на вымени, ну вы знаете, они твердые, как деревяшки, и…

— Воистину, вы по-прежнему полны сюрпризов, — Уилл покачал головой. — Я даже боюсь спрашивать, где и когда вы обрели подобное знание.

— Могу рассказать, — предложил Риверте, опираясь на вытянутые руки и откидывая голову назад. Он нежился на осеннем солнышке, точно довольный кот, и Уилл вдруг подумал: как тепло, как хорошо, как чудесно. Пусть это не заканчивается подольше.

Это была слабая и малодушная мысль, но он ничего не мог с ней поделать. И не хотел её прогонять.

— Если это не займет много времени… — протянул Уилл. — Скоро пробьет набат к обеду.

— Да нет, не займет. Мы это делали вместе с Рикардо. То есть мы бросили жребий. Ему выпало колоть дрова, а мне — доить козу. Я был в ужасе. Эта коза была сущим дьяволом, огромная, словно черт, с бешеными красными глазами…