Самое трудное испытание (СИ) - "Elle D." - Страница 22

Уилл вошел в открытую галерею, соединявшую сад со столовой, и успел сделать лишь несколько шагов, прежде чем услышал громоподобный голос:

— Чрезвычайно вам признателен, добрый брат. — И потом, после короткой паузы: — И вас тоже благослови Господь.

Уилл застыл, словно пораженный громом. Руки и плечи у него покрылись мурашками. Не может… нет, этого не может быть. Померещилось, или он вправду сходит с ума?

Последняя мысль встала перед Уиллом во всей своей чудовищной неотвратимости, когда он увидел Фернана Риверте, вышедшего из двери напротив и зашагавшего по галерее к нему навстречу.

Фернана Риверте в его лучшем лиловом костюме, при полном параде, несущего в руках сложенную серую рясу с поставленной на нее сверху парой деревянных башмаков.

Уилл стоял, точно пень, и таращился на него, понимая, что выглядит неимоверно глупо, однако совершенно ничего не в силах с собой поделать. Страх, всколыхнувшийся в нем в то мгновение, когда он услышал это зычный голос (отнюдь не исполненный трепета и страдания, как Уилл втайне надеялся!), сменился изумлением, а затем гневом. Ну как это только у него получается?! Никто, никто из мирян не смеет переступать внутреннего порога обители святого Верениса! И это было одной их причин, почему Уилл решил здесь остаться! Но Риверте умудрился обойти и этот запрет, и тут нашел угольное ушко, сквозь которое изворотливо протиснулся. Расстояние между ним и Уиллом стремительно сокращалось: граф шагал по монастырской галерее, будто по плацу, громыхая шпорами и на два корпуса обгоняя семенящего за ним брата-кастеляна.

Уилл не знал, что сделает, когда они поравняются, и еще меньше знал, что намерен сделать Риверте: вполне возможно, что небрежно закинет Уилла на плечо и последует дальше. Но Риверте, приближаясь к нему, даже не сбавил шаг, и Уилл невольно отступил с его дороги, когда сир граф пронесся мимо него с таким величественным и неприступным видом, словно сам являлся пресветлым архиепископом, явившимся инспектировать скромную провинциальную обитель.

Риверте прошел мимо Уилла совершенно спокойно, не удостоив его даже взглядом.

Вместе с братом-кастеляном они пересекли галерею, и дверь закрылась за их спиной.

Уилл стоял, не шевелясь, еще несколько мгновений. В его груди понемногу нарастала ярость: бурная, неудержимая, точно та самая, что вынудила его накричать на Риверте в Даккаре, а потом выскочить вон и унестись прочь куда глаза глядят. Уилл годами давил в себе эту ярость, давил обиду, негодование, смятение — все, виной чему был этот невыносимый человек. И вот теперь, когда наконец, после стольких лет, Уилл, казалось, нашел свой островок покоя, позволяющий ему преодолеть все эти постыдные, мучительные чувства — Риверте врывается на этот хрупкий островок и топчет его грязными сапогами! Да сколько можно?!

Уиллу хотелось завопить, врезать кулаком в стену, а лучше всего — догнать Риверте и попросту вмазать ему кулаком в лицо. Интересно, почему ему прежде ни разу не приходила эта благословенная мысль?!

Но потом он взял себя в руки. Отступил от стены, тяжело дыша. Нет. Он именно потому и оказался здесь, что стремится обуздать свои страсти. Уж слишком долго они вели его в поводу, словно покорную лошадь. Уилл не будет бросаться на Риверте с кулаками, отнюдь.

Вместо этого он круто повернулся на каблуках и помчался в приемную отца-настоятеля.

Тот, к счастью, оказался на месте и не занят, так что сразу принял Уилла. И по его лицу Уилл понял, что отец Леонард доволен событиями этого утра ничуть не больше самого Уилла.

— Он здесь! — с порога воскликнул Уилл, забыв все свои похвальные намерения был благоразумным и сдержанным.

— Я знаю, — вздохнул отец Леонард. Им обоим не надо было называть имя того, о ком идёт речь.

— Но почему? Вы ведь говорили, что это невозможно!

— Я говорил, что он не сможет проникнуть в обитель силой, — уточнил отец Леонард, озабоченно хмурясь. — И ему действительно не смогла бы в этом помочь ни армия, ни даже королевский указ. Но я не могу отказать человеку, изъявившему желание приобщиться к служению Господу и выбравшему для этого обитель, вверенную моему попечению. Ибо указать и облегчить заблудшему дорогу к Триединому — мой прямой и первейший долг.

— Дорогу к… — Уилл запнулся, решив, что неверно расслышал. Ошеломлённо качнул головой. — Простите, святой отец. Мне показалось, вы сказали что-то о дороге к Триединому. Должно быть, я неправильно понял…

— Ты все правильно понял, брат Уильям. Фернан Риверте прибыл сегодня сюда, явился ко мне и выразил желание ступить на дорогу богослужения. Он сделал в точности то, что и ты, и у меня не было ни единогода повода ему отказать… хоть сердце моё и противится этому, прости меня, Боже, — вздохнул отец-настоятель.

Уилл снова качнул головой. Это было нелепо. Риверте в монастыре? Риверте в послушниках, в серой рясе и деревянных башмаках, на коленях в часовне, подпевающий Священным Руадам? Что за вздор? Что за возмутительный, богохульный вздор?

И какой ловкий, блестящий маневр. Исключительно в духе стратегического гения господина графа.

— Это ложь, — проговорил Уилл. — Он солгал вам, отец Леонард, что бы ни сказал. Он не хочет обратиться к Триединому. Он в него вообще не верит. Он здесь исключительно из-за меня. Это очередная уловка, чтобы выманить меня, смутить, вернуть…

— Вполне возможно. И потому ты должен быть особенно стойким. Господь посылает тебе новое испытание, брат Уильям, и с его помощью ты выдержишь это испытание, как и все прочие. Верь, и тебе воздастся по вере. Не больше, но и не меньше.

— Это нечестно, — Уилл почувствовал, что глаза вот-вот наполнятся слезами. А ведь он уже решил, что никогда больше не сможет заплакать. Как же, размечтался. — Я сделал все, что от меня зависело. Все, что мог. Я так старался все наладить. Но это было чересчур для меня. Слишком много, святой отец, слишком… Почему он просто не оставит меня в покое?

— Его душа для меня окутана тьмой, брат Уильям. Он исповедовался мне, без исповеди к послушанию никто не допускается. И однако же исповедь эта была исключительно формальной, дословно отвечавшей ритуалу. В отличие от твоей первой исповеди, столь искренней и столь широко открывшей мне твое сердце. Сир Риверте не таков. Но он выполнил требуемое, поэтому я не мог отказать ему присоединиться к нам.

— Вы могли предложить ему другой монастырь. Сказать, что этот переполнен..

— То есть солгать? — сурово спросил отец Леонард, и Уилл виновато потупился. — Я не стал бы этого делать по трем причинам. Первая: ложь есть смертный грех. Вторая: стучащему в Господнюю дверь всегда будет открыто. И третья: сир Риверте имеет причины избрать именно этот монастырь, и эти причины никак не связаны с тобой.

Вот тут Уилл по-настоящему удивился. Что еще может связывать безбожника Риверте с каким бы то ни было монастырем на свете, кроме Уилла Норана? Разве что…

— Не может быть, — вырвалось у Уилла. — Так это здесь…

— Не знаю, что ты имеешь в виду, но именно при монастыре святого Верениса когда-то находился учебный дом для детей, которых семьи собирались в будущем посвятить Богу. Это был один из лучших домов такого рода в Вальене, где обучались исключительно отпрыски наиболее знатных и богатых семейств. В те времена монастырь процветал, благодаря их щедрым пожертвованиям. Как видишь, те времена прошли. Сам я их не застал, это случилось ещё при предыдущем настоятеле. Сир Риверте в пятнадцать лет лишился отца и старшего брата и получил графский титул, после чего вопрос о его посвящении Триединому отпал. Но этим сир Риверте не ограничился. Он стал преследовать девицу из знатной фамилии, которая когда-то обучалась в учебном доме с ним вместе, а к тому времени уже приняла постриг в монастыре святой Брианны. Он довел эту девицу до самоубийства, после чего ополчился и против монастыря святой Брианны, и против священнослужителей в целом, но больше всего — против нашего учебного дома. Через несколько лет он стал ближайшим советником короля Рикардо, а потом и командующим его армией, взлетев до невероятных высот. Но обид своих не забыл. Он пытался добиться роспуска нашей обители, к счастью, безуспешно, однако ему удалось закрыть учебный дом, который он называл тюрьмой для невинных душ. И вот теперь, двадцать лет спустя, сир Риверте явился и заявил, что желает искупить вину и возместить ущерб, нанесенный им нашей обители. Он сделал щедрое пожертвование на восстановление учебного дома, разрушенного по его прихоти. Но главное, он пожелал лично замолить свой грех в этом самом монастыре. И как, по-твоему, во имя Господа, я мог ему в таком отказать?