Диктатор (СИ) - "Elle D." - Страница 48

До Дженсена наконец дошло. Хотя лучше бы не доходило. Это было то откровение, без которого он превосходно прожил бы остаток своей чертовой жизни.

— Так это была подстава, — сказал он. Голос внезапно сел, но Дженсен не стал прочищать горло. — Для кого, Джаред? Для меня?

— О, ты, как обычно, чрезвычайно высокого мнения о себе. Не только для тебя. Под подозрением были четверо. Четверо тех, кто ближе всего ко мне, потому что, судя по последним данным, утечка происходит с самого верха. О том, что мы с Женевьев поедем в замыкающем мобиле, знали четыре человека. Я проверил всех. Трое оставшихся — вне подозрений, остаёшься ты.

Остаёшься ты. Эти слова звучали и звучали у Дженсена в ушах, словно Джаред повторял их снова и снова. Он не верил Дженсену. Никогда по-настоящему не верил. Та адская ночь в яме, пытка, которую Дженсен вытерпел, все слова, которые они сказали, все ночи, которые они вместе провели — всё это ничего не стоило в глазах Диктатора Тристана. Он устроил своему фавориту, своему любимому Спутнику, своей ненаглядной домашней зверушке проверку на вшивость. И Дженсен её не прошёл. Черт знает, почему, он был слишком ошеломлён, чтобы разбираться, доказывать, объяснять. Да и в чём ему на этот раз оправдываться? В том, что он оказался глупее настоящего агента? Да он и так уже знал, что шпион из него никудышный. Миша Коллинз прав. Провинциальному парнишке Дженни Эклзу оказались не по зубам интриги Летучего Дома. Он сам стал их жертвой.

— Значит, я, — сказал он, сам едва узнавая этот сухой, ничего не выражающий голос. — И почему же именно я? Почему никто из тех троих?

— Ну не знаю… Может, потому, что никто из них не работал прежде на Розенбаума?

— И ещё потому, что ты мне никогда до конца не верил. Поэтому, да, Джаред?

— Повелитель, — неожиданно мягко поправил тот.

И трещина, пролегшая между ними, разорвалась, порождая гигантскую пропасть, чёрную, полную засасывающей пустоты. Через неё нельзя было перекинуть мост. И в неё нельзя было падать, потому что Дженсен знал — на дне его ждёт только смерть.

Он молчал. И Джаред молчал. Дженсена накрыло чувством дежа вю — вот сейчас Джаред спокойно дёрнет шнур, вызовет стражу, Дженсена снова схватят и поволокут в яму, только уже никто не придёт к нему, кроме палача, и он никогда больше не увидит дневного света. От этого было тоскливо, но не так тоскливо, как от необходимости смотреть на Джареда сейчас, смотреть и думать, что всё оказалось фальшивкой от начала до конца. Все эти попытки быть кем-то, кроме раба и хозяина. Всё-таки прав был его отец. Быть Спутником — всё равно что быть заклейменным. А хотя Дженсен ведь и так уже заклеймен.

Джаред упёр кулак в столешницу, разжал пальцы. Бумага, которую он стискивал, выкатилась на стол.

— Это приказ, — сказал он. — Я подписал его перед твоим приходом. Ты больше не Спутник Диктатора. Ты отправляешься в отставку. Тебе выделят поместье в уединённой горной местности и содержание до конца твоих дней. Я не стану тебя казнить. Не могу. Но больше мы никогда не увидимся и…

Он замолчал. И правда, что к этому ещё добавить. Дженсен преклонил колено, упёрся ладонью в пол. Ему так хотелось сказать хоть что-нибудь напоследок, хотя бы попросить ещё раз как следует проверить тех троих, потому что один из них, кто бы он ни был, для Джареда смертельно опасен. Но он знал, что сейчас Джаред просто не услышит его. Если слышал хоть когда-нибудь.

Дженсен стоял, преклонив колено, ощущая под ладонью короткий ворс ковра, о который только несколько дней назад стирал колени, когда Джаред входил в него сзади, мягко и нежно и так глубоко. Дженсен поймал себя на том, что гладит этот ворс кончиками пальцев. Хотя хотелось, на самом деле, просто поцеловать его. За всё хорошее, что здесь когда-то случилось.

Он встал, не поднимая глаз, шагнул за порог спиной вперёд, пятясь, как полагалось по церемониалу.

И закрыл за собой дверь.

*

Место было хорошее. Всех, кому по вине рождения или обстоятельств предстояло провести остаток жизни в изгнании, селили в хороших условиях — как будто тюрьма, расположенная в живописном, здоровом и умиротворённом месте, перестаёт быть тюрьмой. Странно, но отчасти так оно и было: Джаред сам провёл в такой тюрьме большую часть своей жизни, и только выбравшись, понял, что жил в заключении. Ему было проще — он никогда не знал ничего другого. Каково переживать подобное тем, кто успел узнать, что такое свобода, он мог только догадываться.

Джефф, впрочем, вряд ли воспринимал свою ссылку как несвободу. Скорее, наоборот. И это Джаред тоже не до конца понимал. Он не знал, кто именно занимался устройством новой жизни бывшего Диктатора, но это явно был человек, питавший к отрекшемуся правителю если не симпатию, то хотя бы почтение. От роскошного дома Джефф отказался, и ему предоставили небольшой коттедж, стоящий на склоне холма, покрытого жирным плодородным чернозёмом. Местность была открытая, и на много миль вокруг простирались поля и луга, тут и там усеянные хуторами и деревеньками. Коттедж ничем не отличался от любого другого дома в округе — не бедный, не богатый, именно такой, какой могут себе позволить простой фермер и его жена, живущие на сбережения. Они возделывали огород и кормились с него; вот и сейчас, когда Джаред подошёл достаточно близко, он увидел, как человек, скинувший на него самую тяжёлую в мире ношу, мирно подвязывает на грядке расползшиеся поросли гороха. Неподалёку от него так же безмятежно трудилась женщина, пропалывавшая грядки: ей немного мешал округлившийся живот, и время от времени она останавливалась, чтобы погладить его и что-то тихонько прошептать.

Джаред нарочно приказал пилоту спустить пароплан подальше, ему хотелось пройтись пешком, и ещё хотелось, чтобы они не сразу его заметили. Так и вышло: Джареда отделяло от них не более двадцати шагов, когда Джефф выпрямился и приставил ладонь ко лбу щитком, разглядывая нежданного гостя. Он не поклонился, не припал на колено, не прижался ладонью к земле, просто стоял и смотрел, как к нему идёт его брат. Регина тоже узнала Джареда, охнула, согнулась, но Джаред остановил её кивком головы, встал, не дойдя совсем немного, и долго смотрел на неё, на то, как она таким знакомым Джареду защитным жестом прикрывает живот перепачканными в земле ладонями.

— Вижу, вас тоже можно поздравить, — сказал Джаред.

Джефф слегка улыбнулся. Он сильно загорел, на лице прибавилось морщин, тело стало более крепким и жилистым. Ещё бы, Диктатору на его посту совсем не остаётся времени на то, чтобы как следует следить за собой. Сам Джаред был отнюдь не в лучшей форме, мышцы у него ослабли, а кое-где и расплылись, и глядя на Джеффа, такого статного, такого здорового, он чувствовал зависть, смешанную с грустью, которую ничто не могло перебороть. Как же изменились они оба, и не только внешне. Как изменилось всё. И это ведь ещё не конец.

Это только начало конца.

— Рад видеть тебя, Джаред, — сказал Джефф Падалеки. — Выпьешь со мной?

— Если угостишь.

— Регина, будь добра, принеси нам сидра.

Регина кивнула, подобрала юбки, явно радуясь возможности оставить мужчин наедине. Когда она скрылась в доме, Джефф сказал, словно извиняясь:

— Всё никак не соберёмся завести корову, чтобы было свежее молоко. С ней много возни, я не мастер по этой части, а Регине в ближайшее время будет не до того.

— Какой у неё срок?

— Пять месяцев. А что Женевьев? Родила?

— Да, две недели назад. Мальчика. Назвали Томасом.

— Это чудесно, Джаред.

— Да. Наверное. Странно, правда? Трудно не радоваться такому, даже зная всё то, что знаем мы с тобой.

Джефф кулаком сдвинул на затылок шляпу, прикрывавшую его голову от палящего солнца. Близился вечер, но на холме ещё шпарило вовсю, и Джаред чувствовал, как ему припекает темя.

— Что, уже? — спросил Джефф.

— Почти. Пару месяцев, от силы. Если повезёт, может, полгода.