Солёный ветер (СИ) - "_YamYam_" - Страница 16

Госпожа Чон слушает внимательно, задаёт уточняющие вопросы, многозначительно улыбается, когда Инён скомкано поясняет что-либо, всячески избегая волнующих сердце воспоминаний, и заставляет её пуще прежнего смущаться и уверяться в том, что всё знает.

— Не злись на своего отца, — говорит женщина, едва она заканчивает свою неожиданную исповедь, и слегка сжимает её ладонь в своей руке. — Когда Сонми умерла, он и правда решил всё бросить. Хотел полностью посвятить себя тебе, твоему будущему, вырастить тебя в изоляции от всего того, в чём пришлось взрослеть ему. Для Минсока никогда ничего важнее тебя не было. Уверена, нет и до сих пор, раз он даже решил скрыть твоё возвращение.

Инён, откровенно говоря, совсем в этом не сомневается, ведь знает собственного отца — она уверена — лучше, чем кто бы то ни был. И хотя понимает отчасти необходимость скрыть от неё собственную деятельность, не видит смысла вообще продолжать её, если обещал похоронить ту навсегда. Он сделал это тринадцать лет назад, едва только Со Сонми — её горячо любимая мама — умерла, не сумев справиться с тяжёлым бременем болезни.

— Он не солгал тебе, — мягко улыбается женщина. — Может быть, лишь отчасти. Ты ведь знаешь, что он был когда-то подпольным доктором, поэтому всего лишь решил вернуться к этому.

— Но что-то пошло не так, да? — усмехается в ответ Инён. — Всё всегда идёт не так — это любимое его оправдание. Поэтому я лишь жду того, когда он скажет это мне в лицо, потому что не захочет пускаться в объяснения.

Госпожа Чон протягивает руку и убирает выбившуюся из причёски прядь волос за её ухо. Она вмиг становится задумчивой и какой-то будто бы грустной. И спустя мгновение Инён понимает, в чём дело:

— Чонгуку было пятнадцать, когда его отец нас покинул, — говорит женщина, и девушка ловит себя на мысли, что, наверное, уже знает, что услышит дальше, и начинает корить за собственную несдержанность. — Минсок просто не мог оставить его одного, не мог допустить того, чтобы вся свалившаяся на него ответственность погребла под собой, стала неподъемной для совсем ещё мальчишки. Чонгук не готов был принять на себя роль главы семьи, но выбора у него не было. Мне жаль, что мой сын отбирал то внимание твоего отца, что по праву принадлежало лишь тебе, но страшно благодарна Минсоку за то, что он помог ему справиться с этим, что многому научил, что стал самым верным другом, каким был всегда для Сонши.

Госпожа Чон поджимает губы и выдыхает тяжело, а в глазах её появляется влага. Инён чувствует, что и с ней происходит подобное, что сердце отзывается на искренние слова, что в голове, наконец, складывается пазл, получив необходимые детали, а грудь сжимается от распирающих чувств. Ей видеть больно то, как тётушка ощущает себя виноватой — особенно сильно, когда сама таковой её не считает. Поэтому и подаётся вперёд, поэтому и обхватывает чужую шею руками, поэтому и чувствует себя лучше, когда спины касаются ладони, поэтому и слушает тихие, едва заметные всхлипы у своего уха, поэтому и признаётся:

— Я не могу злиться на вас, тётушка. И на Чонгука не могу. И даже на папу теперь — тоже. Но могла бы это делать, не предприми он ничего. Если бы наплевал на то, что дядя Сонши умер, и на то, что нужен вам и Чонгуку. Вот тогда бы я злилась на него. Но только не теперь.

Инён слышит тихие слова благодарности, чувствует мокрые капли слёз на своём виске и ловит себя на мысли, что очень жалеет, что всё это не случилось с ними раньше.

Чонгук не появляется ни на следующий день, ни на следующий за ним. Инён в это время едва ли на стену от безделья не кидается. От безделья и от разрывающего душу беспокойства. Но госпожа Чон всегда находится рядом, улыбается успокаивающе, гладит по плечу, не спрашивая, в чём дело, потому что понимает всё без слов. И девушка начинает чувствовать себя так, словно и не было тех тринадцати лет, что они не виделись. Им друг с другом правда интересно: они смотрят старые фотоснимки, смеются над подростком Чонгуком, которому школьная форма не идёт совсем, и который почти на каждом фото с одноклассниками выглядит так, будто сниматься его заставляют под страхом смерти. Инён рассказывает ей о том, каково было учиться в Штатах, госпожа Чон — о том, как рвался уйти Чонгук в армию, лишь бы избавиться от ответственности. Они выбираются в торговые центры, гуляют по городу, глазея на уличных музыкантов, обедают в потрясающих закусочных — по-настоящему наслаждаются временем, проведённым друг с другом. Тем временем, о которым прежде Инён могла слышать только от одноклассниц в разговорах о матерях и завидовать. И даже везде сопровождающие их мужчины в костюмах совсем не раздражают.

В обед четвёртого дня в доме опять появляется Ким Усин, умудрившись напугать её до седых волос, подкравшись незаметно. Он вручает ей смартфон, а сам незаметно исчезает. В телефоне она находит всего три контакта: «Любимая тётя», «Любимый папа», «Самый любимый Чонгук», и не может сдержать глупой улыбки. А затем чуть меньше двух часов ходит вокруг него, смотрит, тянет руку, но тут же её отдёргивает, боясь позвонить и отвлечь от чего-то наверняка важного. Однако в конце концов всё равно сдаётся, набирает короткое: «Ты в порядке?», и получает в ответ: «Я хорошо кушаю».

Но к вечеру следующего дня происходит сразу несколько вещей. Во-первых, госпожа Чон неожиданно огорашивает её тем, что должна отлучиться на важную встречу, смазано целует в щёку и вылетает за дверь, впервые оставляя в пустом доме одну. Во-вторых, Инён получает короткий, но информативный звонок от отца, который сообщает, что собирается вернуться уже завтра. А в-третьих, едва не погибает от разрыва сердца, когда, заходя на кухню, сталкивается вдруг лицом к лицу с парнем, что несколько дней назад жаловался Чонгуку на то, что тот заставляет его волосы выпадать. Тот, кажется, удивлён чуть меньше, но в ответ так же хлопает глазами какое-то время, а потом расплывается в широкой, неожиданно дружелюбной улыбке.

— Привет, — салютует он ей рукой с зажатой в ней бутылкой молока, — давно не виделись, Со Инён.

Девушка снова тупо моргает, умоляя себя прийти в норму, и деревянно кивает головой, надеясь, что её правильно поймут.

— А ты изменилась, — замечает он весело и свободной рукой указывает куда-то себе на талию, — была примерно вот такой, когда мы виделись в последний раз, — Инён совсем перестаёт понимать происходящее, но парень, видимо это видит. — Чон Хосок, — представляется он, а затем смеётся, явно ощущая возникшее напряжение, — но ты всё равно меня не помнишь, да?

Девушка сосредоточенно прокручивает в голове его имя, но упорно не может поймать ни одного воспоминания, связанного с ним, хотя и понимает, что таковое быть обязано.

— Ты влепила мне пощёчину, когда я задрал тебе юбку, помнишь? — неловко почёсывает он нос, отводя взгляд. — Тогда это казалось мне лучшим способом обратить на себя внимание.

— О, — многозначительно вырывается из её рта, ведь Инён и правда вспоминает непоседливого мальчишку с копной густых угольно-чёрных волос — того самого, что задирал её чуть меньше, чем Чонгук. И почти наверняка по той лишь причине, что редко появлялся в этом доме, будучи выходцем из побочной ветви семьи Чон.

— А вот и нет, — раздаётся позади знакомый голос, полный сарказма, и Инён оборачивается, не в силах справиться с расползающейся по губам улыбкой. — Она вмазала тебе так, что ты потом фингалом неделю освещал всё вокруг.

Чонгук стоит у самого входа в кухню, привалившись плечом к арке, и глаз с Инён не сводит. Но и она от него не отстаёт, не обращая никакого внимания ни на то, как фыркает недовольно Чон Хосок, ни на то, как хлопает дверца холодильника.

— Ладно уж, — хлопает он Чонгука по плечу, проходя мимо, — не буду мешать разговору с твоей женщиной. Веселитесь.

На Инён будто обрушивается ушат ледяной воды, и она вмиг перестаёт улыбаться.

— Твоей женщиной?.. — переспрашивает она, неверяще глядя на приближающегося Чонгука.

— Инён…

— Что «Инён»? — восклицает она недовольно, чувствуя, как вокруг её локтей оборачивается кольцо из чужих пальцев. — Почему он назвал меня так?