Сага о близнецах. Сторож брату своему (СИ) - "jenova meteora" - Страница 50

—Ты держишься иначе, нелюдь. Спина прямая, голову не склоняешь, не привык подчиняться. Не боишься, что тебя могут проткнуть вилами просто за то, что ты остроухий. Не выглядишь оборванцем.

—Ближе к делу... Малгожата. — Дола нетерпеливо повёл ушами, потёр переносицу.

В глазах все ещё двоилось, да ещё к тому же добавилась головная боль. Его раздражал этот город. Раздражало собственное бессилие.

Раздражали голоса в голове.

Раздражал стоявший перед ним человек.

Почувствовав недовольство собеседника, Малгожата сменил дружелюбный тон на деловитый.

—Я ищу бойцов. Для хлеба и зрелищ. Кулачные бои. Хочу тебе предложить выступить от моего лица.

—Ставки? — поинтересовался Дола, сжав зудящие пальцы.

—Выиграешь — уйдёшь на своих ногах. Проиграешь — останешься без головы. А сапоги у тебя хорошие... Ну а если откажешься, то найдут тебя в ближайшей канаве без портков. Одним остроухим больше, одним меньше — кому какое дело?

Некоторое время Дола удивлённо его разглядывал, силясь поверить своим ушам, а потом громко расхохотался.

—Серьезно? В канаве и без портков. Да ты знатный выдумщик, я погляжу.

—Мы неприкасаемые, вместо золота у нас в ходу жизнь. Ну так что, согласен? — сощурился Малгожата.

Дола в задумчивости посмотрел на него, вспомнил фигуры, спрятавшиеся в сумраке. Он был уверен в себе — неприкасаемые jalmaer не чета иллирийскому Гончему. И Дола, склонив голову набок, лукаво улыбнулся Малгожате.

—Не согласен, можешь закатать губу обратно.

Из тени домов выступили фигуры. По быстрому знаку Малгожаты неприкасаемые окружили Долу.

—Ты издеваешься? — хмыкнул нелюдь. — Вам всем жить надоело?

—Чего только не сделаешь ради добротных сапог. — пожал плечами Малгожата. — Согласился бы добровольно — мы бы тебя не тронули.

Не тронули бы. Конечно, так он и поверил.

Дола лениво почесал за ухом. Вздохнул и аккуратно закатал рукава рубахи по локоть.

—У меня, ребята, для вас плохие новости.

Раз. Два. Три.

Щелчок.

Хочешь жить? Беги!

И Дола рассмеялся.

После неприятного разговора с Мэдом Сольвейг пребывала в отвратительном расположении духа. Завершив обход оставшихся больных и в очередной раз проверив выздоровевших, она подошла к последней кровати, где лежал Лайе. Сольвейг понимала, что за один раз исцелить Лайе она не сможет, да и на одном Даре далеко не уедешь. Поэтому ведьма подозвала к себе Юриону, и перечислила ей список трав, которые ей понадобятся. Неугомонная девчонка несколько раз вслух повторила указания, чтобы не забыть, а затем ответила, что часть этих ингредиентов она видела среди оставшихся товаров отца, а остальные найдёт. Сольвейг сердечно поблагодарила ее и подошла к больному. Она присела на краешек кровати, чувствуя, как немеет спина от усталости и тяжко вздохнула.

Нелюдь, по-прежнему, не приходил в сознание и ведьму это начинало нервировать. Исцеление Лайе давалось ей с огромным трудом — сказывались неприязнь к остроухому засранцу и подспудное желание отобрать его долгую, почти вечную жизнь.

«Совсем мальчишка, еще не вышедший из поры юности» — подумалось ей при взгляде на лицо Лайе. В попытке отделить свою неприязнь от необходимости направить Дар в нужное течение, ведьма представила, что перед ней лежит Бес. В то же время мысли её скользнули совершенно в другом направлении. Разговор с Мэдом сильно её задел, слишком многое вытянул на поверхность из её памяти.

«Я так долго жила и хочу прожить еще много, много лет. Так чего мне не хватает? Моя жизнь вовсе не была скучной. Были дни, когда хотелось сложить руки и умереть, но я никогда не переставала бороться. И все равно, почему внутри так пусто? А я ведь привыкла к обретению счастья и к потерям, ко взлетам и падениям. Чего не было в моей жизни?»

Ведьма сердито одернула себя, осознав, что занимается банальным самокопанием. Но вопреки всему, ее мысли вновь и вновь возвращались к терзавшему разум вопросу. Глядя на лицо Лайе, такое юное, с безупречными чертами, не иссеченное грубыми шрамами, что присущи воинам, и не испорченное печатью испытаний и невзгод, ведьма все ещё видела в нем Беса.

И она ясно осознала, что никогда не любила. Все мужчины, с которыми она сходилась, были зрелыми, грубоватыми, практичными. Ведьма всегда выбирала себе в любовники тех, кто мог ее защитить и обеспечить ей неплохую, в общем-то, жизнь. Но ей всегда казалось, что ее недостаточно сильно любили, ни один из этих мужчин не мог дать ей столько любви, сколько она хотела получить, и никогда они не принадлежали ей всецело. А когда она ими пресыщалась, и ей надоедало сидеть на одном месте, Сольвейг без зазрений совести бросала их и уходила, вновь пускаясь в долгий путь. Но, будучи выданной замуж в ранней юности, Сольвейг не познала той первой любви, что заставляет сердце трепетать, а душу петь. Нет, она не была верна своему супругу, но и избранника у нее не было. Быть может, он тогда еще не появился на свет.

Она называла Беса мальчишкой, но сейчас ей казалось, что он и впрямь сможет дать ей то, что она так долго искала. Сольвейг думала, что быть может, она его полюбит сильно, по-настоящему.

«Но его брат, этот высокомерный и подозрительный выскочка» — с раздражением подумала она, а ее и без того плохое настроение стремительно ухудшилось.

Осмотрев нелюдя, ведьма удрученно отметила, что его состояние оставалось неизменным. Убедившись, что он по-прежнему спит, а его дыхание, пусть и слабое, но ровное и размеренное, ведьма уже ставшим привычным жестом подложила руки ему под спину и сосредоточились, стараясь вновь почувствовать пульсацию жизненного потока внутри себя. Она любила это чувство — оно давало ей неповторимое ощущение собственного могущества, и просто было восхитительным, вызывающим эйфорию. Наконец, ведьма ухватилась за одну из нитей этого потока и направила его в руки. Почувствовав привычное покалывание в пальцах, ведьма расслабилась, выпуская Дар на свободу. Сейчас от нее требовалось только отточенное до совершенства умение распределить живительную силу на поврежденные участки организма.

И Сольвейг, пребывая в неком подобии транса, несколько часов неподвижно просидела рядом с Лайе, шаг за шагом восстанавливая поврежденные ткани, мышцы и позвоночник. Уделила внимание она и раздробленному колену, хоть силы её уже были на исходе.

Кто-то тихонько тронул ее за плечо, и Сольвейг подняла вверх совершенно остекленевший от напряжения взгляд.

—Все в порядке, госпожа? — Юриона обеспокоено разглядывала ведьму.

В лучах заходящего солнца Сольвейг показалась ей ужасно старой, но это впечатление исчезло почти сразу, стоило ведьме моргнуть и уже осмысленно взглянуть на девочку.

Сольвейг удивлённо перевела взгляд на окно и ахнула, сообразив, что солнце уже на закате. Она медленно, неторопливо убрала свои руки из-под спины Лайе, несколько раз взмахнула ими, словно стряхивая налипшую паутину, размяла затёкшие пальцы. Затем с хрустом потянулась, чувствуя, как болит от долгого сидения в одном положении спина. Голова кружилась, в висках стучало.

Она сделала все возможное, правда. Не ее вина, что Лайе не приходит в себя. Сольвейг отдала почти всю себя, чтобы срослись сломанные кости, чтобы жизнь текла по жилам ненавистного ей нелюдя. Ее не хватило лишь на изувеченную ногу. Если он придёт в себя...

Когда. Когда он придёт в себя, — поправила себя ведьма.

...то все станет, как прежде. Словно не было того удара спиной, сломанного позвоночника, не было раздробленного от падения колена. Будет прежний, злоязыкий, живой Лайе. Хромота возможно подпортит ему жизнь, но он будет дышать и ходить, и это — главное.

—Принеси-ка мне воды, девочка. — хриплым голосом попросила ведьма.

Кивнув, Юриона положила ей на колени несколько свёртков и убежала выполнять поручение. Сольвейг начала разворачивать свертки и довольно улыбнулась — Юриона действительно все принесла, ничего не забыла. Ведьма сложила полученные травы у изголовья кровати, решив, что отвар она сделает с утра. Тем временем, Юриона принесла ей кружку с водой и Сольвейг жадно её выпила, а потом вытерла губы тыльной стороной ладони.