Сага о близнецах. Сторож брату своему (СИ) - "jenova meteora" - Страница 48

—Неужели не справишься без меня? — поинтересовалась она, помогая Мэду переворачивать больных во избежание появления пролежней.

—Может и справлюсь. Но с тобой легче. Проще. — пожал плечами лекарь.

—Скажи честно — ты просто хочешь, чтобы я была рядом.

—И что с этого? — Мэд посмотрел ведьме в глаза. — Разве это плохо?

Сольвейг вздохнула.

—Двадцать лет прошло. У тебя была уйма времени, чтобы все обдумать и понять.

—Понять что? — окрысился Мэд. — Ты ушла, оставив записку «Прости, милый Мэд, но мне стало скучно», — буркнул он, — я очень долго ломал голову, что я сделал не так, где ошибся. А сейчас ты возвращаешься в Ресургем с... ним.

—С ними, Мэд. С ними. — не задумываясь, поправила ведьма, ловко перестилая простынь на пустой кровати.

—С обоими спишь, да? — зло поддел её лекарь.

Ведьма замерла, склонившись над кроватью. Медленно расправила последние складки на простыне и повернулась в сторону лекаря. На ее лице застыла кривая усмешка.

А потом Мэд получил звонкую пощёчину.

—То, что мы с тобой трахались, подумать только — двадцать лет назад, не даёт тебе никакого права так со мной говорить, — отчеканила Сольвейг, зло сощурив глаза. — Очнись, Мэд. Жизнь продолжается. Мое возвращение не значит ровным счётом ничего. Я думала, что ты уехал в Хавильяр, устроился там. Твои таланты и знания могли бы сделать тебя прославленным целителем. Но ты предпочёл жить затворником, бросил все, остался в Нижнем городе Ресургема.

—Все такая же злоязыкая, — горько усмехнулся лекарь. — и, как я погляжу, все так же ищешь приключений на свою голову. Ты и правда думаешь, что будешь с этим нелюдем всегда? Он вечный, будет жить даже тогда, когда нас всех не станет. И останется таким же молодым. А ты состаришься, нужна ты ему будешь? Ты для таких, как иллирийцы — бабочка-однодневка. Зажглась и погасла. Раз — и тебя нет.

—Ты говоришь совсем как Ласка. — скривилась Сольвейг. — Вам бы собраться за бутылкой браги, да сетовать на меня, плохую, нехорошую Сольвейг. Уверяю тебя — вы отлично вместе смотреться будете.

—Чем Бес лучше? Что ты в нем нашла? — упрямо гнул своё Мэд.

Сольвейг взглянула на него с жалостью, искренне не понимая этого человека. И ведь когда-то она его любила — так давно, что уже и не верилось в это.

—Свет, — просто ответила она. — Я увидела в нем свет.

Раз-два-три. В голове — щелчок. Раз-два-три.

Мыслей было много, мысли были хаотичными, беспокойными, злыми, сумбурными и порой абсурдными. Мысли были обо всем и сразу. Порой казалось, что в его голове и впрямь звучали голоса, и их было множество. Нет, они не имели ничего общего с Тысячеглазым, просто это было в его разуме, в нем самом. Всегда — с самого детства, с того момента, как...

Страх, животный страх. Бежать, куда глаза глядят. Жить, до безумия хотеть жить. Не хочу умирать, хочу жить, хочу гореть-гореть-гореть, словно свечи в ночи. Пустота, и раз-два-три — щелчок, пусть будет так-так-так, не уйдёшь, не спасёшься, прежним не станешь. Бежать, бороться, жить. Раз. Два. Три. Детская считалочка, щелчок.

...Дола не помнил, когда это началось. Давно, задолго до встречи с Лайе. Был в его жизни период, который он вспомнить не мог. Провал в памяти — пустота, словно кто-то вырвал какое-то очень важное воспоминание, лишил маленького нелюдя целостности. Когда-то и у Долы был Дар, о нем у иллирийца остались крайне смазанные воспоминания. Быть может это и не явь была, а лишь сон, мечта о силе, которую ему никогда не обрести. Но даже если Дола и обладал Даром, тот исчез бесследно, вместе с куском его жизни. Не осталось ничего, кроме пустоты.

Раз-два-три, хочешь жить, маленький rak’jash — беги. Щелчок, пустота. Что со мной было? Что со мной станет?

Сначала были кошмары. Страшные сны о пустоте и неизбежности. О безысходности и обречённости. Потом пришли голоса — он знал каждый из них, они все принадлежали ему. И свою жизнь он воспринимал осколками, и бывало так, что он будто со стороны наблюдал за другим собой. Кем-то иным, с поехавшей крышей, отбитым на всю голову. Еле осознавал, что делал и говорил. Кажется, именно тогда его и без того плохие отношения со старшими сыновьями Редо испортились окончательно. Сколько было боли, сколько было страха, а потом — отпор, драки до сбитых в мясо костяшек пальцев и не успевающих заживать синяков. И следовавшее за всем этим неизбежное наказание.

Виновен. Всегда виновен мелкий rak’jash — так его звали шеддары за чужую, порченую кровь. Rak’jash — смесок, полукровка, в самом оскорбительном смысле этого слова. Виновен, просто потому что рождён из плоти и крови богомерзких Совершенных. Конечно же, ненависть была взаимной, что лишь усугубляло скверный характер маленького нелюдя.

Свой покой маленький Дола находил лишь в храме Махасти, под крылом Янис, женщины, что вырастила и воспитала его, и у Мореноса, шамана, научившего его читать и писать. А потом и эту малость у него отняли, ибо он не смог больше смотреть на небо — стоило ему поднять взгляд, как он видел пустоту, и из неё смотрели на него тысячи безмолвных, безумных глаз. Куда бы он ни пошёл, что бы он ни сделал — они были везде. Дола научился смотреть только вниз на землю, себе под ноги. Так было легче, так было проще. Ему казалось — пока он не смотрит на небо, пустота его не видит, не знает о его существовании. Дола научился прятаться от самого себя — другой своей стороны, которая пугала его, была чужой ему. Именно тогда он привык повторять про себя глупую, детскую считалку, как будто она могла его спасти.

Раз-два-три, хочешь жить, маленький rak’jash — беги.

А дальше становилось только хуже, Дола потихоньку терял себя, ему казалось, что он разбит на сотни осколков, которые не собрать, не склеить. Голоса в его голове не стихали, и спрятаться от них, как от чёрного неба — не получалось. Он был на излете, на самом краю, когда появился Лайе.

Раз-два-три, нас — целый легион, столько осколков, столько частей меня самого. Не убежать от них, не скрыться никогда, они во мне, они — это я.

Ты правду говоришь? Так ведь не бывает. Такое только... в сказках.

Ну, в жизни каждого должно быть место сказке.

И я больше не увижу... Его?

Тысяча глаз, тысяча голосов в черной пустоте, и они воют, хохочут и плачут, в этом абсолютном ничто, где возможно все — кроме жизни.

Не увидишь.

А потом?

А потом ты больше не останешься один, братец.

Обещаешь?

Обещаю.

Лайе принёс ему мир. Лайе подарил ему покой, собрал его по частям, снова сделал цельным, сделал собой. Лайе избавил его от страшных снов и той страшной сосущей пустоты. Дола научился вновь без страха смотреть на небо. Смог ужиться с хаотичными, беспокойными мыслями в своей голове, и даже голоса в его разуме стихли. Дола знал, что прежним никогда не станет, но пока Лайе был рядом — Дола оставался цельным. Он привык жить одним днём, привык сначала действовать, а потом думать и всегда знал, что Лайе всегда поможет, поддержит. Даже в период обучения искусству войны и службы в армии Дола был собой, хоть их с братом и разделяли огромные расстояния. Пока Лайе оставался в Термарилле, связанный обязанностями наследного принца, Долу отправили сначала в Америден, где он учился. Через несколько лет его перевели в Дуэн Брон, что находился в Колыбели Осени. За время службы Дола успел изъездить почти всю Вечную Землю Иллириан. А в последние годы в армии ему довелось побывать на севере, в Ханнамаре — на границе Вечной Земли с Белым Безмолвием и Джагаршеддом. И все равно, несмотря на огромные расстояния, разделявшие братьев, Дола знал, что Лайе рядом, стережёт его покой.

Раз. Два. Три.

Хочешь жить — беги.

Когда-то Дола увидел в Лайе спасителя. Отражение себя — каким он мог бы стать. Обещал ему защищать, а что в итоге?

Раз-два-три, щелчок. Раз-два-три, будешь меня защищать?

Буду. Обещаю.

Сейчас его брат лежит в богадельне Мэда, не приходя в сознание, а Дола не находит себе места. Ему казалось, что осколки из которых он собран снова вот-вот разлетятся, разобьются. К нему вернулись сны — страшные, тревожные. Стоило ему поднять взгляд в небо Ресургема — сразу казалось, что вот-вот оно почернеет, и он вновь увидит тысячи глаз, услышит Его безумные голоса.