Love Is A Rebellious Bird (ЛП) - "100percentsassy" - Страница 58

— Там есть окна, друг! Окна! Во множественном числе! — сказал Лиам после финального выступления. Он явно был горд собой. Гарри не хватило смелости отказать ему, особенно с уверенностью Лиама, что в конечном итоге ему понадобится офис, который будет поддерживать его дух.

— По крайней мере, мне почти не придётся тебя чистить, старина, — сказал он вслух, поглаживая старый шкаф рядом с ним, которому необходима была отставка. Гарри облокотился на него, в очередной раз вздыхая. Всё, что он туда положил, были оценки «Пети и Волка», так как ему было слишком лень отнести их в библиотеку после детского концерта. Ему так и не удалось открыть нижний ящик.

— Всё ещё интересно, что внутри, — пробормотал он, глядя на заклинившую ручку. Он решил попробовать открыть её в последний раз, чтобы уклониться от реальной работы по упаковке вещей, и нагнулся, несколько раз оттягивая со всей силой, но безрезультатно.

— Явно не… Тупой ящик, — проворчал он, поднимаясь и отворачиваясь от шкафа. Он скрестил руки на груди, сузив глаза, чтобы осмотреть офис на предмет, который можно было бы использовать в качестве рычага, чтобы вырвать эту проклятую штуку раз и навсегда. Очевидно, ничего подобного не было. На его столе стоял степлер, несколько сотен скрепок в уродливой чашке, шесть или семь канцелярских зажимов разных размеров и три авторучки.

— Замечательно, — пробормотал Гарри, закатывая глаза. В отчаянии он пнул каблуком ботинка по основанию шкафа.

И, конечно, вот тогда ящик наконец открылся. Он удовлетворительно скрипнул и легко выскользнул из шкафа, уткнувшись в заднюю часть голени Гарри. На несколько секунд он зажмурился в недоумении, прежде чем пошевелить пальцами в жаждущем порхающем движении, и наклонился посмотреть, что находится внутри.

— Наконец-то, блять, — сказал он, вытянув толстую стопку листов, которые оказались чьей-то композицией, и плюхнулся на пол, скрестив ноги, устраиваясь, чтобы их просмотреть.

Он ожидал, что оно будет скучным, что бы это ни было. Показалось, будто ему снова четырнадцать и мама попросила его убраться в комнате, но он был грубо прерван, найдя под кроватью блокнот с кучей постыдных, нелепых историй, которые он написал много лет назад (когда ему было всего десять); все мысли об уборке были сразу забыты. Даже если он так себя чувствовал, он всё ещё ожидал, что тайное сокровище тупого ящика окажется скукотищей. Так всегда было.

Но этого не произошло. Вообще. Музыка не была скучной даже в малейшей степени. На самом деле, было совсем наоборот.

Сначала он не был уверен, на что он смотрит, но, пролистав бумаги, он осознал, что это начало струнного квартета. Первая часть композиции была написана в классической сонатной форме. Гарри читал музыку, пальцами скользя по нотам первой скрипки, взяв в руки карандаш и очерчивая мелодию, иногда немного пачкая листы. Его сердце ускоряло ритм, пока он читал композицию, от наброска к наброску, полностью поглощённый, он наблюдал, как развивается произведение, становясь всё более и более изысканным.

Даже в ранней версии первоначальной темы Гарри видел огромный её потенциал и уже имел чёткое представление о работе с эмоциональной точки зрения. К тому времени, как он достиг финальной версии, он почувствовал, будто на его глазах раскрылся гений. Со всех сторон он был окружён нотными листами, графит был размазан по его нахмуренной брови, а рот приоткрыт в бездыханном трепете.

Произведение всё ещё требовало корректировки (вторичная тема нуждалась в укреплении, а партия виолы могла претерпеть несколько изменений), но общая структура, текстура и эти чувства! Они очаровали Гарри и напомнили ему о том, что однажды сказал его любимый учитель, многими годами ранее: что великие истории разворачиваются таким образом, что всё происходящее одновременно кажется как неизбежным, так и небольшим откровением. Именно такой казалась Гарри эта композиция. Незначительным, неизбежным откровением, великой историей в музыкальной форме. Ему стало жаль, что эти звуки не исполнялись прямо перед ним в его офисе, а просто строили звучание в голове. Его мозг изголодался по этому.

При виде неразборчивых каракулей и заметок на полях, у него возникло растущее подозрение, некоторый намёк, который заставил его сердце колотиться, а пальцы дёргаться в адреналиновом азарте. Догадка личности была подтверждена изначально созданными темами и дисциплинированной и сложной эмоциональностью в заключительной трети работы.

— Ох, Луи, — выдохнул он, простонал, усмехнулся и покачал головой. Его взгляд задержался на последней строке последней страницы композиции. — Луи, Луи, Луи.

Именно там мягким чёрным карандашом была сделана надпись, без сомнения начертанная неразборчивым почерком Луи. Она гласила: «Ты можешь лучше».

— Но это замечательно, дорогой, — прошептал Гарри, продолжая смеяться с печальной нежностью. Крупные, эмоциональные слёзы затуманили его взгляд, когда он откинулся назад. — Нет причин волноваться.

Он вспомнил тот первый день, томный взгляд голубых глаз Луи, когда он яростно стёр всё, что было написано на доске. И как немного позже он успешно отвлёк Гарри от открытия того самого ящика. Он хотел найти Луи, поцеловать его и взять за руку, а больше всего он хотел ему сказать, насколько он талантлив, повторять это снова и снова, до тех пор пока Луи не поймёт, что он это заслужил.

Гарри тяжело вздохнул, зная, что эта сцена не была бы проиграна столь идеально. Он чувствовал, что у него накопилось столько любви к Луи, что ему казалось, что его сердце могло разорваться прямо в груди, если он никак её не выразит.

Он нащупал лежавшие на столе лист бумаги и ручку, и, полностью отчаявшись, решил написать Луи некоторые заметки о его работе, тем самым призвать его продолжать.

— Луи Томлинсон, — сказал Гарри, начиная писать, в неверии качая головой, как будто он пытался себя убедить, что Луи был настоящим. — О, помоги мне, Луи. Я действительно тебя люблю.

***

В тот день Луи всё ещё был слегка растрёпанным, когда наконец собрался и пришёл в Барбикан на секциональную репетицию. Он чувствовал, что не до конца проснулся. Ночь была длинной, в лучшем случае ему удалось подремать, и он не мог избавиться от болезненного ощущения, которое прилагалось к переутомлению. Продолжая тереть глаза под своими очками, он зашёл в здание. Дымка перед глазами никуда не ушла.

— Мистер Томлинсон! Мистер Томлинсон!

Луи поморщился; громкие звуки заставляли его сжиматься, хотя он даже не был с похмелья. «Просто, блять, грустный». Он проглотил жалость к самому себе и повернул голову, его брови нахмурились, когда он увидел то, что и предполагал, когда услышал голос, — Маргери из почтового отдела неслась прямо к нему с тележкой, полной конвертов.

— М-м-м? — промычал Луи, перехватив Гром левой рукой и потерев лоб тыльной стороной большого пальца, когда девушка приблизилась.

Этого бы никогда не случилась в обычный день. Обычно Луи шёл прямо через вестибюль так быстро, что Маргери никогда не успевала его поймать. «Так тебе и надо, неудачник».

— Мистер Томлинсон, ваш почтовый ящик совершенно переполнен, — сообщила она, останавливаясь, в её голосе явно слышалось неодобрение. — Он намного хуже ящика мистера Хорана.

Луи вздохнул и перевёл взгляд на свои часы. Каким-то образом ему удалось прибыть на пару минут раньше, что было на него очень не похоже.

— Хорошо, — нехотя сказал он, пальцами сжимая переносицу под очками. — Я разберусь.

Он не был уверен, как ему удалось накопить столько писем за выходные, но Маргери была единственной в здании, с кем у Найла не складывались отношения, и Луи не хотел пробудить в ней плохую сторону. Поэтому он заковылял вниз, в подвал, чтобы проверить свою голубиную почту.

Даже стоя прямо напротив комнаты с письмами, Луи мог заметить, чем был заполнен его ящик. Он сразу это понял. Он узнал перепачканные карандашом страницы, и толщина стопки было невероятно знакомой. Он бы узнал её где угодно. На секунду ему показалось, что его тело шагало к почтовому ящику без его разрешения, оставив его жалкую расщеплённую душу наблюдать с порога.