Лучшая зарубежная научная фантастика: После Апокалипсиса - Коллектив авторов - Страница 30

Сэм считала, что Прометей Лингула слишком далека для большинства людей, те скорее выбрали бы стены кратера Эллады или Аргира, отыскивая более стоящие вещицы, выброшенные из глубин во время извержений, а настоящие игроки, конечно же, хотели работать с Элладой: один большой бриллиант оттуда стоил пятилетнего заработка.

Сэм уже знала стоимость мой учебы – пятнадцать марсий – и верила, что сделала отличную ставку, на которую не рискнул никто другой. По ее задумке, в мелкой долине вроде Прометей Лингула в Антарктическом нагорье может оказаться больше минералов, принесенных ледниками, или даже несколько открытых жил, как у по-настоящему старых гор на Земле.

А по поводу того, что же пошло не так, ну, ничего, кроме нашей удачи; теперь в тех краях у меня три большие жилы. Нет, боттерогатор, мне не хочется рассказывать тебе про свои чертовы приобретения. Тебе разрешено самому посмотреть на них. Не понимаю, как владение барахлом может вдохновлять. Я хочу говорить о Сэм.

В то первое южное лето мы не нашли ни жил, ни чего-то еще. А тем временем здоровье Сэм ухудшалось.

Когда мы добрались до Прометей Лингула, я и готовил чаще, и занимался почти всем техническим обслуживанием. После первых недель на мне были все наружные работы: ее костюм, казалось, не согревал и при ста процентах кислорода. Даже в кабине она носила перчатки и вторые носки. И двигалась мало, но ее ум оставался как никогда ясен, с ее схемами поиска и с моими вылазками у нас все по-прежнему могло быть хорошо.

Разве что требовалась еще удача, как в Борее, а ее просто не оказалось.

Слушай сюда, боттерогатор. ты не сможешь заставить меня сказать, что удача не имела значения. Удача всегда до хрена много значит. Продолжай свои придирки, и увидишь, вдохновлю ли я хоть каких-нибудь новых марсиан.

Иногда по целому дню нам не попадались камни, которые стоило бы закинуть в кузов, или я покрывал сотню километров среди обычного базальта и гранита. Сэм думала, что из-за слабой концентрации пишет плохие схемы поиска, но она ошибалась: это было обычное невезение.

Пришла осень, а с ней пылевые бури, и солнце каждый день жалось ближе к горизонту, и все вокруг сделалось тусклым. Настало время отправляться на север; мы могли бы продать груз таким, какой он был. в Элладе, но, пока добрались до Буш-де-Маринера, не отбили бы даже нескольких недель разведки. Вероятно, нам пришлось бы снова брать ссуду; Сие Ши, к сожалению, за хищения взяли на карандаш в Викингсбурге.

– Может, мы сумели бы кого-нибудь еще задурить, как его.

– Может, я и сумела бы, малыш, – сказала Сэм. – Ты уже намного лучше понимаешь в бизнесе, но все еще никакой продажник, Кэп. Еды нам хватит на четыре месяца, у нас пока открытый кредит, поскольку мы в поиске и не сообщали вес своего груза. Многие шлюпы задерживаются подольше – некоторые даже зимуют, – и никто не скажет, отстали они, как мы, или нашли богатую жилу и разрабатывают ее. Так что мы можем вернуться на север, пока доберемся, потратим припасов на два месяца, там купим с груза еще где-то на месяц, возьмем только краткосрочный кредит и еще через месяц попытаем удачу. Или можем остаться здесь, пока у нас будет хватать еды, чтобы домчать до Эллады, задержимся на четыре месяца и получим в четыре раза больше шансов. Даже если не сработает, «Бегуна» мы все равно потеряем.

– Станет темно и холодно, – заметил я. – Очень темно и холодно. А ты постоянно устаешь и мерзнешь.

– Темно и холодно снаружи кабины, – сказала она, упрямство на ее лице означало, что спорить бесполезно. – Как знать, а если темнота заставит меня больше есть? Бесконечный свет, наверное, и расшатал мой организм. В следующий раз мы попробуем в Буш-де-Маринера, и, возможно, замечательные размеренные экваториальные дни заставят снова работать мои внутренние часы. Но прямо сейчас давай останемся тут. Конечно, будет темнее, и бури – это скверно…

– Скверно, если нас занесет, разобьет о скалу или даже перевернет, если ветер окажется под корпусом, – заметил я. – Скверно, если и нас, и датчики станет видно только в свете фар. Есть причины того, что разведка – летняя работа.

Она молчала очень долго, и мне показалось: случилось чудо, и я победил в споре.

Затем она произнесла:

– Кэп, мне нравится тут, в «Бегуне». Это дом. Это наше. Знаю, я больна и могу только спать, но мне не хочется ехать в какую-то больницу и видеть тебя только в свободные от рабочих смен дни. «Бегун» наш. и я хочу жить в нем и пытаться его сохранить.

Так что я согласился.

На какое-то время стало лучше. В первые осенние бури шел мокрый снег, а не СО₂. Я следил за сводками погоды, и мы при каждом шторме задраивались. поднимали экраны и запечатывали гусеницы от мелкой пыли. В те короткие недели между бесконечной ночью и полуночным солнцем, которое поднималось и садилось над Прометей Лингула, тонкий покров снега и мороз взаправду сделали темные камни более заметными на поверхности, и находить их стало проще.

Сэм постоянно мерзла, иногда она плакала просто от желания согреться. Она ела, пока я стоял над ней и заставлял, но без аппетита. К тому же я догадывался, о чем она думала: еда – это момент уязвимый. Термоядерный блок давал энергию движку, приспособлениям добычи и очистки воды, приборам нагнетания и переработки марсианского воздуха в пригодный для человеческого дыхания. Но пищу мы выращивать не могли, а в отличие от запасных деталей и медицинской помощи нуждались в ней каждый день, так что она первой бы и закончилась (если не считать везения, которого у нас уже не было). Поскольку Сэм все равно не хотелось есть, то она решила, что есть и не будет, и тогда мы задержимся подольше и дадим удаче больше шансов повернуться к нам лицом.

Солнце окончательно ушло, дальше к югу низко над горизонтом повис Фобос, облачная пелена закрыла звезды. Наступила такая темень, какой я прежде и не встречал нигде. Мы остались.

Руды в кузове было много, но пока недостаточно. Жила все еще не повстречалась. Нам повезло найти пару тонн руды в устье одного сухого оврага, но она иссякла менее чем за три недели.

Следующее место, в котором стоило попытать счастье, находилось на сто сорок километров южнее, почти у самого края вечных снегов. Безумная и жуткая попытка, но, черт подери, все это было безумным и жутким.

Когда мы добрались, небо впервые за несколько недель очистилось. В легкой изморози СО, отыскивать камни было просто – галогеновый прожектор без труда растапливал с них лед. Я тут же нашел добрый кусок вольфрамита размером со старый сундук и еще два куска поменьше. Где-то выше по ледниковому склону проходила жила, и, возможно, даже не под вечной мерзлотой. Я запустил программу анализа, отметив на карте и сам склон, и свои находки, вышел в скафандре поглядеть, смогу ли отыскать и отметить еще камни.

Маркеб, который я научился выделять из кучкующихся треугольников созвездия Парусов, неподвижно висел почти над самой головой; на Марсе он что-то вроде южной Полярной звезды. Прошло время с тех пор, как я впервые глядел на звезды, и теперь уже больше понимал, куда смотрю. Легко мог различить Угольный Мешок, Южный Крест и Магеллановы Облака, хотя, честно говоря, в ясную ночь на марсианском южном полюсе это не сложнее, чем найти слона в ванной.

Я вернулся в кабину; в программе анализа говорилось, что вольфрамит, скорее всего, появился из-под ледника – тут не повезло, – а еще что его порядочно может лежать здесь, в аллювиальном конусе выноса[8], поэтому мы по крайней мере несколько кусков могли бы собрать. Я поднялся из-за терминала, решил приготовить ужин, потом разбудить Сэм, накормить ее и рассказать наполовину хорошие новости.

Когда я вошел с подносом, Сэм дрожала и плакала, свернувшись клубком. Я заставил ее съесть весь суп и хлеб, надел на нее маску с чистым кислородом температуры тела. Когда она почувствовала себя лучше или, по крайней мере, так сказала, я отвел ее в пузырь посмотреть на звезды при выключенных огнях. Она выглядела особенно радостной, ведь я различал созвездия и показывал их ей, а значит, продолжал учиться.