Лучшая зарубежная научная фантастика: После Апокалипсиса - Коллектив авторов - Страница 29

Мы опустились на парашютное поле Олимпик-Сити, слишком пафосное название для места, в котором тогда было всего два офисных здания, магазин и отель на девять комнат – итого четыре строения, соединенные друг с другом герметичными трубами переходов. Крошечный завод окружали несколько тысяч приземистых контейнеров, пойманных на крючок его платного воздуха и энергии, и еще больше работало на собственных термоядерных блоках. С юга Олимпик выглядел просто чередой утесов, под наклоном тянущихся к небу.

Начинался летний сезон разведки на севере. Сэм таскала меня от кредитора к кредитору, тренировала выглядеть хорошим вариантом для того, кто сможет довериться нам в сделке с разведывательным шлюпом. А я в то время думал, что камни, ну, ты понимаешь, всего лишь камни. Не представлял, что в некоторых из них есть руды или что Марс настолько беден на ископаемые, так как тектонически мертв.

Поэтому, пока она разговаривала с банкирами, частными кредиторами, брокерами и обычными старыми акулами займов, я помалкивал и старательно изображал того, кем Сэм меня описывала, – исполнительного и послушного работягу. «Кэп тихий, но он соображает, и мы с ним – команда».

Сэм так часто повторяла эти слова, я и сам в них поверил. Возвращаясь каждую ночь в наш контейнер, она заставляла меня выполнять все задания из учебников и как бешеного читать о камнях и рудах. Теперь уже и не вспомню, каково это: чего-то не знать. Например, не уметь читать, или не распознавать руду, или не разбираться в балансовой ведомости, или что-то еще, что я изучил позже.

За два дня до нашего вливания в ряды рабочих и отправки на юг для строительства дорог и водохранилищ тот брокер из франшизы «Сити-Уэллс» – Сие Ши – отозвал нас обратно и сказал, что нам с ним просто повезло, у него есть квота на добычу. Ударили по рукам.

Сэм назвала наш поисковый шлюп «Бегуном», вычитала это прозвище в какой-то поэме, мы загрузились, выехали, в работе следовали указаниям программы и в первое лето кружили в основном у Северного полюса.

«Бегун» был старым и постоянно ломался, но Сэм отлично ориентировалась в инструкциях. Она читала их мне, и не важно, как сильно расстраивали объяснения, я упорно старался делать, как она сказала. Хотя иногда нам обоим приходилось лезть в словарь. В смысле кто вообще понимает, что такое реборда, обтекатель или нащельник? Но рано или поздно мы это выясняли и катили дальше.

Да, боттерогатор, можешь сделать пометку на стойкости перед лицом невзгод. Оглядываясь назад, я бы сказал: я был слишком глуп, чтобы уйти, раз Сэм остается, а Сэм была слишком упряма.

Долгие месяцы под полуночным солнцем мы искали руду и все лучше и лучше понимали, как отличать ее от пустой породы. Кузов шлюпа постепенно заполнялся находками. К концу лета – настолько странным казалось, что лето на Марсе вдвое дольше земного, даже после того как мы вычитали, почему это так. – мы обнаружили жерло старого вулкана и подняли оттуда немного хризолита, агата, аметиста, яшмы и граната, а еще три настоящих чистейшей воды алмаза, из-за чего и сами засияли. По возвращении из летней разведки мы расплатились с Сие Ши, и еще осталось достаточно денег на приобретение и ремонт шлюпа: мы выкупили «Бегуна» и поставили на него новые гусеницы. Мы смогли и кабину восстановить. Похоже, «Бегун» из грязной старой развалины превращался в наш дом. По крайней мере, в воображении Сэм. Я не был уверен, что дом для меня вообще имеет какое-то значение.

Боттерогатор, если тебе нужны от меня вдохновляющие слова для нового поколения марсиан, то позволь говорить правду. Сэм заботил вопрос дома, а меня – нет. Можешь мигать на меня чертовой красной лампочкой. Но это правда.

Как бы там ни было, пока механики чинили «Бегуна», мы оставались в арендованном контейнере, отсыпались, читали, ели то, что сами не готовили. Каждый день отмокали в горячей ванне на Риевеккер Олимпик – только так Сэм удавалось согреться. На севере она думала, что вечно мерзнет из-за постоянной работы: уходит много энергии, а она маленькая и просто не способна удерживать вес, сколько бы ни съела. Но. даже слоняясь по Олимпик-Сити, где самым энергичным делом был сон в комнате с искусственным солнцем или поднимание тяжелой ложки, она все еще не могла согреться.

Мы волновались, может, у нее пневмония, туберкулез или болячка, подхваченная на Земле, да вот диагносты не нашли ничего необычного, кроме того, что она не в форме. Но Сэм так много работала, у нее бицепсы и пресс стали каменными, она была крепкой. Поэтому мы отмахнулись от диагностов, ведь толка от них не оказалось.

Сейчас каждый знает о «марсианском сердце», а тогда никто и понятия не имел, что при низкой гравитации сердце атрофируется и зарастает бляшками из-за замедления циркуляции, а кальций, который должен идти к костям, оседает в крови. Не говоря уже о гене, имеющемся, как выяснилось, где-то у трети человечества и ускоряющем процесс старения.

Тогда – без выявленных случаев – это даже не исследовали; так много людей заболело и умерло в первые несколько десятилетий колонизации, часто в свой первый год на Марсе, а для машин диагностики причина была только в работе. Скучно, еще один день, еще один девятнадцатилетний доходяга с сердечным приступом. Кроме того, все переселенцы – не только те, кто умирал, – потребляли много жиров и углеводов, поскольку те дешевле. С чего бы не случаться сердечным приступам? Переселенцы постоянно прибывают, а значит, выложите еще один сайт о здоровом питании на Марсе и найдите другой повод для тревоги.

Во всяком случае, только проверку на диагносте мы и могли сделать, да и казалось все это мелким и досадным беспокойством. В конце концов, мы процветали, купили собственный шлюп, были лучше подготовлены, лучше понимали, что нам нужно. Мы отправлялись в путь, полные надежд.

«Бегун» было дурацким названием для разведывательного шлюпа. Он выдавал максимум сорок километров в час, а это не то, что зовется бешеной скоростью. Антарктическая летняя разведка началась с долгого, монотонного переезда до Прометей Лингула, из северной осени и в южную весну. Межполярная Трасса тогда была всего лишь гусеничной колеей, связывавшей южное направление через шельф от Олимпик-Сити до Большого моста Маринера[7]. Около ста километров дорожного покрытия до и после моста, а затем еще одна колея на юго-восток, огибающая Элладу, где любили работать многие разведчики и где было приличное количество сезонных построек для возведения города на западном валу.

Но мы двигались дальше от Эллады, на юг. Я спросил об этом Сэм:

– Если ты все время мерзнешь, зачем нам ехать до края полярной шапки? Может, лучше разрабатывать Буш дю Маринерис или что-то еще поближе к экватору, где тебе было бы чуть-чуть теплее?

– Кэп, какая температура в кабине?

– Двадцать два градуса. – ответил я. – Тебе холодно?

– Да, холодно, в том-то и дело, – сказала она. Я потянулся, чтобы настроить термодатчик, но она меня остановила: – Это комнатная температура, малыш, такая же, как и в моем скафандре, а еще в перчатках и носках и вообще везде. Холод не снаружи, и неважно, будет ли кругом температура теплого дня на Земле или СО₂ выпадет снегом, холод засел во мне самой с тех пор, как мы прибыли на Марс.

Набежало около десяти тысяч километров, но в основном поездка была приятной, требовалось только следить, чтобы шлюп оставался в колее, пока мы миновали огромные вулканы, потрясающий вид на Маринер со стомильного моста, а затем все эти горные хребты и пики дальше к югу.

Я был за рулем, а Сэм в основном спала. Частенько я клал руку на ее шею или лоб, пока она клевала носом на своем кресле. Временами ее трясло; я задавался вопросом, а не было ли это затянувшимся гриппом. Я заставлял ее надевать маску и получать дополнительный кислород, на некоторое время становилось лучше, но каждые несколько недель мне приходилось снова повышать уровень кислорода в ее смеси.

Весь путь я практиковался произносить «Прометей Лингула», особенно после того, как мы обогнули Элладу, ведь Сэм с каждой неделей выглядела все хуже, и я переживал, получится ли у меня подать сигнал бедствия, если понадобится помощь.