Скарабей (СИ) - "May Catelyn" - Страница 28

__________________________________________________________________________

Сделать пару шагов в ее сторону… Всего лишь пару чертовски трудных шагов! Догнать ее на пороге, решительно развернуть к себе, прижать крепко…сцеловать эти слезы отчаяния с милого лица…

Много раз с того дождливого субботнего дня Уильям прокручивал в голове их разговор, ее последние горькие слова, брошенные ему в какой-то полной безнадежности. Он представлял себе, что мог остановить Алекс, ведь он мог… Но эти минуты раскаяния сменялись въевшимся в его душу сарказмом: «Ты уже позволил себе однажды пойти на поводу у собственных желаний, эгоистично и по-мальчишески, не оценив возможные последствия, не подумав о судьбе Алекс… Малодушно позволил ей приехать, зная чем все обернется…»

«Но свою одержимость и свободу Вы любите намного больше!». Что же пусть она думает, что угадала. Так будет легче, так будет проще для нас обоих, — думал он в оглушающей тишине своего пустого дома, меря шагами маленькую гостиную, где так пронзительно не хватало ЕЕ!

Нужно было возвращаться к работе, и Уилл вновь окунулся в давно исчезнувший мир. Стихи из папируса, найденного в усыпальнице Иситнофрет, поражали Лэма своей искренностью, какой-то живой чувственной силой:

Любимая — мой амулет:

При ней становлюсь я здоров.

От взглядов ее — молодею,

В речах ее — черпаю силу,

В объятиях — неуязвимость.

Быть бы мне черной рабыней,

Мойщицей ног!

Мог бы я вволю

Кожей твоей любоваться.

Рад бы стиральщиком стать

На один единственный месяц:

Платья твои отмывать

От бальзама и мирры душистой.

Быть бы мне перстнем с печатью на пальце твоем!

Ты бы меня берегла,

Как безделушку,

Из тех, что жизнь услаждают.

Читая эти строки, он на мгновение ощутил близость к человеку, который написал их тысячелетия назад. Ему вдруг вспомнились те эмоции, что он испытал при открытии усыпальницы, когда необъяснимо легко прочел текст на одной из стен. Чувства неизвестного поэта каким-то мистическим образом переплетались с его собственными. Так проникновенно мог рассказать о них лишь тот, кто познал настоящую любовь и страсть, тот, кто страдал от разлуки…

Сердце вдруг ускорило свой бег, в висках застучало, ладони вспотели. Ее рассказ…Все что она говорила ему, история известная ей из каких-то секретных источников… Неужели есть еще что-то, артефакт, рукопись, которой он не придал значения, но она нашла среди вещей переданных Каирскому музею?! Да какая в сущности разница, откуда она узнала! Теория о связи царицы Иситнофрет с Верховным визирем ее отца, их несчастной любви выглядела бы лишь легендой, красивой печальной сказкой, но…имя Афири, упоминавшееся в рукописи и неизвестное пока никому кроме Уилла, заставляло всерьез задуматься.

Эти летние месяцы после возвращения из Египта он провел в надежде, что разгадка близка. Его опыт подсказывал, что скорее всего ключом к последнему папирусу служит какое-то определенное слово. Возможно, ответ скрывался в усыпальнице, но сейчас ее нельзя было исследовать. Эта беспомощность приводила Уильяма в бешенство. Вот почему он до сих пор не опубликовал уже переведенные тексты, не написал ни одной статьи, не дал интервью. Работа над расшифровкой на самом деле была давно заброшена, он был в тупике и лишь терпеливо ждал, когда возобновятся переговоры с египетской стороной.

Алекс несколько раз упомянула имя визиря — Мхотеп. В тексте любовной поэмы автор не называл себя, скрываясь за красивыми фигурами речи. Лэм вдруг машинально взял карандаш и начертил несколько возможных вариантов записи имени визиря. Что-то в этих иероглифах показалось Уильяму знакомым. В голове стали выстраиваться уже неоднократно проработанные варианты шифра к последнему папирусу.

Впервые за несколько недель он достал из ящика своего письменного стола объемную папку и, положив перед собой обрывок тетрадного листа, на котором только что выводил древние символы, принялся за работу, чувствуя уже знакомое, терпкое, опьяняющее предвкушение долгожданного открытия.

------------------------------------

Мне смерть представляется ныне

Исцеленьем больного,

Исходом из плена страданья.

Мне смерть представляется ныне

Благовонною миррой,

Сиденьем в тени паруса, полного ветром.

Мне смерть представляется ныне

Лотоса благоуханьем.

Безмятежностью на берегу опьяненья.

Мне смерть представляется ныне

Торной дорогой.

Возвращеньем домой из похода.

Мне смерть представляется ныне

Небес проясненьем,

Постижением истины скрытой.

Мне смерть представляется ныне

Домом родным

После долгих лет заточенья.

Уильям снова перечитал перевод и застыл над ним, пораженный словами последнего письма царицы Египта, которая уходила в вечность с такой радостью. Рассказ Александры оказался правдой. Имя Мхотепа помещенное почти в каждый иероглиф изменяло суть написанного, и становилось ключом к шифру.

Только это имя могло открыть смысл последнего папируса, составленного лично Иситнофрет. Она ждала воссоединения с тем, кто ушел намного раньше нее, всю свою жизнь. Ожидание воплотилось в прекрасных и печальных стихах, которые спустя тысячи лет предстали перед своим первым и пока единственным читателем.

Почему он так долго не позволял себе поверить в теорию Алекс? Старый чванливый болван! Всегда сам ненавидел ученых, которые добившись чего-то в науке, начинали считать себя пупом земли, игнорируя идеи более молодых и неопытных коллег.

Он поднял глаза и посмотрел в окно, за которым уже занимался рассвет. Просидев ночь за работой, Уильям почти не чувствовал усталости, так было всегда, когда он хотел поскорее добраться до истины. Но все же нужна была передышка, хотя бы короткий сон, душ, чашка горячего кофе. Вторая часть зашифрованного папируса должна была открыть ему ответы на все вопросы: действительно ли могущественная царица пожелала оставить свою роскошную усыпальницу пустой и где находится истинное место ее захоронения?

Лэм с трудом заставил себя оторваться от снимков текста и склонился над столом, положив отяжелевшую голову на руки. Сон тут же подобрался к нему, не оставив никаких шансов на победу. Слишком напряженной была эта ночь, слишком многое открылось ему сегодня. Он провел в некрепкой дремоте быть может час или полтора, словно дрейфуя на границе сна и яви, поэтому ранний звонок телефона быстро вырвал его из этого состояния.

Голос Дейзи показался Уиллу каким-то эфемерным явлением посреди окружавшей его тишины.

— Ты уже читал пятничную "Таймс"? — деловито поинтересовалась она.

— Нет. А что? Началась третья мировая или нас атаковали пришельцы? — сонным голосом переспросил он.

— Тогда посмотри внимательно раздел частных объявлений… — это были последние слова удивительно лаконичной сегодня Дейзи. Он хотел еще что-то спросить, но в ответ раздались категоричные короткие гудки, она уже положила трубку.

Уильям нехотя натянул куртку и вышел на улицу, чтобы впервые за последнюю неделю проверить видавший виды почтовый ящик. Новости о переговорах с египетской стороной он получал по официальным каналам и от той же Дейзи, а вот личная корреспонденция и газеты приходили к нему на домашний адрес.

В воздухе уже вовсю чувствовалось дыхание ранней осени, грустное, меланхоличное увядание природы. Но маленький Мелборн каждый раз преображался в это время года, лениво готовясь к затяжному зимнему сну, умиляя путешественников своими открыточными видами на фоне яркой осеней листвы.

Лэм вынул две газеты, рекламный проспект и два тощих конверта. Он вернулся в дом, гадая, что же могло заставить Дейзи звонить ни свет, ни заря, рискуя нарваться на его недовольство.

Даже не взглянув на передовицу, полную крупных заголовков, он сразу же открыл последние страницы с новостями спорта и светской хроникой, куда не помнил когда заглядывал в последний раз.

Не самый лаконичный текст в красивой рамке гласил: «Объявлено о помолвке Александры Виктории Луизы Кент, дочери Джорджа Кента, баронета из Лондона с Альбертом Эдуардом Кобургом, единственным сыном Эдуарда Эрнеста Кобурга, предпринимателя и владельца транснациональной корпорации из Германии. Родные и близкие пары в предвкушении счастливого события в жизни двух уважаемых в деловых кругах Европы семейств».