Мы живем на день раньше
(Рассказы) - Протасов Вячеслав Иннокентьевич - Страница 7

— И садоводы мы, и плотники…

У него было отличное настроение. А когда у человека такое настроение, ему, конечно, хочется петь.

Так прошла неделя. Стебелев нам нравился, а мы нравились ему. Во всяком случае, у всех было такое мнение. Единственным, кто не высказывался на этот счет, был сам Стебелев. Но относился он к нам строго и вместе с тем тепло.

И вот я стою на берегу, вижу на сопке мачту, а рядом с ней крошечную фигуру человека. Это новый командир нашего поста мичман Стебелев. Кто же он такой, этот Стебелев? Может быть, мы ошиблись в нем: говорят, первое впечатление обманчиво. Я снова смотрю на сопку. Мичман исчез. И тут я замечаю ребят. Они бегут по комсомольской аллее сюда, к морю. Я ничего не соображаю.

Ребята подбежали к шлюпке и схватились за планширь. Васька Железнов повернулся ко мне и ехидно спросил:

— Боишься руки запачкать?

Я плечом навалился на шлюпку. Подошел Стебелев и стал рядом со мной.

— Раз, два, взяли! — командует мичман.

Мы напрягаемся изо всех сил. Шлюпка медленно ползет по песку в воду.

Маленькое суденышко под флагом гидрографической службы качается на волнах недалеко от острова. Мы идем к нему.

Шлюпка поднимается вверх, и весла загребают воздух, потом она проваливается вниз, весла по валек уходят в воду. Грести трудно. Стебелев то и дело перекладывает руль.

— Два, раз! — командует он, стараясь перекричать ветер.

Шлюпка медленно продвигается вперед. Мы гребем плохо, и, наверное, нас никогда бы не взяли на соревнования.

У Васьки Железнова на лбу выступил пот. Мне его жаль. Внештатный библиотекарь неумело ворочает веслом.

— А ну, молодцы-гвардейцы, навались, поговорим с ветром! — кричит Стебелев. — Два, раз!.. Два, раз!

Мы наваливаемся на весла. Гребок. Еще гребок. Мы не жалеем сил. До суденышка осталось не так уж много. Гребок. Еще гребок. Сейчас мичман узнает, на что способны парни, если им по двадцать с небольшим.

К суденышку мы подходим с кормы. На палубу летит носовой. Шлюпка затанцевала у борта. Вахтенный в черном блестящем реглане перегнулся через леера и басит в мегафон:

— Принимайте радиоаппаратуру.

С суденышка нам передают ящики. Мы ставим их на корме. Стебелев трогает ящики большой шершавой ладонью.

— Почта! — басит мегафон.

В шлюпку летит туго перевязанная пачка газет.

— Отдать носовой!

Мы отталкиваемся от борта. Впереди на несколько миль горбатится море. Ветер срывает гребни волн и с силой бьет в лицо.

— Два, раз!.. Два, раз!

Вода окатывает нас и заливает шлюпку. Ящики становятся мокрыми. Стебелев бросает руль, стягивает шинель, накрывает ею ящики с аппаратурой. Васька Железнов пустил по борту весло и снял бушлат, положил его рядом с шинелью Стебелева. Мы бросили грести. Матросские бушлаты полетели в корму. Мичман укутывает ими ящики. Теперь вода льет на нас и на бушлаты. Сверху лежит мой. На нем — лужа.

— Два, раз!.. Два, раз!

Мы гребем изо всех сил. Наверное, нас все-таки взяли бы на соревнования.

Шлюпка прыгает вверх и вниз. Мокрые робы прилипли к спинам.

— Навались! — кричит Стебелев.

Мы наваливаемся, и шлюпка носом режет волну. Но тяжелый вал разворачивает нас лагом. А берег уже близко, рукой подать.

— Навались…

Мы крутимся в нескольких шагах от побережья и ничего не можем поделать со шлюпкой. Накат. А в накат трудно подойти к берегу.

— Эх черт, перевернет, попортим аппаратуру! — ругается Стебелев.

Глаза мичмана сузились, потемнели. Он стащил ботинки, сбросил с худых плеч китель и прыгнул в воду. Шлюпку вновь развернуло. Стебелева мотнуло в сторону. Раздался всплеск. Рядом с мичманом я увидел рыжую голову Васьки Железнова. Четыре руки впились в планширь.

— Вперед, молодцы-гвардейцы! — кричит Васька в толкает шлюпку.

Шлюпка выравнивается. Мы прыгаем в воду и почти на руках выносим ее на берег. Под ногами упруго хрустит песок. Мы разгибаем уставшие спины.

Стебелев скачет на одной ноге. Ему в ухо попала вода. Я прыгаю рядом.

— Танец туземцев из племени «Там-там», — острит Васька.

Мичман останавливается. Под ногами у него лужа. Достает из-под тельняшки матерчатый конверт, большими узловатыми пальцами вытаскивает красную книжечку, завернутую в целлофан, и проводит по ней ладонью. Из-за плеча мичмана я читаю: «Коммунистическая партия Советского Союза».

Стебелев поворачивается к нам и весело произносит:

— Ну что, молодцы-гвардейцы, поговорили с ветром?..

Мы улыбаемся. С моря дует ветер. Свежий ветер. Нам хорошо.

Сахарный ключ бьет у подножия горбатой сопки. Его сладковатая и чистая, словно хрусталь, вода не замерзает зимой, а летом здесь всегда можно увидеть пышные яркие ковры цветов. От родника они бегут к шлагбауму, пробираются через проволочные заграждения к окнам деревянного домика, в котором живем мы.

От домика сквозь поросли кустарника видны будка и фигура часового, расхаживающего вдоль длинного, как колодезный журавель, шлагбаума. То, что мы охраняем, на военном языке называется коротко — «объект».

Моряки у нас на посту дружные, веселые, разве только Петухов молчаливый, тихий. Любят над ним пошутить. Особенно старается Айвазян.

Вот и сегодня. Невдалеке от кубрика, примостившись вокруг обреза, сидели матросы. Попыхивали самокрутки, не утихал смех.

Я прислушался.

— А что, ребята, говорят, петухи при царе Додоне на должностях сигнальщиков состояли, — рассказывал маленький чернявый Айвазян. Его карие глаза хитро усмехнулись, губы разошлись в улыбке. — Ты, Петушок, не помнишь?

Петр Петухов, сидевший рядом с Айвазяном, смутился. Он не понимал, к чему клонит Карэн, и, уж конечно, не помнил, чем занимались петухи при царе Додоне.

— Даже Александр Сергеевич Пушкин об этом писал:

И Карэн так похоже скопировал петушиный крик, что моряки рассмеялись.

— Так что тебе, Петя, на корабль надо, в сигнальщики.

— Да, брат, — пробасил громада-сибиряк Ломов.

Петухов служил первый год. О том, что у него, кроме бабки, никого из родных нет, мы догадывались по письмам в голубых конвертах, которые Петя получал аккуратно один раз в неделю, да по посылкам, любовно уложенным заботливой рукой. «Бабушка у меня душевная, все беспокоится, гостинцы шлет, будто я малое дитя», — смущаясь, медленно произносил он, раскладывая на столе содержимое очередной посылки.

Мы помогали Петухову «истреблять» бабкины гостинцы, а он посапывал веснушчатым носом и молчал.

Молчаливость — это, пожалуй, одна из характерных черт, которая отличала его от остальных матросов поста. Когда мы чистили оружие, Петухов всегда отставал — заканчивал чистку последним. И не оттого, что не было у молодого матроса сноровки. Он обхаживал каждую деталь, добирался до едва заметной пылинки. Все Петя делал старательно и молча.

…У шлагбаума зафыркал знакомый «газик» пограничников. Из него вышел майор Павлов — начальник погранзаставы.

— Ну как, флот, дела? — приветствовал офицер. — Мичман, играйте большой сбор.

Мы сидим у обреза и слушаем майора. На посту Петухов, а рядом возится с машиной шофер Коваленко. Из-под «газика» торчат его длинные ноги.

— Сегодня утром наряд пограничников обнаружил на прибрежной полосе следы. Здесь же найдены деталь от скафандра иностранной марки и такая вот флотская пуговица. — Офицер кивнул на бушлат Айвазяна. — Сейчас район прочесывают пограничники.

Майор раскрыл портсигар.