Мы живем на день раньше
(Рассказы) - Протасов Вячеслав Иннокентьевич - Страница 8

— Курите.

Мы закурили.

— Сколько лет живу, ни одного врага не видел, — с сожалением произнес Айвазян.

Майор затянулся, окинул нас взглядом.

— Прошу вас внимательно присматриваться ко всем проходящим, подозрительных задерживать, проверять. В случае чего — сразу звонить.

Майор затушил папиросу, поднялся и, попрощавшись, заспешил в машину, а мы пошли отдыхать.

— Эх, мне бы их заловить, я бы!.. — мечтательно вздохнул Айвазян.

Ночь прошла спокойно, а утром… У шлагбаума стоял Айвазян, когда в домике загорелась красная лампочка и загремел сигнальный звонок.

— Новоселов, Ломов, за мной! — крикнул я, на ходу расстегивая кобуру.

Матросы выскочили следом. Мы бежали напрямик через кусты по мокрой от росы траве. У шлагбаума, подняв вверх руки, стоял коренастый мужчина в матросском бушлате, соломенной шляпе и добротных яловых сапогах. Он смущенно улыбался и пытался успокоить расходившуюся женщину. Шагах в пяти, выставив вперед автомат, стоял Айвазян, твердил:

— Мы уточним, мы проверим…

— Да чего проверять? И что ты прицепился? Ить мы так на базар опоздаем. Да моего Ивана весь поселок знает…

Увидев нас, Айвазян качнул в сторону задержанных автоматом, выдохнул:

— Вот!

— Ты, касатик, ружьем-то не махай, — набросилась на матроса женщина.

— Айвазян, в чем дело? — спросил я.

— Да вот идут, смотрю — пуговица…

У мужчины на бушлате были такие же пуговицы, как у Карэна, — выпуклые, без ободка, но одной недоставало.

— Ну вот я и задержал… проверить, — объяснял Айвазян.

— Опустите руки.

Мужчина опустил руки.

— Рыбак я. Иван Тимофеевич Пырин, значит, моя фамилия будет, а это моя баба, Лизавета.

И когда мы разобрались, пришлось извиниться.

— Желаем здоровья, — добродушно произнес Пырин, — а вы, молодой человек, — обратился он к Айвазяну, — уж не обессудьте.

Карэн водил носком ботинка по земле, опустив глаза.

…Медленно тикают ходики, медленно бегут часы. Скоро вечер. Уже третий день длится поиск нарушителей.

Забрызганный доверху «газик» майора Павлова несколько раз останавливался у нашего поста. Офицер-пограничник, запыленный, небритый, с осунувшимся лицом и красными от бессонницы глазами, слушал мои доклады, и брови его сурово сходились на переносице.

Уставшие, мы сидим в домике. Хочется снять ботинки, вытянуть затекшие ноги, забраться под чистую простынь и уснуть, но нельзя.

Зазвонил телефон. В трубке послышался знакомый голос майора:

— «Пятерка», «Пятерка»…

Не успел я ответить, как за окном прострекотала дробь автомата.

— На посту стрельба! — крикнул я в трубку и выскочил из помещения.

Впереди бежали Новоселов и Ломов. От шлагбаума к кустам метнулась фигура. Петухова на посту не было.

— Новоселов, на пост, Ломов, за мной! — приказал я.

Мы бросились через кусты.

— Стой, руки вверх!

Человек бежал на меня. Мохнатые брови, заплывшие глаза, в руках блестела вороненая сталь пистолета. Громыхнул выстрел. Я упал человеку под ноги. Мы поднялись почти одновременно. Неизвестный шагнул на меня. Но в это время на его голову обрушился пудовый кулак Ломова. Человек как-то странно ухнул, присел и свалился.

— Готов, — сказал Ломов.

— Насмерть?!

— Ни, скоро очухается.

Незнакомец был одет, как обычно одеваются наши торговые моряки: черный китель, капитанская фуражка, ботинки на толстой подошве. Обыскав его, мы обнаружили паспорт, командировочное удостоверение, деньги. Ломов рассматривал пистолет.

— Заграничный, — словно эксперт, заключил он.

Мы перетащили неизвестного в караульное помещение, связали и оставили под охраной Айвазяна, а сами заторопились к шлагбауму. Меня беспокоило исчезновение Петухова.

А он лежал на дороге, широко раскинув руки; бушлат был расстегнут, на животе расплылось большое пятно. Над матросом склонился Новоселов.

— Почерк… почерк… почерк… — побелевшими губами шептал Петухов одно слово.

— Петя, Петя, — пытался заговорить с раненым старшина.

Зафыркал знакомый «газик». Из машины выпрыгнули Павлов и еще два офицера-пограничника.

— Жив?

— Бредит, — ответил Новоселов.

— Где же?

— Вон, — Новоселов кивнул головой.

Только сейчас я заметил на обочине дороги небольшой дорожный чемодан и торчащие из канавы добротные сапоги.

— Осмотреть местность! — коротко бросил майор. — Ну что, родной? — наклонился он к Петухову.

Матрос молчал. Вдруг его губы разошлись, курносый, заострившийся нос полез вверх.

— Пить, — с трудом выдавил Петя, а потом, словно забывшись, торопливо зашептал: — Почерк… командировочные… почерк…

Мы бережно положили Петухова в машину, и «газик» затрясся по ухабистой дороге.

Я доложил майору о происшедшем, и он послал Ломова в караульное помещение — привести неизвестного. Лейтенант-пограничник подал Павлову документы и два пистолета, найденные у убитого. Труп вытащили из канавы. На черном матросском бушлате не хватало пуговицы.

Ломов привел задержанного. Тот хмуро озирался. Увидев труп своего напарника, отвернулся.

Вскоре с заставы пришла машина, и пограничники уехали.

Мы молча стояли у шлагбаума. Дул теплый приморский бриз, шевелил траву, листву кустарников. Весело журчал Сахарный ключ, цветы клонились низко-низко.

— Да, брат, здорово, — нарушил молчание Ломов.

…В домике погранзаставы я постучал в дверь. Майор Павлов поднялся навстречу. В просторном кабинете было светло. У стены стояли зачехленные стулья, на столе — знакомый чемодан.

— Иди, мичман, погляди трофеи.

Майор открыл чемодан. Там лежала небольшая портативная рация, пачки советских денег, какие-то бланки, паспорта, военные билеты, фотоаппарат, ампулы и прочие атрибуты шпионского снаряжения. Все это меня уже мало интересовало — я пришел узнать о здоровье Петухова.

— Чувствует себя плохо, — сообщил Павлов.

— Товарищ майор, а как же он…

— Разгадал? — подсказал майор. — Вы слышали Петухов бредил: «Почерк… почерк…» Вот, — он подвинул ко мне два командировочных удостоверения, — читайте внимательно.

Я прочел удостоверения по нескольку раз, но ничего не понял. Майор заметил мое напряженное выражение.

— Почерк, — подсказал он. — На этот крючок ваш матрос и подцепил заграничную рыбку.

Как же я не додумался сразу! Оба удостоверения были выписаны в один день, в одном и том же учреждении, но заполнены разными почерками. «Вот тебе и кири-ку-ку», — подумал я.

— Спасибо за службу, — голос Павлова вывел меня из раздумья. — О ваших действиях доложено командующему, а от себя благодарю от всей души. Передайте водителю, что я приказал подбросить вас на «Пятерку».

В дверях я столкнулся с человеком в белом халате.

— Доктор?!

— Умер. Полчаса назад скончался морячок.

Я выбежал из штаба и бросился напрямик через кустарник. Слезы застилали глаза. Над горизонтом сурово сошлись тучи. Блеснула молния, острой иглой прошивая небо. Грянул гром. А через минуту подул ветер, и по кустам забарабанил дождь. Я бежал, не разбирая дороги. Остановился только у Сахарного ключа.

…Похоронили Петухова здесь же на побережье, на вершине кудрявой сопки. А через некоторое время на его место прибыл новый матрос. Тогда же пришло письмо в голубом конверте. «Вы у меня теперь одни, — писала Петина бабушка. — К вам я привыкла, ведь Петюша часто рассказывал о вас в письмах. Посылаю вам медку свеженького да теплые носочки, сама вязала…»

Чернила во многих местах расплылись. Видно, не одна слеза упала на этот листок, вырванный из школьной тетрадки.

Теперь у меня вошло в привычку — в свободный час подниматься по извилистой тропинке на кудрявую сопку и подолгу стоять у небольшой, усаженной цветами могилы. Внизу синеет море. В золотистых лучах солнца снуют пузатые катера, поднимаются дымки из труб рыбачьего поселка, бегут по широкой трассе автомобили. Внизу — жизнь!..