Мы живем на день раньше
(Рассказы) - Протасов Вячеслав Иннокентьевич - Страница 6

На вершине сопки — мачта и служебное помещение нашего поста. Отсюда, с побережья острова, мачта напоминает спичку. У мачты я замечаю крошечную фигуру человека. Это наш новый командир мичман Стебелев.

Уже не первый день Стебелев появляется на сопке. Мне это непонятно. А мой друг Васька Железнов говорит, что мичман ходит туда разговаривать с ветром. Это, конечно, Васькина философия. Он вообще любит ввертывать в разговор глубокомысленные фразы. Но почему он повторяет чужие слова? «Разговаривать с ветром» — это любимая фраза мичмана.

Стебелев появился у нас неделю назад ранним утром. Мы стояли в кубрике, переминаясь с ноги на ногу и изображали строй. Мичман, высокий, худощавый, с горбатым носом на красном обветренном лице, смотрел внимательно, спокойно и, казалось, ощупывал каждого ив нас осторожными голубыми глазами, а потом сказал:

— Моя фамилия Стебелев, назначен к вам командиром поста, теперь будем служить вместе…

Мы молчали и недоверчиво разглядывали нового командира. Мы ждали, что скажет мичман.

— Ну, молодцы-гвардейцы, пойдем поговорим с ветром, — наконец произнес он и первым шагнул на улицу.

Мы довольно нестройно двинулись за ним. У курилки, которую представляла врытая в землю бочка и большой бурый камень, невесть как попавший сюда, мичман остановился. Большими узловатыми пальцами вытащил из кармана помятую пачку «Севера» и сказал:

— Закуривайте.

Матросы потянулись за папиросами.

— Хозяев, стало быть, среди вас нет? Все временные, прикомандированные? — Стебелев глубоко затянулся, и его голубые глаза насмешливо глянули на нас из-под густых, словно щетки, бровей.

Мы непонимающе уставились друг на друга, а мичман продолжал:

— Курилку-то для себя можно было по-человечески сделать. Или боитесь ручки запачкать?..

Нам стало стыдно.

Васька Железнов толкнул меня в бок. На его толстой курносой физиономии была написана тоска: разговор, начатый Стебелевым, явно не устраивал Ваську.

— «Не кочегары мы, не плотники…» — вполголоса запел он.

Мичман смял папиросу, бросил ее в бочку и посмотрел на Ваську.

— А вы артист, Железнов.

Слова Стебелева удивили Ваську: ему было непонятно, откуда новый мичман знает его фамилию. Васька заморгал глазами, лицо приобрело глупое выражение.

— И конечно, артист с лопатой не знаком, — сказал мичман.

Васька молчал и носком ботинка ковырял землю.

— Ничего, сынок, не горюй. Это дело поправимое, научим, — как-то тепло произнес Стебелев и улыбнулся. — А сейчас засучивайте рукава — будем строить курилку.

Он первым стащил с худых, острых плеч китель, закатал рукава тельняшки. Потом взял валявшуюся у дровяной сараюшки лопату и вогнал ее в рыжую землю.

Мы стояли разинув рты.

Для нас это было ново. Раньше у нас все было не так. Раньше все было по-другому.

Прежний командир поста старшина Тулупов, прозванный нами за то, что ходил переваливаясь с боку на бок, гусем, поступал иначе. По утрам в кубрике раздавался его раскатистый бас:

— Па…а…а…дъем!

Мы вскакивали с коек и смешно топтались на холодном дощатом полу, пытаясь быстрее натянуть ботинки.

Васька всегда опаздывал. После физзарядки Тулупов выводил его из строя.

— Военная служба — это вам не хфунт изюму, — Тулупов водил короткими толстыми пальцами перед Васькиным носом. — Я вас, Железнов, научу, я вам покажу… А для порядку — пару рябчиков.

«Пара рябчиков» на языке Тулупова — это два наряда вне очереди.

Васька мотал рыжей головой и скучно смотрел на нас.

Собственно, старшину мы мало интересовали. В кубрике он бывал редко. Большее время Тулупов проводил на своем огороде. Ему помогала жена — полная, добродушная женщина. Детей у старшины не было. Жена жаловалась нам: «Илюша-то мой детей не схотел, для себя, говорит, пожить надо». И Тулупов жил для себя. Чего только не было в его хозяйстве: свиньи, куры, гуси. Случалось так, что иногда кто-нибудь из нас отрабатывал «рябчиков» на огороде Тулупова. Мы не понимали, зачем все это нужно старшине на острове, где, кроме него и нас, никого не было.

Старшину мы не любили. Особенно недолюбливал его Васька. Как-то Тулупов обнаружил в неряшливом Васькином рундучке книги. Васька любил читать, и книги у него можно было найти даже под подушкой. Тулупов собрал книжки, аккуратно перевязал их шкертиком и, похлопав по стопке, произнес:

— Вальтер Скотт, понимаете…

Васька молчал, а Тулупов нудным голосом напомнил:

— В следующий раз накажу…

«Накажу» — любимое слово Тулупова. Он произносил его веско, со смаком, уставившись на провинившегося маленькими сонными глазками.

— Книжки отдайте, — совсем не по-уставному просит Васька.

— Верну, когда справным матросом станете, — говорит старшина и уходит.

Тулупов так и не вернул книги Железнову. Видимо, в глазах старшины Васька все же не дорос до «справного» матроса.

Но дело было, конечно, не в Ваське. Просто мы не понимали этого человека, а он не понимал нас. Но однажды… Впрочем, все по порядку.

Как-то с очередным катером на остров пришел начальник политического отдела капитан 1 ранга Чаплинский. Это был высокий сутуловатый офицер с добродушным лицом и серыми задумчивыми глазами. Черные как смоль волосы капитана 1 ранга тронула инеем седина.

— Это оттого, что человек много думает, — заметил Васька.

Мы согласились, так как никто из нас еще не успел поседеть.

Чаплинский пробыл у нас несколько дней. Он ел и спал вместе с нами, рассказывал разные интересные истории. Скоро мы к нему привыкли.

Начальник политотдела подолгу беседовал с матросами, спрашивал о службе, о доме. Он осматривал наши рундуки, тумбочки и даже побывал в дровяном сарае и погребе. В общем, на острове не было уголка, куда бы он ни заглянул.

Капитана 1 ранга сопровождал Тулупов. Он, казалось, совсем забыл о нашем существовании. В эти дни старшина обходился лишь несколькими словами, при помощи которых, как он считал, подчиненный должен разговаривать с начальством.

— Так точно! — губы Тулупова расплылись в угодливой улыбке.

— Никак нет! — подобострастно изгибался старшина.

— О людях, Тулупов, не думаете, — Чаплинский с укоризной посмотрел на старшину, а тот приложил руку к фуражке и механически произнес:

— Так точно!

Нам стало смешно. Старшина оставался верен себе.

— «Так точно!» — повторил начальник политотдела. — В купчика превратились, старшина.

Тулупов молчал. Наверное, он не знал, что ответить офицеру.

Перед отъездом капитан 1 ранга долго беседовал со старшиной. Мы не знали, о чем они разговаривали. Только Тулупов вышел из кубрика красный, вытащил из кармана большой цветастый платок, вытер лоб и зло посмотрел на нас.

Вечером Чаплинский передал мне Васькины книги. Железнов был на вахте. Узнав об этом, Васька не удержался:

— Справедливость восторжествовала!

На следующий день начальник политотдела уходил на Большую землю. Мы стояли на берегу и долго махали бескозырками. Нам казалось, что уезжает кто-то из нас.

А вскоре Тулупова отозвали с острова. Вместо него прибыл Стебелев.

С самого начала, когда мы с ним строили курилку, нам чуточку приоткрылась душа этого человека.

Потом мы сажали деревья, комсомольскую аллею. Это тоже придумал Стебелев. Аллея убегала от кубрика к морю. Когда она была готова, Стебелев сказал:

— Ну, молодцы-гвардейцы, радуйтесь. Пройдет время, разъедетесь вы, а здесь зашумят листвой тополя. Теплыми словами вспомнят вас тогда те, кому доведется служить на острове. О добрых делах ведь всегда хорошо говорят…

Впервые за неделю мичман произнес такую длинную фразу, а мы молчали. Нам было приятно его слушать, очевидно, потому, что мы сделали доброе дело и сами того не подозревали.

Но самое интересное — Стебелев начал выводить в люди Ваську Железнова. Он назначил нашего краснобая внештатным библиотекарем поста. Васька строгал доски для книжной полки, и его курносая физиономия блаженно улыбалась. Ему нравилось быть внештатным библиотекарем. Васька строгал доски и напевал: