L.E.D. (СИ) - "Illian Z" - Страница 41

Ломка, скорая и беспощадная. Всё бывает в жизни в первый раз, но это не тот опыт, что стоит иметь, совсем не тот. Откидываю голову назад, так легче дышать. Я не могу не только кричать или метаться, но даже сколь-нибудь сильно шевелиться. У меня на коленях — спит ангел. И я не имею права нарушить его сон.

========== 25. Угроза ==========

Просыпаюсь от того, что кто-то настойчиво трясёт меня за плечо. Открываю глаза, борюсь с болью в шее — она знатно затекла.

— Ну, вот видишь, — передо мной сидит Чар, — не умер.

Любимый, тоже проснувшийся, сидит рядом с таким видом, как будто вот-вот расплачется. Протягиваю руку, чтобы взъерошить его волосы.

— Молодой человек, долго вас ещё ждать? — на пороге комнаты стоит миссис Птица, уперев руки в бока.

— Хорошо, мам, — отзывается птенчик и покорно шлёпает к ней босыми ножками.

— Как он? — спрашиваю у блондина, пока он осматривает мою повязку.

— Лучше. Как обычно — невроз навязчивых состояний, расстройство адаптации, мания. Ты мне лучше скажи, как сам?

— Да так, — ухожу от ответа.

— Сам вижу, — Чар копается в сумке, достаёт тонкий, уже заправленный, шприц.

— Я не… — возражаю.

— Рубашку снимай, — улыбается блондин. — Гуманитарка от друзей.

Пока берёт контроль, я комментирую:

— Отличная у нас теперь медицина. Таблетки уже неакутальны?

— Не шурши особо, если меня с этим поймают, вместо вероятной условки реально сяду.

— Стоп, а условка у тебя за что?

— За пособничество. Я и сейчас пока свидетелем прохожу, но если сдадут… так что заткнись и прими, как лекарство, — шутливо крестит шприц.

— Мальчики, — зовёт нас миссис Птица, — ужинать будете?

— Будем, — громко отвечает Чар в сторону двери и, уже тише, шипит мне: — Не дёргайся, никто, кроме нас, не знает, что в шприце.

— Может, больше не надо? — зажимая вену, спрашиваю я.

— Пока ещё — надо. С тобой проблемы потом решать будем, — Чар прячет шприц и жгут, — и это ты после укола герой, а до него — не очень, да?

Киваю. Блондин прав. Ещё как не очень.

— Что расселся? Прихода ждёшь? А не будет, терапевтическая доза, — ухмыляется Чар. — Давай, двигай ужинать!

Встаю и замечаю, что же мне в причёске блондина показалось странным. Ряды аккуратных косичек, явно работы Бека, прикрывают выбритую часть головы справа, но не до конца. Тёмные полоски. Швы. Тоже будущие шрамы.

— Мне неслабо досталось, — Чар, ещё не очень уверенно держащий вилку, дотрагивается до головы, — сотрясение мозга, вся фигня. До сих пор не знаю, чем меня так здорово приложили. Ты не видел?

Вяло ковыряюсь в еде. Нет, она хорошо пахнет, замечательная на вид, но почти безвкусна. Нет, не так. Еда вкусная, просто я не чувствую. Понимаю Бека, который вечно глотал кусками. Тщательно жевать — мучительно.

— Не видел. Кстати, а что вообще было?

— Что-что, повязали почти всех, суд где-то через месяц. Конечно, много никто не получит, деньги решают всё. А насчёт нас с тобой… Зависит от показаний свидетеля. Которых он, скорее всего, не даст.

— А ну, стой! — миссис Птица, как в подтверждение слов, перехватывает любимого за руку на пороге, — Дай им покушать нормально!

— Ну мам! — сопротивляется птенчик.

— Не мамкай мне! Пойдём! — и волочёт сопротивляющегося любимого за собой.

— А… они…

— Всё правильно делает, — объясняет мне Чар, — уволилась с работы, следит. Он сильно заторможенный, немного впал «в детство», иначе тут никак.

— Буду нянчится, — я прячу взгляд в кружке.

— Будешь, куда ты денешься. Его один профессор наблюдает, большая эдинбургская шишка, — блондин задумчиво помешивает чай, — он, кстати, и Бека консультирует за компанию; так вот он считает, что прогноз хороший.

— А с Беком-то что?

На вид этот полукровка здоровее всех здоровых и живее всех живых.

— Трусы на нём долго не держатся, — вздыхает Чар. — Кстати, что там с Норвегией?

— Сам можешь догадаться, — я аккуратно собираю тарелки, как будто у себя дома.

— Не хочу догадываться. И знать — не хочу.

Помрачневший блондин отставляет кружку.

— А ты, ну… серьёзно всё у вас? — осторожно интересуюсь.

— Не, ну Би говорил, что ты тормоз, но чтоб настолько…

— Ну так потрудись объяснить.

— Да, — просто отвечает Чар. — Я пойду, проводишь?

— Ты что, девка? — ворчу, но иду следом.

В коридоре Чар говорит мне:

— Завтра опять приду, но будешь нам должен, — и добавляет совсем тихо: — У каждого — свой ад.

И верно. Но в моём — самый милый на свете чёртик.

— Я помогу, помогу, помогу! — вцепляется в меня с разбегу, трётся мокрыми волосами.

— Ну хорошо, — смягчается так и не догнавшая его мама и обращается ко мне: — Там ванная готова, если хочешь.

Конечно хочу. Да ещё и с любимым, который не отстаёт и не отцепляется от меня.

И вот наконец-то мы одни, и я могу обнять его, прижать к себе.

— Как ты, маленький?

— Лучше, когда ты… когда ты тут, — трогает меня, — только из-за таблеток глупым становлюсь. Больше не буду их пить!

В голосе — отчаяние. Странно, должно быть, всё понимать, но не сопротивляться тому, что с тобой делают, пусть и хотят только добра. Беспомощность. Страх.

— Ну и не надо, — утешаю его, — не надо.

— Тебе же нельзя бинты мочить? — дотрагивается до повязки. — Я помогу!

То, что он помогает, одновременно удобно и нет. Удобно стричь ногти, когда тебе моют голову. Нравится, когда мне трут розы на спине. Неудобно — просто находиться рядом с любимым в тёплой ванной. Потому что при виде его, раздетого, у меня одновременно появляется как желание его пожалеть, исхудавшего, так и совсем другое, не столь хорошее.

Справляюсь, как могу, стараюсь на него вообще не смотреть и, наконец, просто выпихиваю его из ванной:

— Сугубо личные дела, — улыбаюсь.

Любимый, как ни странно, не обижается:

— Хорошо, — кивает, — я подожду.

К сугубо личным делам у меня относятся — борьба со стояком холодной водой и силой воли, поссать в ванну, не, а что? А также чистка зубов и бритьё не только лица, но и тех мест, которых привык. Только оставшись довольным качеством исполнения «дорожки» внизу живота, выхожу.

Любимый под дверью меня не ждёт. Ну, это значит, что ушёл в комнату. Поднимаясь на второй этаж, слышу, как на кухне шумит вода — миссис Птица наверняка исполняет роль домохозяйки и моет посуду.

Всё же родители любимого очень сильно его любят, и сделают для сына всё — хоть свадьбу с парнем. Может быть, навёрстывают упущенное. Но повезло ему, что сказать.

На звук моих шагов из комнаты высовывается сестра птенчика:

— Тебе доктор запретил брачную ночь!

— Лучше бы тебе запретил лезть не в своё дело, — я даже и не злюсь.

Хмыкает, захлопывает дверь. Сложно сказать, вредность это, зависть или сестринская ревность.

Птенчик действительно, в кровати, смотрит что-то на телефоне. Как верная жена… то есть муж. Да бред. Постельное — чёрное с зубастыми черепами, на столике рядом — чипсы и газировка. Скорее, мужские ночные посиделки.

С одним существенным отличием. Наконец-то — настоящий поцелуй, такой, каким он должен быть. Наедине, так долго, как я этого хочу.

С прикусыванием губ, игрой языками, медленной, нежной. Не разжимая объятий, не открывая глаз. Вкладывая все чувства, что накопились. Дыхание потом перевести, и снова целоваться.

Прижать любимого к постели, насладиться его беззащитностью, его соблазнительной невинностью, усыпанной бликами от ночника.

Ничего не говорить ему, просто поймать отсвет на его коже губами, ещё один, ещё…

Я чувствую вкус. Чувствую запах, вижу, как дрожит тонкая кожа в такт дыханию и биению сердечка.

Прикоснуться губами к чувствительному местечку — соску, обвести языком, прижать, чуть втянуть, отпустить. Услышать очень тихий стон, почувствовать тонкие руки у себя на плечах. Повторить, затем снова найти любимые губы своими, навязать поцелуй…