Любовь без поцелуев (СИ) - "Poluork" - Страница 76

– Да уж, куда тебе до Игоря, – я обхватил его бицепс пальцами. Даже двух рук едва хватает! Сняв рубашку, я тоже напряг руку, сравнивая. Вроде, у меня рука тоньше, а я всё равно сильнее. А волосы на руках у меня подлинней и совсем светлые… Чёрт, а Максу не противно это? Если вдруг… Блин, как девкам-то, противно – не противно, я никогда не думал, всегда похуй было. А Макс?

– Слушай, – как будто мне совсем пофиг, начал я, – а тебе бабы за это дело, – я подёргал его за волоски на руке, – не предъявляют?

– Не, с чего бы это? Это нормально. У всех мужиков волосы на теле растут.

– Ну, у Макса не растут.

– Да Макс, вообще, странный тип. Но он же не чисто русский, вроде, там какие-то азиаты у него были? У азиатов не растут. А вот у всяких там кавказцев…

– Да видел я, лохматые, как обезьяны. Ну, а Игорь?

– Хуй знает, может, не дорос ещё.

– Он же старше меня!

– И чё? А ты, вообще, чё спрашиваешь?

– Да так просто.

– Нормально это. И вообще, мужик должен быть могуч, вонюч и волосат!

– Вот только без вонюч. Ненавижу!

– Ага. Я тоже, – Вовчик начал рассказывать, как они ходили с отцом и дядей в сауну, что предки перестали на него залупаться из-за этой тупой истории с допингом, и что тренер сказал, что он сможет восстановиться и вернуться в спорт.

– Я ему рассказывал, как мы тут тренировались, как ты себе мышцы накачал, так он мне не поверил. Надо бы тебя с ним познакомить… Кстати, я предков просил, чтоб они мне разрешили, чтоб ты на зимних у нас погостил, они чё-то мнутся. Вроде, они на зимние куда-то летят. Но если мы тут будем, то я точно попрошу…

Короче, так я и мотался до самого ужина, а на ужин были рожки с сыром. А потом я у директора писал длинную хуйню на тему того, что я в Азаева ножом не тыкал, и вообще, ничего не было. На вопрос, где этот утырок, директор послал меня нахуй и сказал, что в тюрьму я однажды, всё-таки, сяду. Я послал его тоже нахуй.

Перед сном, чистя зубы, я смотрел, как Макс осторожно выдавливает на ладонь немного странного синеватого геля, взбивает пену, смывает её с лица, наклоняясь так, то чуть не засовывает голову под кран. Смотрел, как текут капли воды по его шее, утекают за воротник рубашки. Дыхание перехватывало, почему-то.

Сначала я думал – не зайти ли к нему после отбоя? Если бы он сказал – приходи, я бы пришёл. Но сейчас я думал-думал и… Не знаю. Обычно мне пофиг, если срочно что-то посреди ночи надо, мне плевать – ждёт меня там кто-то или нет. Надо – значит, надо. А потом я представил, что стучусь к нему в окно, Макс отдёргивает занавеску, смотрит на меня, приоткрывает окно и спрашивает в этой вечной своей манере: «Чего тебя принесло?» – а я стою, как дебил, и что ответить, не знаю. И поэтому я лежал в постели и думал про завтра, что мы завтра тоже будем сидеть на уроках, держаться за руки и вся хуйня. И что я его точно утащу с одного урока и угощу той фигнёй в пакетиках, с шоколадным вкусом. Это будет офигенно – все на уроках, а мы сидим и протеиновые коктейли пьём.

Но на утро выяснилось, что планы меняются и, пожалуй, в лучшую сторону. Потому что вырубился свет. Сам по себе. День был пасмурный – снег, тучи и снег. И поэтому мы, с чистой совестью, забили на учебный процесс, заявив, что при таком освещении зрение портить не будем. Особенно тут, конечно, Игорь возмущался. То есть, когда сидеть в комнате под одеялом, с фонариком читать – ему на зрение плевать, но когда есть шанс свинтить с уроков, он сразу вспоминает, что у него минус ноль и ещё немного. Спорить с нами никто не захотел и всех просто отпустили. Кроме пятых-шестых классов – эти толком ещё борзеть не научились.

На завтрак выдавали сухой паёк – сок в маленькой пачке, печенье и йогурт в коробочке. Всей этой радостью удобно было кидаться. Вчерашний борзый девятиклассник кинул коробкой из-под йогурта в меня. Я отобрал у кого-то полупустую и тоже кинул – она и летела лучше, и пятно от йогурта на нём осталось знатное. Кто-то надувал пакетики из-под сока и лопал их, прыгая сверху. Я решил показать Максу фокус и лопнул пакетик в руке. Макс шарахнулся и сказал, что я ему чуть инфаркт не устроил. Но, вроде, впечатлился.

А потом мы пошли гулять. Я и Макс. Бродили среди деревьев, среди голых кустов, болтали о всякой ерунде. Макс, к счастью, вчерашние свои разговоры про то, как оно всякое бывает, больше не начинал. И хорошо, и не надо. Как-то было так спокойно… Я смотрел на него – в своей куртке, похожей на кожаную, с чёрно-белым мехом, в серой вязаной шапке, тоже какой-то не такой, как у всех, он казался мне самым особенным.

– Да, сооружение, – Макс стоял возле нашей чугунной «радуги». У нас тут и качели были, и турники, но большую часть ещё до меня разломали. А «радуга» – ну, что ей будет? – А ну, смотри, Стас!

И Макс зашагал вверх, разведя руки для равновесия, аккуратно переступая с планки на планку, довольно быстро и легко. Дошёл до верха и посмотрел на меня оттуда, улыбаясь.

– Слабо так?

– Мне даже вот так не слабо, – и я тоже начал подниматься. Спиной вперёд. И вот так я умел. Научился на спор.

– Вау! Вот это да! – мы стояли наверху, друг напротив друга. – Как ты это делаешь?!

– Да вот так. За три с лишним года, от нефиг делать, чему только не научишься. Я и сальто учился делать, но не получалось…

Снег валил, как из мешка, такими крупными снежинками. Макс поймал одну и рассматривал. А я рассматривал его. И глядел бы, и глядел.

– Говорят, что в мире нет двух одинаковых снежинок, – Макс ловил снег перчатками, тоже серыми, как шапка, и почему-то длинными – в первый раз такие вижу.

– Кто-то проверял, интересно, – я дотронулся пальнем до снежинки на его ладони и она тут же растаяла. – А… А прикольные у тебя перчатки, – я не знал что ему сказать.

– А… А ты почему без перчаток?

– Нету. Да и так не холодно.

– Я бы тебе свои подарил, кожаные, но не налезут. У тебя ладони шире, – Макс стянул одну из перчаток и протянул мне ладонь для сравнения. Я приложил свою, прижимая каждый палец к его пальцу. Они казались прохладными сейчас.

– А у тебя пальцы такие горячие, – тихо-тихо сказал Макс, глядя куда-то вниз, сквозь прутья радуги, на снег.

– Они почти всегда такие. А у тебя красивые, – я сам не понял, как это сказал. Макс даже голову поднял и так посмотрел, как будто я по-китайски заговорил.

– А?!

– Ну, – я почувствовал, что не могу посмотреть ему в глаза (Я! Не могу! Смотреть кому-то в глаза!) и снова стал смотреть на руку. – Ну, такие ровные… В смысле, не как у меня, побитые все, ну и…

– Я драться не люблю, – Макс говорил всё так же тихо и водил пальцем по моей ладони.

– Да… И кожа мягкая, и ногти такие ровные… – я не знал, что говорить, и вообще не мог говорить связно. Снежинки падали и таяли, а Макс всё стоял и размазывал капельки воды – по пальцам, по ладони, по запястью. Мы стояли друг напротив друга, каждый на своей перекладинке. А ближе уже никак – не удержишься. Я, наконец, поднял взгляд – Макс стоял, весь засыпанный снегом, и улыбался. И как будто плакал – но это снег, конечно. И всё равно, в груди что-то потянуло, захотелось сказать, чтоб он не плакал, лицо ему вытереть. Макс моргнул и опустил глаза.

– Неприятно, да?

– Что?

– Мне в глаза смотреть неприятно. Я знаю, все говорят, – я вообще какую-то чушь понёс.

– Нет-нет, – Макс снова смотрел мне в глаза, как тогда, в начале октября, когда в первый раз стоял передо мной, как всегда, как только он, – ничего такого. У тебя глаза, как этот снег… Знаешь, я…

– Комнин! Хуле там стоишь! Пошли в снежки играть!

От чьего-то крика я чуть не ёбнулся и резко дёрнул руку. И Макса схватил, хоть он, вроде, падать не собирался. Какого?... Кого там, блядь, несёт, чтоб вам всем от сибирской язвы попередохнуть, чтоб вас мандавошки живьём съели! Кого я, блядь, щас буду убивать?!

Тьфу ты, Вовчик. Принесло, блядь, невовремя!

– Эй, вы чо там? Слазьте давайте. Пошли в снежки играть и снежную бабу делать! Там эти утырки из девятого!