Тайна лесного дома - Блайтон Энид - Страница 22
- Предыдущая
- 22/32
- Следующая
Поеживаясь от холода, Эрн встал, надел шарф и пальто и достал обе свои заветные записные книжки – для расследований и для «паезии».
Он перечитал список «вещественных доказательств», потом взял карандаш и записал на следующей странице:
Ограбление произошло 3 января. Похищенные ценности должны быть спрятаны на старой мельнице на Рождественском холме. Эрну Гуну поручено конфисковать их ночью 4 января.
Выглядело очень солидно. Эрн подвел черту под последней строчкой, думая, как здорово было бы написать утром что-нибудь в таком роде: «Похищенные ценности перенесены в надежное место. Их приблизительная стоимость – 10000 фунтов».
Пора было заняться творческой работой. Эрн перечитал свои предыдущие «стишки» и пришел к заключению, что они совсем не так хороши, как сочиненные Фатти в порядке импровизации. «Стишка» Фатти о дяде Эрн не заметил.
Он закрыл записную книжку для «паезии», положил ее на первую, потом встал посреди комнаты и приготовился к тому, что «стишки» сейчас сами собой начнут рождаться у него в голове. С такой же легкостью, как у Фатти.
Однако, вдохновение все не приходило. Эрн стоял и ждал, поеживаясь от холода.
Вдруг у него в голове сложилась первая строчка. Ага, вот оно, начинается!
Эрн произнес: «Бедный старик лежал на траве…» Он умолк. Больше ничего на ум не приходило. Вот если бы он был Фатти, «стишки» так бы и текли – только бери карандаш и записывай!
Он громко повторил первую строчку: «Бедный старик лежал на траве… на траве… на…»
Нет, это никуда не годится – вторая строчка все время от него ускользает! А вот Фатти даже не задумывается – знай себе, выдает строчку за строчкой без всяких усилий. Наверное, Фатти гений, а он, Эрн, нет. Некоторое время Эрн обдумывал, так это или не так, потом снова попробовал:
«Бедный старик лежал на траве… Бедный старик лежал на траве… Бедный старик…»
Мистер Гун вздрогнул и проснулся. Что за странные звуки? Он сел на кровати. Из соседней комнаты снова послышался чей-то голос. Пораженный мистер Гун прислушался. «Бедный старик лежал на траве… Бедный…»
«Да это же Эрн! – ошарашено подумал мистер Гун. – Что это с ним такое? О каких бедных стариках на траве он болтает посреди ночи? Совсем спятил парень!»
Он облачился в халат, который уже давно был ему тесен, и величественно прошествовал в комнату Эрна. Тот стоял в темноте и упрямо повторял одни и те же слова о бедном старике на траве.
– Это еще что такое? – спросил мистер Гун так громко, что Эрн чуть не подпрыгнул. – Разбудить меня посреди ночи болтовней про какого-то старика! Что с тобой происходит, Эрн? Мне очень не нравится твое поведение, учти!
– А, это вы, дядя… – пробормотал он.
Мистер Гун включил свет и, увидев, что его племянник стоит в пальто, а вокруг шеи у него повязан шарф, изумился еще больше.
– Ты куда собрался?
– Да я просто замерз, – ответил Эрн, залезая в кровать. – Я стишки сочинял, дядя. Они лучше получаются, когда стоишь.
Взгляд мистера Гуна упал на две лежащие на стуле записные книжки.
– Я тебе покажу, как будить меня посреди ночи стишками! – буркнул он, хватая обе записные книжки.
– Дядя, пожалуйста, не трогайте! – взмолился Эрн. Он вскочил с кровати и попытался вырвать их из дядиных рук.
Но мистер Гун держал записные книжки мертвой хваткой.
– В чем дело? Чего ты так забоялся? Я их в камин бросать не собираюсь!
– Дядя, это личное! – запричитал Эрн. – Никто не имеет права их читать, кроме меня!
– Ха! Это ты так считаешь! – фыркнул мистер Гун.
Он выключил свет, вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Эрн снова нырнул в кровать, дрожа от страха. Теперь дядя все узнает о похищенных драгоценностях. Опять не удалось сохранить секрет! Эрн тихо заплакал.
Тем временем мистер Гун приступил к чтению. Начал он с записной книжки для «паезии». Дойдя до «стишков» про самого себя, он с трудом поверил своим глазам. Как Эрн мог такое написать? Какое неуважение! Да просто хамство! Так выразиться о дядиных глазах и сравнить его голос с криком осла! Мистер Гун почувствовал праведный гнев.
Закончив со «стишками», он взял вторую записную книжку, бегло просмотрел уже знакомый ему список «вещественных доказательств», перевернул страницу, и… глаза у него округлились:
Ограбление произошло 3 января. Похищенные ценности должны быть спрятаны на старой мельнице на Рождественском холме. Эрну Гуну поручено конфисковать их ночью 4 января.
Мистер Гун перечитал запись еще и еще раз. Ну и ну! О каком ограблении идет речь? Кто узнал о местонахождении похищенных ценностей? И кто поручил Эрну их конфисковать? Ах, ну конечно же, мальчишка Фредерик! Мистер Гун громко фыркнул, откинулся на спинку стула и глубоко задумался.
Ему крупно повезло, что он наткнулся на эту информацию. Теперь он самолично отправится на Рождественский холм, обнаружит награбленное и хорошенько утрет нос мальчишке Фредерику. То-то паршивец будет раздосадован, когда все раскроет он, Гун! И уж на благодарность инспектора Дженкса можно будет рассчитывать с полным основанием!
Он снова перечитал посвященный ему «стишок», и гнев его вспыхнул с новой силой. «Неблагодарный мальчишка! Ну ничего, он меня еще попомнит. Где моя трость?»
Эрн услышал, как дядя сходил вниз, потом поднялся, открыл дверь в его комнату и щелкнул выключателем. Зажегся свет, и Эрн, словно в кошмарном сне, увидел в дядиной руке трость.
– Эрн, – печально произнес мистер Гун, – мне очень неприятно так поступать, но ты меня вынуждаешь… Я прочел твой стишок обо мне. Это гнусно, просто гнусно!
Эрн был напуган и ошеломлен.
– Какой стишок, дядя? Я о вас стишков не писал.
– Вранье только ухудшит твое положение.
Мистер Гун открыл записную книжку и сунул ее под нос Эрну. К своему ужасу, тот увидел написанный его собственным почерком «стишок», озаглавленный: «Моему дорогому дяде». Эрн прочитал его и почувствовал слабость в коленях.
– Дядя, это не я написал. У меня бы таланта не хватило! Это слишком хорошо!
– Что значит «слишком хорошо»?! Это гнусный стишок! И как ты смеешь заявлять мне, что не ты его не написал, когда тут твой почерк! Может, ты и это намерен отрицать?
Эрн еще раз посмотрел в записную книжку.
– Почерк мой, – вынужден был признать он слабым голосом. – Не понимаю, ничего не понимаю… Дядя клянусь, я не помню, чтобы я его написал. Я не могу так хорошо написать – очень хотел бы, да не могу!
– Это еще не все, Эрн, – сказал мистер Гун, угрожающе поигрывая тростью. – Я и вторую твою записную книжку прочел. Где у тебя написано насчет ограбления и спрятанных на старой мельнице ценностях… Ты мне ничего об этом не говорил. Ни слова! Ты скверный мальчишка – а скверных мальчишек наказывают. Вытяни перед собой правую руку ладонью вверх!
Плача, бедный Эрн вытянул руку, чтобы не получить удара по какому-нибудь более чувствительному месту. Трость со свистом рассекла воздух.
– Это тебе за стишки! А это – за то, что ничего мне не сказал об ограблении!
Эрн взвыл и спрятал руку под мышку. Мистер Гун мрачно предупредил:
– Ни на какие поиски награбленного ты не пойдешь. На ночь я тебя запру, ясно? Посиди и подумай о том, что случается со скверными мальчишками, которые пишут гнусные стишки и скрывают от дяди важные сведения!
С этими словами мистер Гун выключил свет, вышел и запер дверь на ключ. Эрн совсем пал духом. Все кончено – никакого ночного похода на старую мельницу! Вдруг ему пришла в голову ужасная мысль: а что, если дядя сам туда, пойдет? Плача горючими слезами, бедный Эрн уткнулся в подушку. Все было плохо: рука сильно болела, дверь комнаты заперта, надежды рухнули. Он услышал, как дядя шумно одевается в соседней комнате и спускается вниз. Все ясно: идет на Рождественский холм! Когда он обнаружит награбленное, планы Фатти будут безнадежно спутаны. И все из-за него, Эрна Гуна – из-за его глупости. Он почувствовал себя маленьким и несчастным.
Потом Эрн вспомнил о «стишках», встал и включил свет. Его записная книжка для «паезии» валялась на стуле, куда ее бросил дядя. Эрн схватил ее. Ага, вот «Моему дорогому дяде»…
- Предыдущая
- 22/32
- Следующая
