Смерть на земле горшечника - Питерс Эллис - Страница 40

• Предыдущая
• 40/53
• Следующая

— Приметил ли он, — осторожно осведомился Хью, — у вас в лавке одно кольцо? И не спросил ли он о той женщине, у которой вы его купили тому назад дней десять? Простое серебряное кольцо с маленьким желтым камушком, с инициалами, выгравированными на его внутренней поверхности? И не попросил ли он у вас его, потому что он знал ту женщину с детских лет и чувствовал расположение к ней? Есть в этом хоть доля правды?

Воцарилось молчание, во время которого ювелир пристально смотрел в глаза Хью, что-то обдумывая. От напряжения черты его лица заострились: может быть, он подыскивал способ уйти от дальнейших расспросов, не зная, чем могут обернуться его ответы для юноши, который, не будучи виновным, случайно впутался в какую-то неприятную историю. Деловые люди обычно проявляют осмотрительность, прежде чем довериться другим. Внимательно посмотрев на Хью, ювелир, казалось, отбросил сомнения.

— Пройдемте ко мне, — сказал он решительно и в то же время осторожно и направился к двери, из которой вошел в лавку, жестом приглашая Хью следовать за собой. — Прошу вас! Мне хочется узнать, в чем дело. И тогда я отвечу на ваши вопросы.

Сулиен снял с себя рясу, но не так-то просто было отказаться от распорядка дня, к которому он привык за год. Среди ночи он просыпался и прислушивался, не зазвонит ли колокол, призывающий к заутрене. Молчание и одиночество пугали его; он вздрагивал, не слыша привычных звуков, исходящих от ворочающихся и вздыхающих во сне братьев, тихого бормотания тех, кто уже проснулся и будил остальных; в ночной тьме он различал огонек лампадки, горящей возле лестницы, чтобы братья не оступились, когда будут спускаться на службу. После рясы, которую он не снимал в течение года, светская одежда, что он теперь носил, стесняла его. Он отказался от одной жизни, но не мог никак привыкнуть к другой. Начать все заново оказалось для него неожиданно трудно и болезненно. Кроме того, со времени его ухода в Рэмзи в Лонгнере произошли перемены. У его брата появилась молодая жена, он утвердился как хозяин своих владений, был счастлив, ожидал наследника: Джихан была беременна. Земля манора Лонгнер принадлежала семье Блаунтов по закону, но ее было явно недостаточно для проживания двух семей. Так что младшему сыну надо было серьезно подумать, как ему дальше жить и чем заниматься. Впрочем, таков был удел всех младших сыновей. Он попробовал стать монахом, ушел в монастырь и вернулся. Теперь его семейство терпеливо ждало, какое решение он примет. Юдо был человеком открытым и дружелюбным, он любил младшего брата. Сулиен нашел здесь теплый, радушный прием, Лонгнер остался его домом и будет им до тех пор, пока он не определит для себя, чем займется в будущем.

Но ни у кого не было уверенности, что Сулиен счастлив. Он занимал свои дни любой подвернувшейся работой: трудился в конюшне и в коровнике, обучал охотничьего сокола и гончую, помогал пасти овец и коров на выгоне, возил на тачке доски для починки изгороди, а также топливо. Он готов был охотно помогать там, где это требовалось, словно любым способом должен был израсходовать скрытые в нем силы, в противном случае просто бы занемог.

Дома он бывал спокойным и молчаливым. Но таким он был и прежде. С матерью был нежен и внимателен и часами сидел подле больной, столь мучительно страдавшей. Юдо же по мере возможностей уклонялся от этого. Сила воли, с какой леди Доната старалась не показать своих страданий, была поразительна: ведь молча терпеть боль было труднее всего. Сулиен, потрясенный этим, проводил с нею многие часы — более для нее он не мог ничего сделать. Она держалась приветливо, с достоинством, но нельзя было определить, рада ли она его присутствию, или же оно еще больше обременяло ее. Он всегда предполагал, что любимцем ее был Юдо, ему доставалась львиная доля материнской любви. Таков был заведенный в семье порядок вещей, и Сулиен всегда довольствовался этим.

Юдо с Джихан вряд ли замечали его рассеянность и замкнутость. Они ждали ребенка, наслаждались семейным счастьем, считали, что жизнь прекрасна, и как само собой разумеющееся воспринимали то, что юноша, который ошибся и потратил впустую год жизни, избрав неподходящее для себя поприще, должен потратить несколько недель на серьезное обдумывание своего будущего. Они предоставили Сулиена самому себе, поручали ему тяжелую работу, в чем он, по-видимому, нуждался, и терпеливо ждали, пока не пробьет час, когда он сообщит им о своих намерениях.

Однажды, в середине ноября, Сулиен поехал с поручением от брата к пастуху, пасшему стадо в поле, за пределами усадьбы. Путь его пролегал вдоль берегов Тёрна, и он доехал почти до Аптона. Передав распоряжение, он собрался уже ехать назад, но вдруг повернул лошадь и медленно двинулся вперед, оставляя Аптон с левой стороны, как будто не отдавая себе отчета в том, что делает. Торопиться было некуда, вся его приверженность к хозяйству не могла его убедить в том, что дома он нужен позарез, а день, хотя и облачный, был сухой и теплый. Он продолжал путь, постепенно удаляясь от берега реки, и, только когда поднялся наверх по невысокому склону, откуда его взору открылось лежавшее внизу ровное поле, догадался, куда держит путь. Сквозь тонкую филигрань обнаженных ветвей вдалеке виднелись крыши Уиттингтона. Над рощицей низкорослых деревьев возвышалась небольшая церковная колокольня.

Он боялся самому себе признаться, что Пернелъ со дня их встречи присутствует в его мыслях. Она незаметно вошла в его душу и поселилась там. Стоило ему закрыть глаза, и ее лицо представало перед ним так живо, как в тот раз, когда, заслышав стук копыт его лошади по утоптанному двору, она повернула голову и взглянула на него. Она двигалась, словно колеблемый ветром цветок, и лицо ее походило на раскрывшийся бутон. Ее взгляд был такой смелый, прямой, что в ту первую минуту он, казалось, заглянул в самую глубину ее души. Все ее тело, такое крепкое и округлое, было словно прозрачным и светилось изнутри. В тот день солнечные лучи были бледнее сияния ее золотисто-карих глаз и лишь отражали свет, исходящий от ее лица, обрамленного мягкими каштановыми волосами. Она одарила его щедрой сияющей улыбкой, разливая вокруг себя теплоту, в которой растворился холод тревоги, владевшей его умом и сердцем; а ведь она видела его впервые и могла никогда больше не увидеть.

А он, не зависимо ни от чего, продолжал думать о ней. И теперь он вряд ли сознавал, что едет к тому месту, где стоит ее усадьба. Внезапно среди поля выросла изгородь, стал виден крутой скат кровли, за оградой лежало полосатое поле и квадрат фруктового сада — с деревьев уже были сняты все плоды, и листву они уже сбросили. Он пересек первый ручей, почти его не заметив, а второй был совсем рядом с господским домом, и ворота во двор были широко раскрыты. Это заставило его остановиться и подумать, что же он делает, ведь он не должен, не имеет права так поступать.

Ему был виден двор, где старший сын Отмира осторожно водил по кругу пони. На спине сидела девочка. Они то появлялись перед его взором, то исчезали. Мальчик отдавал команды, девочка крепко вцепилась обеими ручонками в гриву пони. На короткий миг Сулиен увидел Гуннильд — она с улыбкой следила за своей маленькой воспитанницей, которая по-мальчишечьи сидела верхом, упираясь голыми пятками в упитанные бока лошадки. Потом Гуннильд скрылась в доме. Сделав над собой усилие, Сулиен тронул поводья и поехал дальше, в сторону деревни.

И тут появилась она. Она шла ему навстречу, очевидно, из церкви, с корзиной в скрытой под складками плаща руке. Ее каштановые волосы были заплетены в толстую косу, перехваченную алым шнурком. Взор был устремлен на него. Она заметила его первая и приближалась, не торопясь и не замедляя шаг, доверчивая и радостная. Она была точно такой, какой он мысленно представлял ее себе, только без плаща и с волосами, рассыпавшимися по плечам. Но лицо ее было такое же открытое и сияющее, а глаза все так же позволяли ему заглянуть внутрь ее сердца.

• Предыдущая
• 40/53
• Следующая