Каникулы Уморушки - Каришнев-Лубоцкий Михаил Александрович - Страница 20

• Предыдущая
• 20/27
• Следующая

– Милиция!.. Милиция!.. – тут же взметнулась за окошком женщина в железнодорожной форме. – Скорее сюда! Здесь хулиганят!

От этого крика Иван Иванович пришел немного в себя и осмотрелся по сторонам. Плотным кольцом вокруг стояли люди и с огромным любопытством глядели на него.

– Из цирка сбежал, – повторяли одни версию, выдвинутую еще раньше самим Иваном Ивановичем. – Ишь, на задних лапах как ходит, ну, чисто Гоголь!

«Причем тут Гоголь?!» – невольно мелькнуло в голове у Гвоздикова.

Другие пассажиры не соглашались с мнением первых:

– Станет вам цирковой сосисками бросаться! Они ради сосисок и ходят на задних лапах. А этот… этот психический!

«Ну вот, – подумал Гвоздиков, – вот и договорились… Кажется, пора удирать… А то будет мне Москва…»

И он ловко шмыгнул между ног заспоривших до хрипоты зевак к выходу на перрон.

– Держи! Держи его!.. – закричали в толпе.

Но было поздно: уже через полминуты Иван Иванович сидел на крыше одного из привокзальных зданий и, чуть поеживаясь на ветру, поругивал мысленно Станиславского и его систему, из-за которых ему выпало столько неприятностей.

Хотя Гвоздиков просидел на крыше не более двадцати – двадцати пяти минут, его здорово продуло. Нос стал сухим и горячим, к неприятному чувству голода прибавилось ощущение легкого озноба – особенно противно подрагивал в лихорадке хвост – и Иван Иванович понял, что он, кажется, простудился.

«Сейчас бы домой: вскипятить молока, выпить валерьянки, закусить все это кусочком жареного леща…»

Но нужно было спешить на поезд, до отправления которого оставались две-три минуты. Выбиваясь из последних сил, Гвоздиков спустился с крыши там, где было наиболее безлюдно, и бросился напрямик к второй платформе. Около вагона № 9 пассажиров не было, все уже сели на свои места, и Иван Иванович хотел шмыгнуть в него, но бдительная проводница Катя Кипяткова стояла в тамбуре и была начеку.

– А ну, брысь, безбилетник несчастный! – замахнулась она веником на Ивана Ивановича, и того будто ветром сдуло из тамбура на платформу.

Бежать к другому вагону? Но и в других тамбурах стояли грозные проводники: кто с веником, а кто с разноцветными флажками в руках.

– Вниманию пассажиров! – донеслось со стороны вокзала. – Скорый поезд № 10 «Светлогорск – Москва» отправляется со второй платформы! Граждане, будьте осторожны!

Иван Иванович ахнул и сделал новую попытку прорваться в облюбованный им вагон. И снова Катя Кипяткова и ее жесткий и грязный веник встретили его непониманием и явным недружелюбием.

– Кому сказала «брысь»! – крикнула проводница вслед улетающему на платформу коту. – Без хозяина, справки и намордника – не пущу!

Вагоны качнулись, дернулись и плавно, набирая скорость, покатили по рельсам.

– Не имеете права требовать намордник! – взвыл Иван Иванович. – Я не собака!

Он кинулся за убегающим вагоном и, поравнявшись с тамбуром, взвыл еще громче:

– Пусти-т-те!.. Пусти-т-те меня, уважаемая!..

И, взвившись с платформы стрелою вверх, мягко приземлился рядом с остолбеневшей Кипятковой.

– Пожа… пожа… пожалуйста… – промолвила она, лишившись вмиг красноречия, а ее веник тут же любезно отворил перед Гвоздиковым дверь из тамбура в коридор вагона.

– Спасибо… – буркнул Иван Иванович и гордо шагнул мимо усмиренного им драчуна и вышибалы.

– Купе все заняты… – извиняющимся голосом доложила Кипяткова странному пассажиру. – Разве что, в служебное…

Она отворила дверь в служебное купе и таким же виноватым голосом спросила у своей сменщицы:

– Любаш, тут кошечку приютить надо… Не уступишь ей нижнюю полку? А, Любаш?

Любаша приподняла голову с подушки и вежливо, но как-то очень многозначительно поинтересовалась:

– А больше вам с кошечкой ничего не уступить? Например, шоколаду или мармеладу?..

– Спасибо, мне ничего не нужно… – ответил за Катю Кипяткову Гвоздиков, который уже падал с лап от усталости, голода и простуды. – Я тут прилягу… в уголке…

И он рухнул под складной дорожный столик.

– Господи… Никак разговаривает!.. – ахнула сменщица Кипятковой и, нагнувшись над пылающим жаром Гвоздиковым, пожелала кому-то: – Да расточатся врази его…

Она хотела высказать еще какое-то пожелание, но Катя перебила ее:

– Поднимай Мурку! Вишь, она расхворалась!

– Я не Мурка… – поправил заботливо подхвативших его на руки проводниц Иван Иванович. – Я Гвоздиков… Простите, что доставил вам беспокойство… Я не желал… Костя уехал в Москву, и я… Проклятый жар… продуло на крыше… Зачем я выпрашивал сосиску… все из-за нее… Передайте Мурзику и Пантелеичу: косточки я запрятал под шифер у второй трубы!.. Тише, мыши, кот на крыше!.. Вперед, друзья, только вперед!.. – и Иван Иванович понес что-то несусветное.

– Любаш! Тащи аспирин, чай, варенье малиновое тащи!.. Сгинет ведь говорунчик наш! – И Катя Кипяткова, забыв о том, что ей нужно идти проверять билеты, кинулась накрывать непрошенного гостя шерстяным одеялом.

Любаша достала из дорожной аптечки аспирин, налила в стакан горячей воды из титана и густо заправила ее малиновым вареньем.

– Скушай таблеточку, кисонька… – дружно стали упрашивать напарницы заболевшего чудо-кота. – Чайку отведай… Тебе молочка бы… Да нету, кисонька.

Иван Иванович открыл глаза и мутноватым взором поглядел на сердобольных женщин:

– Благодарю… Вы очень любезны…

Острым розовым язычком слизнул с Любашиной ладони таблетку аспирина и, проверив усами не очень ли горяч чай, прильнул ртом к краешку стакана.

– Гляди-ка: и пьет не по-кошачьи… – зашептала Катя на ухо своей подружке. – Кошки языком наяривают, а этот…

– Ровно как человек пьет, – согласилась Любаша. – Может быть, заколдованный?

– Да ты что! – замахала руками Кипяткова. – Из цирка он сбежал, точно тебе говорю – из цирка!

Она заметила торчащий из-под бантика край бумажки и, вытащив ее, прочитала:

– «Просим вернуть кота Юрию Куклачеву. Москва. Госцирк». Как в воду глядела – из цирка сбег! – обрадовалась Катя и засунула на всякий случай бумажку на прежнее место. – А теперь понял, голубок, что на свободе не шибко сладко, и снова к своим в Москву пробирается.

Иван Иванович, хотя и слышал краем уха, о чем перешептывались проводницы, однако в разговор не вмешивался: во-первых, он не хотел разубеждать женщин в их ошибке, а во-вторых, несмотря на аспирин и чай, жар еще продолжал туманить его сознание. «Лишь бы до Москвы оправиться… – думал он, лежа под грубым шерстяным одеялом. – Вот простудиться в июне сподобило…»

Он снова закрыл глаза и, свернувшись под одеялом калачиком, задремал. Ему снились Костя, Маришка, Уморушка, Брыклин, снились светлогорские крыши и прогуливающиеся на них Мурзик и Пантелеич, снился огромный вокзал и почему-то целая куча сосисок, снилась даже сама Москва. Когда снилось хорошее, Иван Иванович спал спокойно и тихо, когда же виделось плохое, например, сосиски, веник, дежурная по вокзалу, – он вздрагивал и нервно урчал во сне. Иногда приговаривал: «Ничего… ничего… и не такое видали…»

Проводницы, увидев, что странный пассажир, кажется, успокоился и уснул, не сговариваясь вышли на цыпочках из служебного купе и тихо затворили за собой дверь.

• Предыдущая
• 20/27
• Следующая